Невидимки

Вот как это было…
Стояло раннее весеннее утро. Из риги вышел работник, потянулся и так сладко зевнул, что у «старшины» Ивана Андреича сразу же явилось неодолимое желание последовать его примеру. Запустив руку за пазуху, он поскреб там и только что раскрыл рот для зевка, как во двор вошел пастух Сережка, держа в руках полученный им на день ломоть хлеба. Ни на кого в частности не глядя, Сережка равнодушно протянул:
— А начесь в болото змей упал. За Яфанами озимями…— для вящей убедительности добавил: — Вот!
— Какой змей, чего плетешь? — резко оборвал Сережку старик Илюшка, ночной сторож, а Иван Андреич, перестав созерцать скворешницу и выпростав руку из-за пазухи, воззрился на левый, закрытый бельмом глаз Сережки.
— А змей! — не глядя ни на кого, ответил Сережка.— Все робята видели… кра-асный с хваа-стом! Прямо в озимя дяди Яфана упал… Ванька Яфанин напужался, с ночного убег… Пра!..
На крыльцо вышел квартирант Ивана Андреича, приезжий из Москвы лектор по естествознанию Егор Иванович Муромцев, и, закинув за плечи затейно расшитое полотенце, собрался умываться пред чугунным пузатым умывальником, висевшим у крыльца; Муромцев через очки вскинул глаза на пастуха, и испуганный Сережка, косо глядя на важного «товарища», сразу же перевел разговор на деловую почву:
— Тялушку, дядя Илья, встрявай за тыном… не доходя…— И надев шапку, пастух пошел со двора.
По селу заходил глухой слух о падучем змее, но заходил лениво, ибо более важные интересы занимали умы местных граждан: у дяди Кондрата телка издохла, у дяди Анфима ветеринар мерина прирезать велел; на сходке толковали «о земельной банке», о ссудах и кооперации.
Интересы дня не выделялись из обычного, и слух о змее вызвал лишь несколько мимолетных насмешек по адресу баб и ребят.
Дни стояли все это время чудесные, теплые; вечер был на редкость тихий, полный пьяного дыхания спеющих хлебов, весь в золотистой дымке заходящего солнца, замирающий в теплоте слабых, почти бледных тонов бедных окрестностей. Лишь спеющая рожь желтела на солнце, как расплавленное золото.
— Вот благодать-то стоит , сказал Иван Андреич, когда после купания трое т— он, приезжий лектор и учитель— уселись в этот вечер у изгороди старого сельского кладбища над рекой.
— Самое теперь время сенокоса… Сена стоят! Во! — по пояс.,. В совете косить начали,— сообщил тощий, с длинными усами, сельский учитель Гаврила Петрович. Лектор лежал, облокотившись на могилу, и молча жевал папиросу. Двое других растянулись на мягкой траве и жмурились от лучей заходящего солнца.
Вдруг учитель вскочил и ударил себя по шее.
— Ишь, проклятые! — выругался он.
— Много у вас их тут! — заметил лектор.
— Чисто комариная республика,— подтвердил Иван Андреич, а учитель, взяв в зубы травинку, вновь развалился, но вдруг опять вскочил, на этот раз поймал злосчастного комара и, глядя себе на пальцы, сказал:
— Ишь, твердый какой. Глядите, товарищи, чудной комар!
— Это не комар, а жучок,— возразил Иван Андреич, и, за неимением иного интереса, все трое уставились на ладонь Гаврилы Петровича…
Егор Иваныч, любитель энтомологии, вытащил из кармана очки, оседлал ими нос и, взяв двумя пальцами комара, начал его внимательно рассматривать.
— Занятный экземпляр, надо сказать,— произнес он после минутного осмотра и навел на пойманного комара вынутую из кармана лупу.
Было тихо. Где-то в кустах чирикали и Дрались воробьи, стрекотали кузнечики, голубые и черные стрекозы порхали от цветка к цветку; снизу, из-за церкви, время от времени доносилось надорванное «Но!» пашущего мужика.
— Удивительно,— бормотал лектор,— крыльев нет… Личинка или…
Учитель и председатель с почтением глядели на его левую руку, державшую лупу, и молчали.
Вдруг лектор густо покраснел, папироса беспомощно вывалилась у него изо рта, и весь он, всей своей фигурой,  изобразил картину глубочайшего изумления и недоумения. Сжав кулак, он медленно повернул к спутникам красное, как свекла, лицо и с бессмысленно немым вопросом перевел на них глаза.
— Что с тобой, Ягор Иваныч?.. А? — спросил Иван Андреич, но лектор опять вонзился одним глазом в лупу, затем вдруг вскочил на ноги и, произнеся только одно слово: «микроскоп», помчался галопом с кладбища. Учитель и председатель глупо посмотрели друг на друга.
— С ума сошел!..— с испугом решил Иван Андреич; Гаврила Петрович, видимо, подумал то же самое, так как добавил:
— Вот беда-то!..
И оба пустились вслед за лектором.
По дороге от кладбища до села в этот вечер разыгралась сцена, весьма соблазнительная для встречных мужиков и баб- Гнавший из овсов телку мужик, поддерживавший штаны, и с ним двое белоголовых мальчишек, старуха-богомолка с посохом и сумой и в пыльных лаптях с безмолвным изумлением, разинув рты, смотрели, как, размахивая длинными руками, бежал в видимом волнении «товарищ», за ним с выражением недоумения спешили известный всем им глумиловский председатель и длинноногий учитель; как они догнали «товарища» и оживленной жестикуляцией привели в удивление мужика, в восторг босоногих мальчишек и в негодование богомолку, принявшую их за пьяных. Последняя в сердцах плюнула и зашагала дальше по пыльной дороге; мальчишки же и мужик долго глядели вслед удалявшейся троице.
— Егор… Ах… Иваныч! — переводя дух крикнул Иван Андреич.— С чего это ты?.. Чево тебя разорвало?!
