1.
Одноколейный путь бежал в прорези островерхих заснеженных елей. Сильные мотовозные фары издалека выхватили из мрака избушку путейцев и цепко держали в луче, пока мотовоз не подкатил близко. Машинист погасил фары, сбавил скорость, но тормозить медлил, вопросительно смотрел на стоявшего рядом в кабине лейтенанта.
Машинист не хотел останавливаться, и лейтенант понимал причину. Сильный снегопад прекратился еще в вечерних сумерках. Теперь же было далеко за полночь, заметно похолодало, небо очистилось, светила ущербная луна, и ровная снежная гладь мерцала в ее лучах в промежутке между насыпью и избушкой, которая притулилась у ельника в двадцати шагах от рельсового полотна. Следов не было. Значит, если и могли войти в избушку, то лишь до снегопада, в крайнем случае, в его начале. А устраиваться на ночлег засветло не в привычках бродяг. Для машиниста не было сомнений, что избушка пуста. Лейтенант тоже был не против ехать дальше, однако неожиданно для себя сказал:
— Останови.
Лейтенант открыл дверцу, взявшись за поручни, спрыгнул вниз. Из прицепленного к мотовозу вагончика-теплушки вышли сержант и трое дружинников.
Лейтенант вынул из кармана полушубка фонарик, засветил и направился к избушке. Он ступал, боясь провалиться и увязнуть по пояс в глубоком снегу. Предосторожность, пожалуй, излишняя: под слоем пушистого свежего снега прочный мартовский наст.
Один из дружинников тоже зажег фонарик и пошел по следу лейтенанта. Тот обернулся, помахал рукой: дескать, не надо, посмотрю сам. Дружинник не обратил внимания на жест и продолжал идти. Лейтенант больше не возражал, ему было безразлично: не лень, пусть хоть все идут.
Избушка была сколочена из старых смоленых шпал. Чем ближе, тем острее запах пропитки.
В двух шагах от избушки лейтенант остановился, посветил на дверь. Влажные хлопья налипли на стену, на дверь; морозец прихватил снег. И стена, и дверь были в сплошном глянцеватом куржаке.
— Что там? — крикнули с полотна.
— Никого нет,— сказал нагнавший лейтенанта дружинник.
Лейтенант сделал еще шаг к избушке, дернул на себя заиндевевшую ручку.
Из темноты пахнуло свежим табачным дымом, сухой плесенью. Послышалось короткое громкое шуршанье, будто кто-то резким движением смял бумагу. Какой-то не очень тяжелый предмет шлепнулся об пол. Луч фонарика еще блуждал за пределами избушки, и лейтенанту потребовалась выдержка, чтобы, не видя во мраке происходящего, не отпрянуть, не захлопнуть дверь.
Наконец он направил пучок света в пространство перед собой. В углу на низких голых нарах, прижавшись спиной к обитой фанерным листом стене, сидел мужчина в ондатровой шапке, в пальто с каракулевым шалевым воротником. При свете фонарика лица толком не разглядеть, и все же он не был похож на человека без постоянного пристанища.
Неожиданный обитатель избушки щурился, силился рассмотреть лейтенанта. Видимо, он спал одетый или просто лежал на нарах и встрепенулся, сел, заслышав голоса. Незнакомец был весь напружинен, однако наметанным взглядом лейтенант определил, что опасности это не таит, внезапных вывертов не предвидится.
Лучиком фонарика лейтенант поводил по избушке. Обшитые фанерой стены пусты. Кроме нар, печка-буржуйка, лавка вдоль стены с оконцем. Под нарами литровая банка с окурками. Следов недавнего присутствия других людей нет.
— Выходи! — велел лейтенант, опять направляя фонарик в лицо ночному постояльцу избушки.
Незнакомец повиновался, пригнувшись, прошел мимо отступившего на полшага в сторону лейтенанта.
— Проверь-ка, Саша, — попросил лейтенант дружинника,— что-то он вроде выкинул в избушке.
Дружинник исчез в проеме распахнутой настежь двери. Пятно от его фонарика прыгало по полу. Раздался легкий свист.
— Что там? — нетерпеливо спросил лейтенант.
— Богато,— откликнулся дружинник, выбираясь из избушки. В руках вместе с фонариком у него было что-то завернутое в газету.— Посмотри, какой капитал.
Дружинник хотел показать, что под газетой. Движение получилось неловким, содержимое — две компактные пачки — упало в снег. Лейтенант успел заметить — деньги. Когда дружинник поднял пачки, об рукав куртки смахнул с них снег, увидел достоинство: в обеих — двадцати пятирублевки.
— Откуда было знать, что милиция,— заговорил незнакомец.— Думал, лихие люди. Спрятать решил от греха подальше.
— Что еще с собой? — спросил лейтенант.
— Больше ничего нет. Глядите, коль не верите.— Он сам расстегнул пуговицы пальто и принялся вынимать из карманов содержимое. Оно оказалось скудным: два ключа от английского замка на брелке с олимпийским Мишкой, перочинный ножичек с несколькими лезвиями; в кармане пиджака ручка, билет на поезд. Лейтенант поднес к глазам картонный прямоугольничек. Билет, уже использованный, на пригородный поезд. Лейтенант сунул билет и перочинной ножик в боковой карман кителя, где уже лежали деньги, остальное вернул владельцу.
