Почувствовав чужое прикосновение, Дарья испытала очередной приступ брезгливости. Ей, молоденькой манекенщице, приходилось часто ощущать на себе бесцеремонные мужские руки: на примерках, при переодевании, да и хозяин-барин модельного агентства «Леди Розмари», куда она поступила еще когда училась в десятом классе, не оставлял ее в покое своими домогательствами, потому что дружил со всеми своими моделями, и для нее делать исключение не собирался. Каждый раз Даше Раткевич казалось, что на ее загорелой гладкой, без веснушек и родинок коже проступает холодная грязная заплатка стыда, и, придя домой, она стирала невидимые пятна чужих прикосновений дорогими духами «О де Рош».
— Чересчур нежная ты… для модельного бизнеса, дорогуша, — усовещивала ее Вера Гантеля, томная крутобедрая и пышногрудая крашеная брюнетка, ведущая модель агентства, растягивая фразу, словно изношенную бельевую резинку. — «Честь — как платье: чем больше потрепано… тем беспечнее к нему относишься»… Кто сказал?
— Вельский. Больше у нас некому.
— Ха… Грек какой-то древний — Апулей из полей… А Вельский — скользкий. Вот попомнишь мои слова! Есть у Вельского свой «скелет в шкафу»: ведет он себя странно.
— Во всяком случае, никого не хватает.
— То-то и оно, дорогуша… «Не хватает» — как раз про него… Надо бы поразнюхать, в чем дело, — вынесла вердикт Гантеля и сейчас же забыла и своих намерениях, потому что отличалась патологической ленью; в ее облике неясно проступали черты большой сонной сиамской кошки, и на активные действия она скупилась. Вся однообразная биография Веры укладывалась в два состояния: «на подиуме — на диване», третьего было не дано.