Ответ приезжего был настолько странен, что его спутники только захлопали глазами.
— Чепуха! — отвечал лектор.— Чепуха! Ничего не пойму! Но если я с ума не сошел… Это корабль, понимаете, живой корабль!..
— Эх-ма! Рехнулся! — прошептал Иван Андреич и решил: «Это с жары»… Учитель вздохнул, и оба уже шагом поплелись за лектором. . ,
— А ведь хороший был человек!..— проговорил учитель.— А поди ж ты!..
Иван же Андреич мог только пробормотать:
— Неожиданность!..
Придя домой, он застал приезжего вытаскивающим из-под кровати дорожный чемодан. Пред заинтересованными хозяином и учителем на столе появился небольшой, но, видимо, дорогой микроскоп. Председатель притворил дзерь, махнул рукой своей любопытной «бабе» и, сложив руки за спиной, с сознанием собственного достоинства, начал созерцать невиданный инструмент.
Неведомое насекомое было заключено между стекол… Прошло несколько мгновений, в течение которых беспечный мир не подозревал, что на земле готово свершиться нечто необычайное. Учитель откашлялся, и в ответ ему предупредительно чирикнул из-за печки сверчок. Иван Андреич по привычке почесал поясницу и осторожно наклонился…
Оторвавшись от микроскопа, бледный, с каплями пота на лбу, откинулся Муромцев на спинку дивана и, наморщив брови, задумчиво вперил глаза вдаль.
— Ну что? — спросил Гаврила Петрович, с нетерпением ожидавший очереди взглянуть в микроскоп. Лектор бессильно указал одной рукой на прибор, а другой устало подпер голову с длинными, спутанными волосами и погрузился в размышление. Учитель наклонился к окуляру…
И увидел картину, более уместную на страницах фантастического журнала, чем наяву в микроскопе.
Под стеклом двигался взад и вперед крошечный сигарообразный снаряд, ярко сверкавший своей черной полированной поверхностью, напоминавший видом металлического безногого и бескрылого жучка. Но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это не жучок, а самый обыкновенный — правда, бесконечно малый летучий корабль из неведомого металла.
Летучий корабль! Откуда?!
По бокам корабля были расположены два ряда иллюминаторов, то открывавшихся, то закрывавшихся, снизу спускался трап, но для какой цели, кто смотрел в эти иллюминаторы, кто спускался по трапу — на эти вопросы Микроскрп ответа не давал.
— Эх, слаб микроскоп-то! — проворчал Гаврила Петрович и снова приник к окуляру. На его лице отразилось сначала недоумение, затем растерянность и, наконец, испуг. Учитель точно прилип глазами к микроскопу. С минуту он молча созерцал невиданное зрелище, затем мотнул головой, словно хотел стряхнуть какой-то кошмар, и подергал себя за длинные усы, желая, видимо, убедиться, не во сне ли все это ему видится.
Наконец он оторвался от микроскопа и, обведя присутствующих мутным взором, пробормотал:
— Нда… Действительно!..
Наступила очередь Ивана Андреича. Стараясь не дышать и не прикасаться к столу, наклонился он над микроскопом и сейчас же восторженным шепотом сообщил:
— Чудеса!.. Шевелится!.. Прыгает!..
Жена Ивана Андреича, притворив тщательно дверь, заглядывала и ничего не понимала. За ее спиной сын Василий, с гармонией под мышкой, вытягивался, разевал рот.
— Чего там, маманя? — громким шепотом спрашивал он.
—Бог иво знает, — отвечала мать,— говорит; «шевелится».
— Должно, блоху ай кузнечика барин-то поймал… Мой-то — дурак аж в раж вошел, весь трясется…
Дверь тихонько прикрылась.
— Что ж это значит? — произнес наконец Гаврила Петрович.
— Чудеса! — убежденно сказал председатель.
Лектор очнулся от задумчивости.
— Нет, друзья,— сказал он, —не чудеса, а реальность, но реальность — чудеснее всякого чуда. Ведь это что ж такое? Поймите — если эдакий крохотный механизм движется, значит — он приводится кем-то разумным в движение и, значит, этот «кто-то» сидит там, внутри. Живое, разумнее существо! Там, в кораблике! Так какого же размера, то есть, вернее, роста должно быть это существо! А может быть, и много существ! Сверхпигмеи!Я с ума схожу! Ущипните меня!
В это время со двора донеслись громкие бабьи голоса и чей-то визг.
— Экие бабы! — проворчал почувствовавший непорядок председатель,— Чево они там? — И вышел из комнаты.
На дворе стояло несколько баб и ребятишек, окружив босоногую, растрепанную девчонку, все лицо которой было в кровяных подтеках. С подоткнутым подолом и босыми ногами, баба голосила благим матом, в промежутках ругалась и дергала за Ъихры хныкавшую и утиравшую нос девчонку.
— Чего такое, бабы, стряслось? — степенно спросил с крыльца председатель.
— Подралась, што ль, ай лошадь ударила? — спросила «баба» Ивана Андреича, рассматривая со всех сторон девчонку.
— Комари ее покусали,-— решил один из мальчишек.
— Ну тебя,— возразил старик Ильюшка,— нешто комары до крови… В муравельник нешто попала?
Девчонка, испуганно хлопая глазами, стояла среди толпы и молча утирала нос, размазывая кровь.
— Не-е,— ответила девчонка.
— А где ж?..
Девчонка не ответила, ребята же, перебивая друг друга, принялись объяснять:
— Не комари… я сам видел… Чисто шмели, гудят и на нее напали и полетели… в болото… Яремкину лошадь напужали…
— Чего это? — спросила «баба», вынимая нечто из щеки девчонки.— Глядь-кось, Андреич, заноза, да черная…
Андреич быстро вырвал из рук жены занозу и встретился глазами с вышедшими из комнаты гостем и учителем.