— Где документы? — спросил хмуро.
— Украли,— ответил незнакомец.
— Когда? Где?
— На станции… Вы что, тут допрашивать будете? — Недавний обитатель избушки путейцев был спокоен.
— Что ж, не хотите здесь, поговорим в другом месте.
Незнакомец заговорил опять, когда подошли к мотовозу:
— Я инженер из Перми. Моя фамилия Неделин. Приехал в ваши края покупать машину. Не получилось. Паспорт с двумя сотнями за обложкой и портфель украли из купе, уже на станции. Здесь пересадка. Поезд утром, в гостиницу без документов не примут. Решил не торчать на вокзале, пошел по пути и набрал на эту избушку. Кроме этого, вины никакой.
— Вы заявили в милицию?
— Вы женаты, лейтенант? — вопросом на вопрос ответил незнакомец.
— Какое это имеет значение?
— Прямое. Женитесь, проживете несколько лет с женой, и, может быть, поймете, что не всегда самое разумное бежать в милицию в неприятных ситуациях. Иногда лучше проглотить и постараться выкинуть из головы. Кстати, не потеряйте деньги.
— Не беспокойтесь…
Дружинники и сержант, оставшиеся около теплушки, вслушивались в разговор. Присутствие их ничуть не смущало незнакомца. Ходивший к избушке с лейтенантом дружинник вполголоса объяснял друзьям, что произошло.
— Ладно, хватит терять время. В теплушку,— скомандовал лейтенант.
Все забрались в вагон, и лейтенант велел машинисту возвращаться на станцию, при этом он еще раз оглянулся на избушку.
Езды до станции каких-то пять-семь минут. Мотовоз остановился в тупичке неподалеку от здания вокзала. Сержант с задержанным вышли. Дружинники тоже собрались было покинуть вагончик, лейтенант их задержал. «Сейчас поедем, парни». И они остались на месте.
Вдвоем с сержантом они провели назвавшегося Неделиным мужчину в здание вокзала, поднялись на второй этаж, где находилась комната милиции. Никого в этот ночной час не было в ней: дежурные в зале и на перроне. Сержант своим ключом открыл комнату, включил свет. Вокзальное помещение было старинным, строили его в начале века, почти одновременно с прокладкой железной дороги. В просторной комнате на высоком потолке выделялась красивая лепка, попорченная, впрочем, при более поздних ремонтах; два больших окна — стрельчатые.
Сержант указал задержанному на массивную скамью с высокой спинкой, на которой были хорошо видны буквы «МПС» — Министерство путей сообщения.
— Можете раздеться,— сказал лейтенант. Он вынул из кармана пачки денег и перочинный ножик, положил то и другое в сейф, запер его.
— С ним останешься,— сказал сержанту.— Запиши объяснение и протокол составь. Пять тысяч двадцатипяти рублевками, складник. Да, вот еще,— он полез в карман,— билет. Начальство пока будить не нужно. Через час вернемся, видно будет.
— На одиннадцатый километр?— спросил сержант.
— Да,— лейтенант кивнул, еще раз взглянул на задержанного и вышел.
Сержант поискал в ящике стола бумагу, взял ручку и минут десять писал, то и дело останавливаясь, задумываясь. Бессонная ночь сказывалась. Наконец он сказал:
— Приступим. Фамилия, имя, отчество?
— Неделин Виталий Петрович.
Задержанный, сидевший все это время безучастно, чуть склонившись вперед, выпрямился, поднял руки до уровня груди, потянулся, словно пытался стряхнуть одолевавшую дремоту.
— Год рождения?
Лицо задержанного вдруг исказилось от боли. Он обеими руками схватился за грудь.
— Погоди…— сказал сквозь зубы с усилием.— Сорок шестой год… Сердце защемило… Думаешь, каково, сначала обчистили, а теперь вот как преступника допрашивают.
— Вас пока не допрашивают,— возразил сержант.
— Да какая разница. Велят отвечать, значит, допрашивают. Жмет сердце… Вызови врача лучше,— опять гримаса боли появилась на лице у задержанного.
Сержант смотрел испытующе. Прикидывается, или в самом деле плохо с сердцем? Похоже, настоящий приступ. Испарина выступила на лбу.
Он взял трубку, набрал номер вокзального медпункта. Трубку не снимали. Дежурный врач вышел куда-то или спал.
— Не отвечают,— сказал сержант.
— Черт возьми, так сдохнуть недолго,— простонал задержанный.— Да сбегай в аптечный киоск. Спроси нитроглицерин. Закрой дверь. Куда денусь.
Сержант встал, еще не зная, на что решиться. Нет, нет, без притворства сердечный приступ. Лоб уже весь мокрый, пот стекает по побагровевшему лицу. Чего доброго, впрямь несчастье случится. Сержант огляделся. Хлопнул себя по бедру. Оружие при нем, сейф заперт.
— Сейчас принесу. Нитроглицерин?
— Да. Быстрее. И еще. Все, что есть от сердца,— прерывистым голосом сказал задержанный.
Сержант выскочил за дверь, точным движением вставил ключ в скважину, крутанул два раза и побежал вниз, в аптечный киоск…
2.