— Еще…— произнес он кратко, но выразительно.».
Лектор внимательно осмотрел второй экземпляр «кораблика» и, присев на ступеньки, опустил голову на руки. Так прошло несколько секунд, затем, очнувшись, Муромцев заставил мальчишек рассказать, как летели «комари», и вновь опустил голову на руки. Наконец, он как бы оторвал руки ото’ лба и взлохматил космы.
— Не-нет!.. Не понимаю! Ничего не понимаю! Откуда они, откуда их занесло?
— С необитаемых островов, должно быть,— произнес учитель.
— Глупости,— оборвал его лектор,— земля не приспособлена для их величины.., Это организмы не земные…— докончил он медленно и вдруг, вскочив, ударил себя по лбу.
— Дурак! Старый дурак! — закричал он неистово, так что все шарахнулись от него в стороны.— Забыл, забыл, этакий осел! Метеорит! Неведомая планета, упавшая на землю!
Вихрем взбежал он на крыльцо и в своей комнате принялся строчить телеграмму своему другу профессору одного из московских рабфаков Игнатию Казимировичу Старчевскому, которого он вызывал в Глумилово и рисовал ему самые заманчивые перспективы необычайных научных открытий и мировой славы. _
Весь мир в один день и в один час был взволнован, оглушен, потрясен и повергнут в недоумение невероятным сообщением о том, что где-то в Советской России, в глухом углу Вятской губернии, с упавшего метеорита слетели микроскопические существа в чудесных, движимых неизвестною силою металлических кораблях.
Понятно, сначала это известие повсюду было сочтено довольно неудачной уткой и плодом чьей-то досужей фантазии. За границей общество, устав от политики, с удовольствием читало статью о «столкновении планет». В одном из парижских журналов остроумно усмотрели в статье политический памфлет с намеком на последнее столкновение с Совроссией и даже указывали имена некоторых «микроскопических» членов Палаты, которым не по нутру это столкновение
Но каждый день из какого-то Глумилова появлялись все новые и новые сведения, пока, в конце концов, неясные слухи не стали фактом.
Внимание мира, отвлеченное от вопросов политических, экономических, торговых договоров, биржи и новых группировок, сосредоточилось на двух коробочках из горного хрусталя, находившихся в Московском N-ском рабфаке.
Со всех сторон мира, изо всех частей света полетели запросы в Москву и в уездный городишко в 40 верстах от Глумилова.
Слово «Невидимки» получило необыкновенную популярность, появились мыло, пудра, ботинки и духи «Невидимки»; даже одна компания воров в Лондоне решила переименовать себя в «Невидимок», о чем и объявила на страницах некоей «независимой» газеты.
Мысли кабинетных ученых пришли в хаотический беспорядок, и отчаянная полемика в университетских кулуарах разделила профессоров на враждующие лагери, Воззрения ученых на обитаемость миров, на делимость материи, на свойства атомов были потрясены в корне и взамен, кроме гигантского неожиданного знака вопроса, — не дали ничего. Вопрос о делимости материи приобрел внезапно острую жгучесть и показал возможность деления ее почти беспредельную и, по крайней мере, неведомую для человечества, и притом в форме законченного, сложного и живого организма.
Каждый день кинематографы громадными рекламными плакатами оповещали публику о получении лент со снимками кораблей Невидимок и их обитателей. Именно: и «их обитателей».
И вот как удалось достичь этого: из Москвы, ставшей, независимо от своего политического значения, еще и ареной самой безудержной ученой склоки, на столбцах газетного мира появились обращения из Советской России ко всем ученым с предложением громадной суммы денег за изобретение в кратчайший срок сильнейшего микроскопа.
С лихорадочной поспешностью заработали умы ученых над конструкцией подобного микроскопа, пока, наконец, профессору Рихарду Бускэ из Геттингена не удалось сконструировать микроскоп такой силы, что под его объективом, к величайшему восторгу всего ученого мира, оказалось возможным не только увидеть живые существа «на кораблике», но и подробно рассмотреть их наружность и структуру. Уже по одному тому факту, что Невидимки сумели соорудить «летающий корабль», можно было вывести заключение об их высоком интеллектуальном развитии. Наблюдения над их наружностью вполне подтвердили это заключение. У обитателей микроскопического корабля, видимо, умственные способности развивались за счет физических сил; соответственно этому, при непомерном развитии органов мышления, органы чисто физического обслуживания тела атрофировались и были развиты в гораздо меньшей степени. Ноги представляли небольшие отростки со слабыми ступнями (вероятно, Невидимки мало ими пользовались), зато руки говорили о том, что физический труд не был чужд этим странным существам.
Проще говоря, Невидимки были лишены туловища и представляли собой шарики, т. е. одну голову, на которой росли руки и ноги.
Шумиха, вызванная необычайными Невидимками, все усиливалась, расходясь по миру, как круги по воде, и втягивая в свою орбиту все новые и новые пространства.
Были сфотографированы не только невиданные насекомообразные обитатели кораблей, но и Иван Андреич, старик сторож Илья и, наконец, косматая Машутка с пальцем в носу, портрет которой появился на страницах элегантных парижских журналов.
Какая-то предприимчивая американская фирма предложила Советскому правительству сумасшедшие деньги за право отыскивать и оставить себе остальные экземпляры Невидимок, а также поднять из болота упавший метеорит.
В Глумилове происходило невиданное зрелище. Понаехало столько «товарищей», сколько даже фельдшер Ефим Агапыч не видал за всю свою жизнь.
Все Глумилово с обитателями и окрестностями было запечатлено и увековечено историей; изображения Машутки и ее матери, испуганной внезапной популярностью дочери (за каковую мать стала колотить ее нещадно каждый день), попали даже в ученые рефераты. Машуткина семья сразу разбогатела, когда за бешеную до глупости цену, потребованную обалдевшим от популярности отцом Машутки, известный оператор из Берлина вытащил из Машуткиных волос третий экземпляр корабля, но, увы, уже неподвижный. Очевидно, обитатели его, долго пробыв под кожей Машуткиной головы, да еще под одуряющим влиянием Агапычевой мази, все погибли.