— Садись, Алексей Михайлович,— начальник уголовного розыска полковник Пушных указал на стул.— Дело вот какое. В семь сорок мне звонили со станции Таежная. Из линейного отделения милиции. Они там проводят рейды по выявлению бродяг. Ночью в избушке обнаружили неизвестного с крупной суммой. Привезли на станцию, оставили там в милицейской комнате на попечение сержанта. Неизвестный разыграл сердечный приступ. Пока сержант бегал за лекарством, выбил окно и ушел.
— Без денег? — уточнил Шатохин.
— Да. Еще одна деталь. Хоть сильно рисковал, сразу не бросился наутек, прежде вошел в вокзал, из автоматической камеры забрал вещи. Опергруппа управления на транспорте прибудет в Таежное позднее. Нам ближе. Прошу выехать немедленно. Не исключено, за всем этим что-то серьезное потянется.
Таежная встретила по-настоящему весенней погодой. После затяжного ненастья с холодами и снегопадами настала пора оттепели. Ранне-апрельское солнце ослепительно щедро светило. Почерневший снег вдоль железнодорожных путей оседал, с насыпи текли ручьи. Шатохин, подъезжая к станции, из окна глядя на хлынувшее половодье, мысленно поздравил себя, что не поверил прогнозу, захватил с собой сапоги.
Поезд прибыл на третий путь. Первый и второй были заняты пассажирскими составами дальнего следования. Попасть в здание вокзала можно было, пройдя через мост. Шатохин спрыгнул на: сухую, чистую, недавно подметенную асфальтированную платформу, пошел по ней. Шагая через ступеньку, размахивая портфелем, поднялся на мост. Вид с высоты открывался прекрасный. Густая сеть железнодорожных путей расстилалась, убегала вдаль. Накатанные миллионами колес, ослепительно сверкали рельсы. Метрах в трехстах стояло вытянутое, окрашенное в желтый цвет двухэтажное здание вокзала. Выложенные фигурной кладкой стены, богатые лепкой радовали глаз. Вокзал был красив. Недаром, пока не был реставрирован, а фактически выстроен заново вокзал в Новосибирске, таежинский считался самым красивым на всем рельсовом пути от Урала до Тихоокеанского побережья. Хорошо сохранившийся с начала века, заботливо ухоженный, он и теперь в чем-то превосходил лучшие железнодорожные вокзалы Сибири и Дальнего Востока. Близко вокруг не было других крупных строений, а те, что в отдаленье,— одноэтажные, и вокзал, словно остров, высился среди рельсовых путей. Они охватывали вокзал с двух сторон, щедро серебрясь и бликуя, будто текучие водные струи.
Пока Шатохин, жмурясь, окидывал взглядом станцию с высоты моста, поезд с первого пути ушел. Еще спустя минуту медленно поплыл другой пассажирский состав. А голос дикторши, звонкий и задорный, объявлял уже, что с соседних станций вышли и вот-вот прибудут, займут освободившиеся пути другие поезда; называл номера уходящих и прибывающих электричек. Недаром станция узловая. Голос дикторши почти не умолкал. В разгаре дня движение было напряженным. Конечно, ночью круговорот поменьше, пассажиры не толпятся на перроне, электрички на приколе. И все равно движение круглосуточно беспрестанное. Не мудрено, что Неделин сумел скрыться, думал Шатохин, спускаясь с моста.
На перроне было оживленно. Радуясь погожему дню, многие пассажиры из зала ожидания перекочевали на скамьи под открытым небом. Ресторанные буфетчицы тоже охотно высыпали на улицу, вынесли из помещения столики, торговали с них напитками и снедью. Шатохин выпил стакан подогретого брусничного морса, походил в толчее. Невольно глазами смерил расстояние от нижнего края окон второго этажа до земли. Прилично, метров пять.
В милицейской комнате, когда Шатохин вошел, сидели двое — грузный, лет сорока пяти, капитан и молодой худенький сержант.
— Вы из крайцентра? Шатохин? — спросил капитан вставая.
— Точно,— сказал Шатохин.
— Хотел вас встретить, да номера вагона не знал. Угадал, что вы сюда сразу заглянете,— сказал капитан, пожимая руку. Представился: — Никонов, начальник линейного отделения милиции.
Шатохин никого заранее не извещал о своем приезде. Видимо, это Пушных позвонил. При всей своей занятости он никогда не забывал переговорить с людьми, с которыми в командировке его сотруднику так или иначе придется контактировать. Было это вовсе не обязательно, но приятно.
— А это Свиридов,— представил начальник линейного отделения сержанта.— Можно сказать, главный виновник всех наших хлопот.
Сержант покраснел.
— Лейтенант сейчас должен подойти,— взглянув на часы, продолжал Никонов.— Нынче от службы оба свободны, я вызвал. Решил, что вы захотите с ними в первую очередь встретиться!.
— Лейтенант Глазов? — уточнил Шатохин.
— Да… А вот и Глазов явился.
Шатохин обернулся. В дверях стоял парень среднего роста, примерно одного с сержантом возраста, лет двадцати трех, одетый в демисезонное пальто и спортивную шапочку с надписью «Снежные узоры».
Лейтенант поздоровался, снял перчатки и стоял, не зная, удобно ли первым протянуть руку Шатохину. Капитан кивком велел ему садиться, и он занял стул рядом с сержантом.
— Может, перейдем в мой кабинет, удобнее
будет,— предложил капитан.
— Зачем? Не нужно,— отказался Шатохин.
— Тогда, если не нужен вам, пойду. Дела. А вы раздевайтесь,— предложил Шатохину.— И ты, лейтенант, тоже,— повернулся к Глазову.— Что как на вокзале сидеть.
Шатохин улыбнулся при этих словах: они в буквальном смысле были на вокзале.
— Николая ругают,— сказал Глазов, кивнув на сержанта, когда остались втроем.— Мне, конечно, тоже досталось, но меньше. Хотя самую большую глупость спорол я, когда на одиннадцатый километр поехал.
— Зачем понадобилось срочно ехать?
— А вот спросите… И на другой бы день скатали, и позднее, ничего бы не изменилось. Сигнал был: там в брошенном домике стрелочника поселились какие-то бродяги. Брагу варят и пьянствуют. Два дня уж как был сигнал, вот и решил…
— Что решил?
— Честно говоря,— торопливо продолжал Глазов,— я подразумевал, что с ним не все в порядке. Но что с уголовщиной связано, не допускал. Мало, что деньги. И что под нары забросил их, объяснимо. Точно ведь могли бродяги нагрянуть. А на одиннадцатый километр поехали, задумался: почему у него карманы пустые? Всегда какие-нибудь ненужные бумажки скапливаются. В дороге особенно. Если привычка сразу лишнее выкидывать, тогда почему билет использованный сохранился? Сразу, когда задержали его, я на билет взглянул, там цифры были написаны — четверка и две двойки. Значения не придал. Подумал, цифры — номер поезда. А тут вдруг дошло: через нашу станцию четыреста двадцать второй не ходит. Мелькнуло— это ячейка АКХ. Значит, вещи у него были, а сказал — все украли. Понял, что поторопился на одиннадцатый километр ехать. Машинисту возвращаться велел, а обратно нельзя. Колея одна, встречный состав вот-вот с Таежной будет. Пока на запасном пути стояли, встречный пропускали, пока возвращались… Разбитое окно увидел, еще надеялся, что хоть вещи не успел забрать. Успел…
— Как установили, что он вещи забрал? — спросил Шатохин.
— Автоматические камеры в зале ожидания, пассажиры видели. Приметы сходятся. И время. Как раз в те минуты, когда Николай за лекарствами бегал.
— Криминалист был? Отпечатки пытались снять?
— Был. Горотделовский. Не удалось. В перчатках открывал. Свидетельница внимание обратила, потому что в перчатках шифр неловко набирать.
— В окне он какую створку выбил?— задал Шатохин следующий вопрос.
— Вот. В левом окне крайнюю,— сержант показал какую именно.
— Так.— Шатохин подошел к окну, припал к стеклу. Краешек водосточной трубы, окрашенный серебрянкой, был виден.— Постарайтесь вспомнить, когда привели сюда Неделина, он к окну не подходил?
Вопрос был чисто формальный. Шатохин был уверен, нет, не подходил. Письменные столы в двух шагах от окон, и чисто условно, разумеется, но создавали в милицейской комнате границу, пересекать которую могли только свои сотрудники.
— При мне не проходил. Повесил пальто на вешалку и сел на диван,— ответил лейтенант.
Шатохин взглянул на сержанта.
— После этого не вставал со скамьи,— ответил Свиридов.
— Сколько вы отсутствовали?
— Три минуты… Пять ноль семь было, когда выбежал за дверь. В общей сложности пять минут прошло. Думал, он плечом подпирает. А увидел, что сбежал, сразу в дежурку позвонил.
— Чего проще раньше было позвонить. Чтоб нитроглицерин этот тебе принесли,— сказал лейтенант.— Или уж «скорую» вызвать.
— Да. Кассиров можно было по телефону попросить или парикмахеров. Они ночью не заняты,— согласился сержант.— Растерялся.
— Не будем об том,— сказал Шатохин.— Как по-вашему, рассчитывал он, что дверь останется незапертой?
— Да если бы и надеялся даже,— с горячностью сказал сержант Свиридов.— Другого выхода, кроме как в центральный зал, отсюда нет. Аптечный киоск в центральном. Пока брал лекарства, следил, выход просматривается.
— Значит, он сразу через окно улизнуть надеялся, когда отсылал вас?
— Выходит…
— Вот и загадка: как Неделин, не бывая здесь раньше… Не бывал ведь?..
— Нет,— дружно враз ответили Свиридов и Глазов.
— …не бывая здесь раньше, так хорошо сориентировался. Подпер дверь, понятно. Но вот окно выбил, именно ту створку, вблизи которой водосток проходит. Будто знал про него. А не знал бы,— Шатохин снова приблизился к окну, поглядел на бетонированную площадку внизу,— пожалуй, не рискнул бы в окно бежать.
— Наверно,— согласился лейтенант.
— Выходит, у Неделина было пять минут, пока не принялись его разыскивать,— сказал Шатохин.— На все. Убедиться, что сержант побежал, забаррикадировать дверь, одеться, спуститься вниз, взять портфель и скрыться. Допустим, по трубе спустился в десять, секунд, но до этого около двух минут потерял.— Он подошел к массивной скамье с буквами МПС на высокой спинке, Толкнул скамью, убежденно прибавил: — Да, две.
— Не меньше,— согласился лейтенант.
— Еще минус минута около ячейки. Подойти к ней, открыть, удалиться, что называется, с достоинством, так, чтобы в глаза не бросилось. Пусть три минуты. Самый минимум. Но еще надо обогнуть вокзал с северной стороны, И по перрону идти. Тоже идти, не привлекая внимания. Сколько на это?