Множество молодых людей и не меньшее количество старых, странных, полусумасшедших, выползших из заплесневелых кабинетов, с лупами в руках рыскали в окрестностях Глумилова в поисках Невидимок. Берега болота под селом сплошь были вытоптаны, но, несмотря ни на что, «Туча», вторично замеченная ребятами в полуверсте от села пропала бесследно. Ученые решили, что по каким-то неизвестным причинам, может быть, просто по неприспособленности к земному притяжению, чудесные летчики упали в болото.
Берлинский Мюнц-кабинет, завладевший драгоценным «мертвым кораблем», подверг его спектральному, химическому и всяческому иному анализу и определил, что корабль состоит не из стали, а из сплава серебра, платины и урания с каким-то неизвестным еще земле металлом Обитателей, задохнувшихся в Машуткиных волосах, не найдено; вероятно, пагубное действие мази, которой фельдшер Ефим Агапыч натирал голову девочки, растворило их нежные организмы.
Чтобы не постигла подобная же участь живых обитателей двух других кораблей, русские ученые занялись вопросом питания Невидимок. Здесь пришлось столкнуться с большими трудностями.
— Приемлема ли для их организмов земная пища?
— Не нужно ли им какое-то особое, специфическое питание?
Ведь волей-неволей необходимо было считаться с соображением первостатейной важности: а вдруг Невидимки отразятся?
Один промах, один неудачный опыт — и организмы Невидимок могут погибнуть. Какая потеря для науки!
Какой позор для русских ученых, не сумевших уберечь такие научные ценности. С другой стороны — надо принимать немедленное решение, ибо при промедлении возникла другая опасность: Невидимки могли погибнуть от голода. Ученые долго ломали головы, наконец, путем логических посылок, пришли к такому выводу: судя по внешнему виду, организм Невидимок состоял почти из одного головного мозга, следовательно, чтобы питать их, надо давать им пищу, полезную для мозга. И вот Невидимкам было предложено угощение, составленное из фосфора, белков и глюкозы с примесью безразличных вкусовых веществ. Надо было видеть, с какой быстротой подходили Невидимки к накапанной им пище.
Право, с сотворения мира не было такого энтузиазма в ученом мире, как в тот момент, когда заметили, что обитатели кораблей охотно окружили капли, представлявшиеся для них, конечно, большими холмами, и, очевидно, были довольны вкусом земной пищи. Для того чтобы дать им понять, что они не во власти стихийных сил природы, а что о них заботятся разумные существа, вкусовые свойства пищи менялись ежедневно.
Далее была сделана попытка завязать сношения с Невидимками. Необходимо было, по мнению ученых, показать Невидимкам некоторые геометрические фигуры и основные формулы механики, которые любое разумное существо неизбежно должно было знать. Задача не из легких, принимая во внимание микроскопические размеры будущих собеседников. Затруднения, главным образом; заключались вот в чем: ни один чертежник не был в состоянии начертить настолько малую, но вместе с тем безусловно правильную фигуру таким образом, чтоб на Невидимок она произвела впечатление точной геометрической фигуры, а не огромной размазни.
Наконец в Москву был привезен прибор итальянского изобретателя, подходившего к делу совсем с другой стороны. Итальянец теоретически высчитал, что если поставить на известном расстоянии от корабля его прибор, то обитатели корабля неминуемо должны видеть через систему сферических больших и малых стекол все то, что будет находиться за объективом, но, конечно, в уменьшенном в несколько сот тысяч раз виде.
Вновь ученый мир взволновался: Невидимки увидели! Они поняли чертеж почти мгновенно.
И вот зрители, глядя в многоокулярный микроскоп новейшей системы, соединенный с аппаратом и доступный сразу для нескольких наблюдателей, увидели удивительную картину. Странные создания вынесли из неподвижно стоящего корабля белый квадрат и на нем начертили ту же фигуру, и затем перед изумленными и наэлектризованными зрителями появилась формула и чертеж: сумме квадратов «квадрат гипотенузы двух катетов».
(АС2 = АВ2 + ВС2).
С этого момента начался безмолвный, самый тихий и в то же время самый оживленный разговор, за которым с волнением следил весь образованный мир, забыв политику и экономику, устремив все свое внимание лишь на ежечасные сообщения из тихого кабинета в N-ckom рабфаке о разговоре человека с существами неведомой мировой системы, существами, очевидно, более интеллигентными, чем человек.
Додумались давать им целые кинематографические сеансы и видели, что Невидимки были поражены изображением человека и воспроизведением его жизни и целыми часами толпились перед экраном.
Обитатели кораблей обладали прожекторами, и часто по ночам сквозь хрустальные стены их дворца протягивался длинный синий луч, в котором летало два корабля — два блестящих создания нечеловеческого гения.
День за днем умы ученых поражались все новыми необычайными сообщениями. И самую бурную сенсацию среди ученых кругов, сенсацию, непонятную для широких слоев публики, произвело сообщение о том, что Невидимками разгадана проблема зарождения света: они обладали тайною производить свет без лучей и без тени, свет, как облако, не знающий препятствий, проникающий через металл, дерево, рассеиваемый на любое расстояние без уменьшения силы.
Первый раз это было 23 октября 1926 года. Однажды ночью директор-хранитель кораблей увидел овальное облако света, тихо колыхавшееся над хрустальным дворцом Невидимок, и этот свет не давал теней и проникал через металлический стол.
А эта загадочная энергия, поднимавшая на воздух их корабли без всякого двигателя?!
Было очевидно, что насколько эти создания малы, настолько же далеко ушли вперед в знании тайн природы. И пристыженное, ошеломленное человечество лихорадочно спешило.