— Две минуты. Больше даже,— сказал Глазов.
— Вот. Время исчерпано, его уже принялись искать, а он тем не менее исчез. Или искали плохо, или больше пяти минут прошло.
— Нет,— возразил Свиридов,— хорошо искали. Будь он вблизи вокзала, не ушел бы. И больше пяти минут не прошло. Просто он мог не огибать вокзал. С северной стороны в зал ожидания служебный ход есть. По нему попасть в зал — дело нескольких секунд.
— Он открыт был?
— Никогда не закрывается.
— И Неделин прошел через служебный?
— Я так предполагаю,— сказал Свиридов.— Свидетельница не заметила ни откуда пришел, ни куда удалился. Просто видела, как забирал портфель.
— Самое разумное, через служебный ход вернуться на северную сторону,— сказал лейтенант.— Там товарняки, маневровые поезда проходят. Запрыгнул— и все.
— А почему не в пассажирский? Были на станции в это время пассажирские?
— Три. Один на Пермь шел, другие — бийский и андижанский. Но в пассажирский он сесть не мог. Нет, нет,— убежденно сказал лейтенант.— Сотрудники стояли около поездов, проводников строго-настрого предупредили, чтоб без билетов никого не брали. По составам прошли.
— Сколько дежурных сотрудников было в это время?
— Четверо,— без запинки ответил Глазов.— Плюс я с дружинниками подъехал.
— Девять человек на три полукилометровых состава,— подытожил Шатохин.
— Мало, конечно. Да где было больше взять, ночь ведь.
— А где билет, на котором номер ячейки записан?
Сержант вынул из стола, с готовностью подал Шатохину.
Билет на пригородный поезд от крайцентра до Таежной. Дата пробита — двадцать седьмое марта. Значит, неизвестный вчера выехал из крайцентра. Куда? Зачем? Пока можно более-менее твердо сказать, что он не из крайцентра. Если действительно документы утратил, самое разумное вернуться. Недалеко отъехал. Билет этот — уже кое-что для следствия. А валяется среди бумаг в ящике стола, того и гляди затеряется.
— И деньги в столе? — спросил Шатохин.
— Нет. В сейфе,— ответил лейтенант. В подтверждение своих слов он открыл сейф, вынул пачки денег.
— А газета? Они в газету были завернуты,— поинтересовался Шатохин.
— Нет ее,— ответил лейтенант.
— Где? — с нажимом спросил Шатохин.
— Кажется — лейтенант опустил глаза,— там, у избушки, и бросили.
— Конечно. Ей цена три копейки,— подавляя раздражение сказал Шатохин.— Рядом с пятью тысячами такую мелочь зачем держать. Где избушка?
— Три километра отсюда. По северной ветке,— ответил сержант.
— Пойдемте туда,— сказал Шатохин. Раскрыл свой портфель, достал сапоги, чтобы переобуться.
3.
Солнце во второй половине дня грело, кажется, еще сильней. Пропитанные креозотом стены-шпалы домика путейцев нагрелись, источали острый запах, забивая запах талого снега.
Домик крохотный, длиной всего в полторы шпалы, но с печкой. Труба выходила над гребнем двухскатной островерхой крыши. Низкая широкая дверь полуприкрыта. Участники рейда, наверно, не закрыли плотно, выведя из домика коротавшего там время Неделина. По крайней мере свежих следов к избушке не видно. А ночные следы солнце уже проглотило вместе с пушистым обильным снегом.
Толстый слой, слежавшегося зимнего снега был серым, ноздреватым: таял. Но пока можно идти, не особо рискуя провалиться.
Шатохин заскользил по глянцевито-серому пористому насту к домику. Лейтенант и сержант следом.
— Вот здесь, где вы сейчас, Новиков кинул газету,— сказал лейтенант, когда Шатохин был в трех шагах от двери домика.
— А вон она валяется,— пальцем указал сержант в сторону плотной стены елей.— Принесу?
— Несите,— разрешил Шатохин.
Сержант, уже будучи с газетой в руках, дважды провалился в снег по пояс. Газету тем не менее принес, передал Шатохину в целости, что было нелегко: она вся вымокла, впитав влагу талого снега.
Краевая газета за двадцать шестое марта. Там, где помечают почтальоны, можно разобрать написанную простым карандашом восьмерку— номер квартиры или дома. В крайцентре позавчера или вчера завернул деньги в газету. Или здесь? В Таежной тоже продают краевую газету. Нет, в крайцентре. Газета по подписке. А здесь знакомых нет.
Шатохин вошел в избушку. Талая вода стояла на полу. Натекла в открытую дверь. Стеклянная банка с окурками опрокинута, и окурки плавали в воде. Несколько поленьев тоже в воде. Шатохин скользнул взглядом по потолку, посмотрел под нары, в зазор между печкой и стеной. Пусто.
Стоять по щиколотку в ледяной воде в хромовых сапогах неприятно, да и задерживаться было незачем. Всё на виду. Оставалось заглянуть в печку. Он не стал открывать дверцу, сдвинул кружок с плиты. Свету из. оконца и распахнутой настежь двери оказалось достаточно, чтобы разглядеть в слое золы наган.
Чего не ожидал, того не ожидал. Он убрал второй, пошире, кружок. Достал из кармана носовой платок и, просунув руку в топку, вытащил наган. Оглядел. Не похоже, чтобы оружие было в частом пользовании: краска не потерта, все патроны в барабане целехоньки, Хотя как судить по таким приметам о прошлом оружия?
Он положил револьвер на плиту, позвал:
— Глазов!
— Я здесь,— Глазов появился в дверях,
— Кто осматривал избушку во время рейда?
— Дружинник Новиков, товарищ капитан,— ответил Глазов.— Он и обнаружил деньги.
— Кем работает дружинник Новиков? — спросил Шатохин.
— Составителем поездов на товарной станции, товарищ капитан.
— А вы кем работаете, лейтенант милиции Глазов? — сурово проговаривая каждое слово, спросил Шатохин. Он указал на револьвер.
Глазов молчал. В тишине было слышно, как он в волнении хрустнул пальцами.
— Понятых сюда. — распорядился Шатохин.— Даю вам на это час. Ясно?
— Так точно.
Номер в одноэтажной кирпичной гостинице Шатохину дали отдельный. Комнатка компактная, уютная, с набором необходимой мебели. На тумбочке — стопка журналов, то ли оставленная прежним жильцом, то ли предусмотренная гостиничным сервисом. Окно выходило на юго-западную сторону, но оно было наглухо задернуто зеленой шторой; штора не пропускала лучи солнца, и рассеянный зеленый свет царил в номере. «Как в хвойном лесу»,— подумал Шатохин, с порога окидывая номер.
Было пол шестого. Гостиничный буфет открывался в шесть. Искать в незнакомом городке другое место, где можно пообедать, не имело смысла, лучше подождать. Он разделся, снял сапоги, прошел в комнату, сел в кресло, взял с тумбочки журналы — вперемешку «Огоньки», «Здоровье», «Крокодил». Все свежее — мартовские номера. Полистал рассеянно, отложил. Потом. Сейчас гораздо приятнее просто посидеть в кресле с полузакрытыми глазами… Почему Неделин, если его удерживала в Таежной пересадка, не скоротал ночь в поездах? Лучше не придумать: на любой проходящий поезд взял билет, несколько часов проехал, вышел и вернулся. Отдохнул, время прошло и риска никакого… С такими деньгами! Непонятно. Что он мог везти в портфеле? Вдруг да те пачки денег, что были при нем,— только часть, а остальное, значительно большее, было в ячейке автоматической камеры? Или вовсе ничего особенного не было в портфеле. Просто какая-нибудь запись, по которой легко найти владельца и, оставив которую, нет смысла сбегать… Голову можно сломать. Пока любитель романтических ночевок не будет известен, нечегоk пытаться «увидеть» содержимое портфеля. И сбежал по-хитрому, есть над чем подумать. Приступ, скамейка, разбитое окно, труба. Слишком сложно. Почему не попытался напасть на сержанта? Или не был уверен, что справится? Не исключено. Что из этого следует? Почему из всего обязательно должно что-то следовать. Нужно перекусить и идти на станцию.
4.
Поезд, в котором, согласно билету, Неделин ехал из крайцентра, прибыл двадцать седьмого марта в Таежную в 19.05 по местному времени точно по расписанию: Снегопад прекратился не позднее половины десятого вечера. Сержант Свиридов хорошо это запомнил, он дежурил. На первом пути стоял всемирно знаменитый трансконтинентальный пассажирский экспресс «Россия», следующий на запад. Когда экспресс подошел, снег еще сыпал густыми хлопьями, так что с пяти шагов не видать выкрашенных в бордовый цвет вагонов. А отправлялась «Россия» при полной видимости. Итак, от момента приезда Неделина на станцию до конца снегопада минуло чуть больше двух часов. От вокзала до избушки путейцев неторопким шагом полчаса ходьбы. Он вошел в избушку, снег еще падал. Сколько требуется, чтобы снег хорошенько заровнял следы? Тоже полчаса, наверное. То есть Неделин, прибыв на станцию Таежная, почти не раздумывая, куда ему податься, направился в домик путейцев.
Шатохин попробовал установить, почему Неделин не покатался, убивая время, вблизи Таежной на поездах. Едва ли Неделин не подумал над таким вариантом, но чем-то он не устроил. Чем?
Шатохин попросил пригласить работника, хорошо знающего расписание движения поездов. В кабинет вошла круглолицая девушка лет двадцати, кареглазая и веснушчатая, с густыми, заплетенными в косу золотистыми волосами. Шатохин, как ни старался, не сумел сдержать улыбки. Девушка не смутилась, сказала:
— Спрашивайте, что нужно.
По интонациям, по звонкому задорному голосу Шатохин узнал дикторшу, объявлявшую прибытие-отправление электричек и поездов.
— Представьте себе,— принялся объяснять задачу Шатохин,— вы приехали вечером из краевого центра на эту станцию. Вам нужно сделать пересадку, а поезд ваш только утром, скажем, часов в восемь, девять, может, чуть позднее. Ночевать негде, но у вас много денег, вам их не жалко, вы готовы, только чтобы отдохнуть, купить билет на первый проходящий поезд, поспать в нем несколько часов, сойти и таким же способом вернуться обратно.
— Обязательно вечером из крайцентра приезжать? — спросила девушка.