Все успехи науки, науки последнего дня, даже момента, касающиеся микроорганизмов, микрозвуков, применялись, совершенствовались, и можно сказать,— за целое прошедшее столетие наука и искусство в этой области не подвинулись так, как за несколько месяцев 1926 года.
Уже через два месяца после появления первого известия о Невидимках весь мир слушал их музыку, уловленную тончайшим микрофоном. Музыку странную, полную чуждых для человеческого уха переходов.
Мальчишки всех стран надували щеки, изображая свистящие резкие звуки музыки Невидимок; все без исключения шарманки испортили себе голоса, и скоро деловое человечество проклинало и Невидимок, и их немузыкальность, конечно, с точки зрения человека.
Негры из штата Новой Георгии устроили демонстрацию, на которой цветной проповедник сказал речь, приведшую весь юг в дикий восторг своею заключительной частью, в которой говорилось, что обитатели неведомой планеты безусловно тоже негры, ибо их музыка оказалась удивительно похожей на негритянскую. Впрочем, по этому вопросу поднялась полемика между готтентотами и некоторыми китайскими композиторами, а белая раса по своей некомпетентности не могла принять участия в споре и решить, на чьей стороне истина.
Словом, толпа — vulgus — была увлечена всей этой шумихой и жадно ловила все, что появлялось из таинственного кабинета, но для нее проходила незаметной и неслышной та мучительная работа мысли, которая кипела в мозгу ученых. Ведь, в сущности, достигнуто было очень мало; чем дальше, гем пред большею тайной становилось человечество; чем более видели, тем менее понимали. Что это за существа? Откуда они? Из какой мировой системы? Какова тайна их появления на Земле? — все эти вопросы оставались загадками для ученых.
То, о чем так много говорилось, на что более всего возлагалось надежд— извлечение из болота упавшего болида, еще не было осуществлено. Сперва неудачи сваливались на инертность местных властей, упоминалось имя какого-то предвика Черкашина, почитавшего начавшиеся работы по изысканиям за махинации бандитов, которыми еще со времени прохода Колчака было напугано окрестное население, и арестовавшего французских инженеров, слишком поторопившихся приездом. Потом, когда Москва заставила кое-кого пошевелиться и нажать административный аппарат, работа двинулась, но ненадолго: не хватило технических средств- Дело казалось безнадежным. А тут, к вящему раздражению самолюбия, появились изумительные известия о результатах экспертизы берлинского Мюнц-кабинета над мертвым кораблем. Найдено, что в числе элементов корабля имеется неизвестный ученым элемент, который по своим свойствам близко подходит к радию, но отличается от него многими свойствами. Ученые считали его именно той движущей силой, которая поднимала на воздух корабли Невидимок, притом силою невероятно могучей, так как она была способна преодолевать земное притяжение.
Весь ученый мир завопил благим матом, и глас его был, наконец, услышан. Особым декретом Наркомата приказано было содействовать ученому конгрессу в отыскании метеорита. Ассигнованы были огромные средства, даны льготные пропуски в Россию членам главнейших ученых обществ. Со всех концов мира началось паломничество жрецов науки.
События в Глумилове, как в центре мира, разрастались, вращались и возвращались в Глумилово же.
Никогда еще с момента начала своей популярности Глумилово не шумело так, как в одно бодрое осеннее утро.

Еще с вечера к поповскому двору подкатили две тройки с новыми приезжими и затем уже поздно в ночь прибыло до двух десятков подвод с частями каких-то машин, прибыло множество новых людей и расположилось на луговине около пожарного навеса.
С самого утра все глумиловские обыватели, могущие ходить, собрались на выгоне пред поповским домом. От него и до красной вывески исполкома как бы протянулся оживленный беспроволочный телеграф. Стаи ребятишек вскарабкались на церковную ограду и расселись на ней, как воробьи.
В восьмом часу от поповского дома по направлению к полю вышло несколько человек, и тут толпа разделилась: часть пошла за «аньжинерами» и «хранцузами», а часть осталась, чтобы всласть пощупать машину и заглянуть под брезенты.
Впереди шел сухой, серьезный человек, в опушенном мехом полушубке, с острым взглядом умных темных глаз и седой бородой, профессор Игнатий Казимирович Старчевский. Рядом с ним шел его французский коллега, известный инженер Поль Монкарде, маленький тощий старик с физиономией рыси; несколько отстав, посвистывая и засунув руки в карманы брюк, следовал помощник Старчевского, молодой, но уже много обещающий ученый, инженер Андрей Петрович Осокин; за ними шли несколько механиков, представители профессиональных организаций и союза, два корреспондента лондонских и нью-йоркских газет и, наконец, один японский ученый, оживленно споривший с тощим немцем.
Словом, вся Европа и Азия выслали в Глумилово своих представителей.
Бабы, мужики и ребята выбегали из калиток и, разевая рты, смотрели на невиданное зрелище. Толпа все сгущалась, пока, наконец, желчный Старчевский, обернувшись назад, сердито не крикнул:
— Черт знает, что такое! И чего эти обезьяны глазеют?
Человек в кожаной куртке поморщился и обратился к толпе:
— Товарищи! Зачем напираете? Разве мы звери какие допотопные, что вы в рот смотрите. Разойдитесь! — Откуда-то появился местный милиционер, и толпа подалась.
— Антиресно ведь, кум,— смущенно отговаривались мужики, которых расталкивал милиционер.
С этого дня Глумилово не знало покоя. И день и ночь на улице теснилась и болтала толпа; все более или менее чистые избы заняты были приезжими. Около избы-читальни по целым дням галдел народ и местные ораторы произносили бесконечные речи.
Страшно подорожало молоко. С трудом можно было раздобыть даже десяток яиц.
К вечеру первого же дня за селом пыхтел паровик, и горбатая лебедка тащила и выкидывала на берег кучи черной грязи, полной раков и всякой нечисти.