— Ну…— Шатохин не знал, не готов был, что ответить.— А что вас смущает?
— Да так. Если не надеяться, что поезд вовремя прибудет,— тогда конечно. А иначе, к чему ночевать. Утренний из крайцентра в полвосьмого приходит. Летом еще можно не успеть, у касс давка, люди в отпуска едут, а сейчас полчаса с избытком хватит, чтобы билет закомпостировать или новый купить.
— Что ж,— Шатохин удовлетворенно кивнул,— давайте считать, что вернуться нужно непременно к половине восьмого. Даже за пять-десять минут до полвосьмого.
— Давайте,— девушка открыла справочник-расписание, небольшого формата, пухлый.— Только вы скажите еще, четное или нечетное было число.
— В ночь на двадцать восьмое марта. Да, еще важно, чтобы станция была более-менее людной,— прибавил Шатохин.
— Это чтобы в глаза не бросаться, да? — уточнила девушка. Она либо догадалась, в каком учреждении служит Шатохин, либо начальник вокзала ей сказал. Сам не назывался.
— Именно, чтобы не бросаться в глаза,— вполне серьезным тоном подтвердил Шатохин.
Девушка считала, наверно, около часу, беззвучно шевеля при этом губами. Перелистывала справочник туда-сюда, колонками выписывала из него цифры на бумажку. Шатохин не мешал, отошел к окну и наблюдал за весенней толчеей на перроне.
— Не выходит,— сказала наконец девушка.— Так, как вы хотели бы, не выходит.
В голосе ее слышалось удивление. Чувствовалось, результат для нее самой оказался неожиданным. Шатохин хотел, ждал именно этого итога, и все равно в первый момент не поверил. Движение поездов почти непрерывное, особенно в западном и восточном направлениях. И чтобы не было возможности быстро обернуться туда-обратно в пределах двухсот-трехсот километров? Невероятно.
Девушка и не просила верить ей на слово, принялась подробно объяснять. Да, имелась возможность пересесть из поезда в поезд. Но это были как раз такие станции с минутной стоянкой, на которых жизнь замирает с наступлением темноты. Кроме железнодорожных работников, двух-трех пассажиров и дежурного милиционера,— никого. И сойти на такой станции, где все друг друга знают, лишь за тем, чтобы сразу взять билет на обратный поезд,— подозрительно. И риск, что тобой заинтересуются, попросят предъявить документы, пожалуй, даже выше, нежели на Таежной.
Что же тогда выходит? Конечно, прежде чем забиться в избушку, Неделин должен был убедиться в приемлемости ночного кочевья в поездах. Должен. Не такое приятное и безопасное местечко избушка, чтобы, не размышляя, отправиться туда ка ночевку. С расписанием, откуда знал, загадки нет. У каждого проводника в вагоне имеется справочник, возьми да штудируй.
Хорошо, хорошо знал Неделин расписание. К какому поезду он стремился? Если приехал вечером, то — девушка подсказала — с утренним не успевал на пересадку. Не успевал на поезд, который отправляется до семи тридцати! Выкурили его из избушки в половине пятого, плюс полчаса на ходьбу к вокзалу. Пять.
— Какие поезда проходили сегодня через Таежную от пяти до полвосьмого утра, можете назвать? — спросил девушку Шатохин.
— По-местному, или по Москве?
— По-нашему.
— Если по порядку, сначала читинский на восток. Дальше — пермский в сторону Урала. Бийский… И на Андижан. Они почти одновременно приходят и уходят. Потом — Аннинск — Красный Яр. Это пригородный считается. На Москву и в Усть-Илимск еще. Вот и все.
— А какие из этих редко ходят? Пропустишь, и долго ждать следующего?
— Усть-илимский и андижанский, конечно. Через день ходят. Летом они ежедневные.
— Усть-илимский во сколько?
— После семи. В семь двенадцать.
— Спасибо. Молодец вы. Хорошо свою работу знаете. Учитесь где-нибудь?
— В техникуме… Заочно…
От похвалы девушка неожиданно вспыхнула. Даже обильные веснушки растворились на минуту в алой краске. Она порывисто поднялась со стула.
— Если ничего больше не нужно, пойду. Меня там подменяют.
— Да, пожалуйста.
Оставшись в кабинете один, Шатохин некоторое время смотрел на листок с колонками цифр. Что он узнал? Что Неделин, возможно, ждал в избушке прихода андижанского или усть-илимского поезда. Скорее, андижанского. Усть-Илимск — на восток. Туда поезда идут непрерывно, добрался бы до крупной станции, где легче затеряться. До Иркутска, к примеру. Не стал бы в Таежной торчать. В южном направлении уехать труднее в это время года. В ночь — ни одного поезда. Но даже если твердо знать, что андижанский поезд был нужен Неделину, что из этого? Отсюда до Андижана три тысячи километров. Попробуй определи, где нужная Неделину станция? Важно еще знать, куда и на чем подался Неделин, обведя вокруг пальца сержанта.
Нет, все-таки узнать станцию, до которой доехал бы Неделин, складывайся у него все благополучно,— это очень много. Какой-никакой зыбкий, а мостик от крайцентра до станции Икс. Но вот как определить этот Икс?