Суеверные старухи с испугом крестились на диковинные машины, а когда вечером около машины и лагеря рабочих вспыхнул яркий электрический свет, то едва ли не вся волость высыпала на косогор перед селом, так что рабочим, в конце концов, даже надоело разгонять назойливых ротозеев.
На следующее утро оказалось, что украдено много проволоки, очевидно, на тяжи для телег, и разворованы гайки у машины. Старчевский ругался немилосердно и грозил вызвать красноармейцев.
На второй день оказалось, что пе хватает рабочих, что конгресс прислал больше распорядителей, чем опытных рабочих специалистов. Тут-то пришлось впервые непосредственно столкнуться с населением. Мужики наотрез отказались идти на «грешную» работу.
— Нутро у земли ворочать! — галдели они на сходке.
— Не пойдем! Никто не пойдет!
— Дураки! Черти!..— ругался Старчевский.— По два рубля в день получите!
— Хошь пять! — орали мужики свое.— Не надо твоих рублей, и без рублей жили!
Работе грозил перерыв, к счастью благополучно устраненный старшим милиционером, которого мужики почему-то поголовно звали «кумом». Этот гражданин оказался добрым гением всей экспедиции.
По уходе Старчевского он долго беседовал с мужиками в избе-читальне; до поздней ночи «протоколили» и подписывались мужики, а наутро почти все село в лице группы комсомольцев, молодых парней и охочих мужиков с вилами стояло у болота. Старчевский косо оглядел разбитную артель комсомольцев, но ничего не сказал, тем более что работа закипела. Результаты ее сказались уже на третий день: тысяч до ста пудов грязи и тины было переворочено в вековом болоте, и берега его представляли такой же вид, какой, наверное, в день творения представляла земля. Но членов экспедиции не радовали кучи черной грязи и тины. Пока не было и намека на болид.
На четвертый день приехала партия рабфаковцев, немецких и японских студентов, с увлечением принявших участие в лазании по грязи.
Вся легкомысленная часть населения Гумилова потешалась над перепачканными в грязи и более похожими на чертей косоглазыми и низкорослыми японцами.
В тот же день обнаружился недостаток в пище. Глумиловские бабы осатанели от жадности и за крынку молока драли рубль, а за пяток яиц— полтинник и более.
Японцы жаловались, что одному их уважаемому профессору какая-то старуха наплевала в лицо.
В одном доме древний седой старик, девять лет не слезавший с печи, с перепугу встретил японцев с иконой и, дрожа, начал читать молитву на изгнание нечистой силы:
— Аминь, аминь, рассыпься!
В каком-то закоулке пьяные мужики вздумали убить студента-японца; убить — не убили, но избили его основательно, пока не были с позором принуждены к отступлению его подошедшими товарищами, в чем большую роль сыграло японское джиу-джитсу.
Вечером кум, Евграф Архипыч, вновь держал долгую речь в избе-читальне, и вновь до полночи расписывались мужики. Слава о джиу-джитсу прошла повсюду, и японцев стали бояться.
Подобные инциденты развлекали, впрочем, только молодежь, увлеченную новизной и необычностью поисков, для серьезных же ученых, собравшихся не за развлечениями, являлось жгучим вопросом чести и славы извлечение болида.
Был сделан опрос почти всех обывателей, когда, в каком направлении был услышан гул от падения болида. Но оказалось, что в ту ночь почти все крестьяне как нарочно почему-то спали мертвым сном и мало кто слышал этот гул; показания же ребят были настолько разноречивы, что строить на них какие-либо выгоды было невозможно. Во время опроса в сельсовет приплелась убогая старушонка и терпеливо дожидалась своей очереди.
Когда старуха, наконец, ее дождалась, то оказалось, что старуха глуха на оба уха, никакого шума, понятно, слышать не могла и пришла лишь потому, что «господа» спрашивают «у кого болит».
Старуха долго и пространно, шамкая и пожевывая беззубым ртом, объясняла, где у ней болит; «правый бок пожжет, пожжет, да как саданет»… Насилу развязались со старухой, объяснив, что здесь не больница. Кум Архипыч понюхал оставленный ею старый рецепт и тоже пришил к протоколу.
А работа не подвигалась к цели ни на шаг. Работали уже с неделю; работали поспешно, ввиду приближавшихся заморозков; погода портилась, и крестьяне всячески отлынивали от удовольствия месить холодную, как лед, трясину.
По селу развивалось страшное недовольство. Мужики иначе не называли инженеров, как «нехристи» и «потрошильщики».
По вечерам старики, сидя на завалинках, вели тихую, но ехидную агитацию против работ:
— Матушку-землю потрошить…— скрипел какой-нибудь поросший мхом, вроде гриба, древний дед Яфан или Хведор.— Ена нас кормит и поит, а ее потрошат. Грех… смертный грех, мужички!..
Мужики слушали подобные речи, и их темные, заветренные лица становились еще темнее, и все неохотнее шли они в воду, несмотря на красноречие кума Архипыча. Реакционная часть Гумилова откровенно возненавидела «кума» и за спиной на «собраниях» по его адресу отпускались неудобные для печати эпитеты.
Пришел какой-то странник и возмущал мужиков, подговаривая против «нечистого дела». Кум-милиционер вынюхал проповедника и засадил его в холодную, но наутро его не оказалось: мужики выпустили.
Собрание на этот раз было бурное; в избе-читальне клубами плавал дым махорки и было жарко до одурения. Несмотря на то, что кум совместно с председателем Иваном Андреичем несчетное число раз взывали: «товарищи!»— мужики были неумолимы. А один молодой мужик, бросив шапку на стол, прямо сказал:
— Хоша ты и кум!., да эх!
Это решило все дело.
— «Единогласно»,— орало все собрание. Кум был бессилен.
Такое положение продолжалось до ноября. Однажды около двенадцати часов темной ноябрьской ночи Архипыч пришел со сходки охрипший и красный. Не раздеваясь и вертя в руках мокрую фуражку, он доложил Старчевскому и Осокину о том, что мужики на собрании держали себя до странности демонстративно и на все просьбы и уговоры отвечали одним словом: «грех, не пойдем, никто не пойдет». Очевидно, здесь пришлось уже натолкнуться на стачку, и работу продолжать было невозможно.
Старчевский вспылил:
— Как невозможно? Когда цель еще не достигнута, когда зима на носу! Останавливать работу! Сумасшедшие! Вызвать красноармейцев, кавалерию…
Милиционер молча пожал плевами и, вздохнув, поглядел на потолок избы.
— Ну что же? — вскричал нетерпеливый профессор.
— Не то время, гражданин Старчевский,— пробормотал сухо и даже как будто враждебно Архипыч.
Круто повернувшись, Старчевский сел и принялся писать телеграмму.
На утро начальников экспедиции ожидала неприятная новость. На заре мужики с крестным ходом пошли кругом болота и, что куда хуже, испортили землечерпательную машину и потопили много инструментов. Это выходило уже за рамки обычных недоразумений.
Старчевский в дрожках помчался на место происшествия. Около машины, под мелким осенним дождем, стояли Осокин, инженер-француз, ругавшийся резким фальцетом, и корреспонденты. Больше никого.
Подойдя к раздраженному Старчевскому, Осокин комически развел руками.
— Работать нельзя. Машина испорчена, разбит паровой котел и сшиблено в трясину до десятка черпаков…
Старчевский собрал в барак всех членов экспедиции, но, обведя лица всех, не встретил, к своему удивлению, сочувствия. Все были переутомлены, разбиты тяжелой работой в холодной воде, под пронизывающим ветром, и в ночном безобразии видели лишь комическую сторону. Старчевский разразился громовой речью и пристыдил всех сотрудников.
Собрались охотники исследовать старую гать. Разноплеменная молодежь, легко находящая веселую сторону в любом, даже неприятном факте, со смехом потащилась по грязи с аулами и шестами на плечах.
Старчевский, старик-француз и немец, раздосадованные скверным ходом работ, возвращались на дрожках обратно. Осокин с англичанами предпочел шлепать по грязи. Он рассеянно слушая рассказ своих спутников о прелестях утиной охоты в здешнем краю. Дойдя до поповского дома, они увидели Старчевского; красный от гнева, он что-то громко внушал стоявшему перед ним смущенному маленькому попику.
— Стыдно! Позорно! — кричал профессор.— Возмущать темную, слепую массу!.. Позор, преступление] — Не возмущал я! — оправдывался батюшка,
— Крестный ход! — кричал, не слушая его, Старчевский.— Как на нечистую силу ополчились… Это позор, на всю Европу позор! И вы, человек образованный, хотели нас выгнать крестом! Машины портить… Это так вам не пройдет, я сообщу в губком!..
— Довольно, коллега! — кричал с дрожек замерзший француз.
Профессор в сердцах плюнул и вскочил в дрожки; дернувшая лошадь обрызгала смущенного батюшку с ног до головы грязью.
Часу в 12-м дня собралась сходка перед сельсоветом, около пожарного навеса. Дождь на время угомонился. Мужики были пасмурны и сидели молча на завалинке и на корточках, когда подошли старшие члены экспедиции; лишь комсомольцы с шестами на плечах постукивали нога об ногу и пересмеивались.
Из мужиков кое-кто встал и снял шапки, а большинство провожало их злыми взглядами; кто же позубастее — то и насмешками вполголоса.
Разбрызгивая грязь, подскакала пара лошадей, и из коляски вышли начальник губмилиции, высокий угрюмый человек с бритым лицом, и ответственный секретарь Н-ского губкома тов. Филатов, знакомый лично Старчевскому, с которым весело поздоровался. Стряхивая комья грязи с плащей, приезжие вошли в совет. Придерживая болтавшийся на боку револьвер, подбежал кум Архипыч. Мужики столпились перед крыльцом.
Сначала говорил т. Филатов, говорил долго и пространно о пользе образования, о международном положении и буржуазии. Мужики вздыхали, обменивались цигарками и, видимо, были во всем согласны с оратором.
После него вышел высокий начальник милиции и сразу попал в точку, но время уже было упущено и мужики не хотели новых поисков «планиды». Едва он замолк, мужики разом загалдели; красные лица, заломленные шапки мгновенно смешались в общую кашу.
— Грех!.. Смертный!..— неслось из толпы.— Матушку-землю потрошить! Не пойдем!
Неизвестно чем бы все это кончилось, если бы на конце улицы не показался верховой. Подлетев на неоседланной лошади к сельсовету, он, еще не осаживая ее, уже крикнул на скаку только одно слово:
— Нашли!
Это слово, как удар грома, упало в толпу и водворило внезапное молчание. Старчевский покраснел, а один из американских корреспондентов без шапки, бегом пустился по улице. Толпа посыпалась вслед за ним.
Старчевский хотел было идти, но верховой заявил, что найденный болид уже везут сюда.
— Везут? — в недоумении спросил профессор.— Неужели он так мал?
Верховой показал размер болида руками. Старчевский недоуменно пожал плечами. В этот момент показалась подвода. Толпа бросилась встречать диво, упавшее с неба. Старики облегченно крестились.
— Слава-ти, господи, отмаялись!
— Разойдись, разойдись, мужички,— вежливо покрикивал развеселившийся Архипыч,— не напирай очень, предмет хрупкий.
— Антиресно ведь, кум,— отвечали, как полагается, мужички и расступались.
Старчевский и все ученые подошли к подводе, и профессор сдернул рогожу. Круглый, футом в диаметре, черный, весь в иле предмет лежал на подводе. Нашедших метеор обступила толпа, но Старчевский махнул им идти в совет. Ученый был серьезен и в каком-то ошеломлении. Двое мужиков, сгибаясь под тяжестью, осторожно внесли аэролит, и пока они его несли, вокруг него раздавались шутки и остроты.
— Глядите, товарищи! Степка целу землю несет!
— Держись, Степа! Крепче руками за одну, ногами за другую, не упадешь.
Толпа, довольная окончанием постылой работы, развеселилась.
Болид был положен на стол… Наступило молчание. Старчевский с минуту смотрел на этот черный безобразный предмет, великую цель их тяжелых трудов, и снял шапку.
— Товарищи,— сказал он тихо и задумчиво,— настал великий момент…
Все также сняли шапки и затаили дыхание. Профессора молча разделись и, засучив рукава, приступили к очистке болида от грязи.
— Странно, — произнес Осокин,— чувствуется металл…
— Осторожней, осторожней,— приговаривал немец. Грязь комьями спадала с круглой, как шар, поверхности болида и раскладывалась на белой клеенке стола…
Корреспонденты что-то лихорадочно заносили в записные книжки…
— Ни малейшего намека на минерал… гм…— произнес немец и скребнул ножом.
Старчевский становился все мрачнее и серьезнее.
— Это что? — произнес он вдруг странным, сдержанным голосом, указывая на два круглых, правильных возвышения, словно от излома.— Это что?
Осокин осторожно стер тряпкой грязь и наклонился. Один из корреспондентов поспешно налаживал кинематографический аппарат. Осокин что-то бормотал под нос.
— Что? — спросил Старчевский.
— Пять пудов…— сказал Осокин.
— Что — «пять пудов»?
— «Пять пудов» написано,— ответил тот и поднял глаза. В них бегали какие-то искорки, и сам он был красен, как рак.
Старчевский бесцеремонно повернул метеорит к свету. Щелкнул затвор, послышался треск,— великий момент был увековечен…
— Гиря!! — крикнул Старчевский.— Пятипудовая заводская гиря!! Олухи!!
Присутствующие, как оглушенные, разинули рты. В это время протолкался к столу мужичонка и с радостно расширенными глазами объявил:
— Батюшки! Да ведь это дяди Яхвана гиря-то! Прошлого лета робята с гати уронили… вишь ты, нашли!
И, высунувшись в окно, он крикнул:
— Дядя Яхван! Иди скорея! Товарищи твою гирю нашли!..
Все окаменели от неожиданности. Лондонские корреспонденты стояли молча. Немец-профессор от недоумения разинул рот так широко, как не разевал его, вероятно, никогда в жизни. Осокина одолел пароксизм гомерического веселья; ухватившись за живот руками, он корчился от хохота, а француз-профессор вторил ему визгливым фальцетом, как потерявшая голос дворняга.
Старчевский словно взбесился: сбросил гирю со стола, сбил с ног спешившего дядю Яфана, свалил злосчастный кинематографический аппарат и, как сумасшедший, вылетел из сельсовета.
Толпой овладел приступ безудержного веселья, и около совета началась «воинственная пляска диких» с гамом, свистом и визгом гармошки.
Прошло пять месяцев. Но Старчевский был не из тех, кто отступает от раз намеченной цели. Весной следующего года он снова появился в Глумилове в сопровождении новой экспедиции — подвод с машинами, разными приспособлениями и достаточным количеством живой рабочей силы. Но на этот раз, наученный горьким опытом, он избежал ошибок прошлого: работы по изысканию и извлечению болида инженеры производили втихомолку, не предавая гласности результата своих трудов.
Впрочем, сделать это было им не трудно. Не только у местных крестьян, но и у всего ученого мира пропал интерес к болиду. Жизнь настоятельно выдвинула новые вопросы. Химическая война, омоложение, открытия в области радио отвлекли внимание ученых от Невидимок и нашумевшего болида. Поэтому, когда, в конце концов, труды Старчевского увенчались успехом и осколки болида были найдены, газеты, да и то далеко не все, поместили об этом немногострочное сообщение в отделе «научной хроники».
Осколки были отправлены в Московский N-ский рабфак, где их подвергли самому тщательному исследованию, но никаких следов органической жизни там найдено не было; оставалось предполагать, что все живое, если таковое и находилось на болиде, погибло от страшного жара, развившегося во время прохождения аэролита через земную атмосферу. Таким образом, единственным звеном между живой жизнью и болидом оставались Невидимки, которые по-прежнему жили в своих хрустальных ящиках под наблюдением профессоров Московского рабфака. Но теперь, после подробного исследования болида, загадка их появления на Земле стала еще более неразрешимой.
Болид ли был их родиной? С ним ли вместе низверглись они из мирового пространства на Землю или явились к нам каким-нибудь другим путем, совершенно независимо от падения аэролита?
На эти вопросы ученые не находили ответа, и в скором времени им суждено было окончательно лишиться всякой возможности получить его.
Однажды, когда дежурный член «Комиссии по питанию Невидимок», по обыкновению, впустил в их ящик определенное число капель питательного вещества, он с удивлением заметил, что вся масса Невидимок не поспешила, как раньше, к источнику своего питания. Это его обеспокоило, и он вызвал всю комиссию. Произведенное тщательное исследование констатировало печальный факт: оба летучих корабля недвижно лежали на дне ящичкоз, дно же было усеяно мертвыми телами Невидимок.
Что явилось причиной их смерти— ученым определить не удалось. Из многих высказанных по этому поводу догадок наиболее близким к истине казалось предположение, что Невидимки отравились теми безопасными (с точки зрения земной физиологии) веществами, которые прибавлялись к пище Невидимок для вкуса.
Единственный случай, представившийся людям для ознакомления с жителями других планет, был потерян!
И прав был 84-летний профессор Козяволотский, старейший член комиссии, отпраздновавший все свои ученые юбилеи, когда он всплеснул руками и с неподдельной горестью воскликнул;
— Теперь жди такого случая!