Шатохин подошел к висевшей на стене карте железных дорог страны. Отыскал отметку «Таежная», взглядом проследил путь от нее на юг. Где намеревался завершить свое путешествие Неделин? В Семипалатинске? В Алма-Ате? А может, в каких-нибудь Лепсах? Ладно, сколько угодно можно глядеть в карту. Без пользы, Нужно встретиться с дружинниками, участниками ночного рейда. Не очень он рассчитывал на эту встречу, но все равно нельзя без нее. Шатохин положил в карман пиджака листок с колонками цифр, забрал с вешалки пальто, вышел из кабинета.
5.
Он вернулся в номер около полуночи. Переоделся в спортивный костюм, сел в кресло. Журналы аккуратной стопкой по-прежнему лежали на тумбочке, Есть что полистать-почитать перед сном.
На улице теплынь, а топить продолжали по-зимнему. Батарей — не прикоснешься, в номере душно. Хорошо бы форточку на ночь открыть. Шатохин отодвинул плотную штору, и громада вокзального здания открылась взору. Из окна гостиничного номера была видна северная сторона. Вокзал находился всего метрах в трехстах. Он был освещен снаружи и изнутри. Светилось каждое высокое окно в центральном — кассовом — зале и в зале ожидания в левом крыле. Мощные прожектора с высоты обливали своими лучами пристанционные пути и захватывали вокзал, его выкрашенные в желтый цвет стены узорчатой кладки, зеленую, крытую железом крышу. Впереди, на свободном пространстве за окнами гостиницы царил мрак, и он подчеркивал праздничную яркость ночного вокзала.
Шатохина привлек больше не сам по себе вид здания. Внимание приковали окрашенные серебрянкой трубы. Словно тугие ливневые струи, соскальзывали они с крыши и текли по стене вниз, почти достигали земли. Труб было десятка полтора. Одна из них проходила в простенке между арчатыми окнами второго этажа, где находилась милицейская комната. Причем проходила труба не ровно в центре простенка, а была заметно подвинута к одному из окон. К тому, через которое ушел Неделин.
Шатохину днем не давала покоя мысль, что сбежавший прекрасно знал о трубе за окном милицейской комнаты, но до сих пор он не мог найти толковое объяснение, откуда знал. Даже если предположить, что через; Таежную Неделин проезжал не раз й хорошо запомнил вокзал, то все равно не настолько же, чтобы в память врезались такие подробности, как водосточная труба близко от окна. Специально такое запомнить Неделин не мог. Такое могло отложиться в сознании непроизвольно. Но для этого нужно долго, очень долго смотреть на вокзал. Просто остановиться посреди улицы и часами глазеть — это не реально, невозможно. Зато когда находишься один в номере и заняться нечем, отчего бы не встать у окна, не разглядывать? Точно так, как сейчас он, Шатохин… Не следует ли из этого, что Неделин в свое время останавливался в гостинице?
Размышляя так и продолжая вглядываться в вокзал, Шатохин заметил, как от двери служебного хода кто-то отделился и быстро направился вдоль стены здания к багажной кладовой. Маневровый тепловоз с несколькими вагонами, груженными лесом, заслонил и фигуру идущего, и дверь служебного хода.
Шатохин отошел в глубину комнаты, сел. Ну, конечно! Должен был ночевать в гостинице Неделин. Смотрел из окна и подмечал Непроизвольно, как входят и выходят в служебную дверь с надписью «Милиция» люди, видел и окна, и трубы. Не думал, не гадал, конечно, что пригодится. А приспичило сразу вспомнил и воспользовался.
И как в голову не пришло сразу, что Неделин мог остановиться в гостинице. Ведь задержанный сам сказал лейтенанту Глазову, что, будь документы, отправился бы на ночлег в гостиницу. Значит, точно потерял паспорт или украли. Так. Если сразу не соврал, то, вероятно и дальше говорил правду. Жаль, не спросил у Глазова, сразу задержанный назвался Неделиным или уже на станции… Большая разница. Пока ехали, мог обдумать, что говорить, а сразу… Уточнить у лейтенанта нужно. Шатохин потянулся к трубке, но тут же передумал звонить: обойдется без уточнений.
Он накинул пиджак, обулся и вышел из номера.
В узком длинном коридоре было пусто и тихо. Освещение слабое. Только около входа, на полированной стойке, за которой находилась дежурная, свет от настольной лампы был предусмотрительно направлен на картонную табличку с надписью «Мест нет».
Дежурная, полная женщина с сединой в завитых волосах, сидела за столиком и что-то вязала на крупных пластмассовых спицах. Она подняла глаза, вопросительно посмотрела на Шатохина.
— Мне бы книгу регистрации приезжающих посмотреть,— попросил Шатохин.
— Вы с собой хотите взять? — женщина заговорила не сразу, прежде собрала и отложила вязание.
— Если можно, в номере посмотрю.
— Нет. Здесь смотрите. А в номер брать нельзя.
Шатохин не стал спорить: нельзя так нельзя. Он зашел за стойку, присел к лампе и раскрыл пухлую регистрационную книгу.
Записи начинались с середины октября. Шатохин устроился поудобнее и углубился в записи. Администратор снова взялась за вязание.
— Можете к себе забрать, если уж нужно,— разрешила она.
— Ничего, ничего, здесь даже лучше, не заснешь,— не прерывая своего дела, откликнулся Шатохин.
Прошлогодние записи подходили к концу, он просматривал список за двадцать пятое декабря. И тут в середине очередной странички взгляд наткнулся на фамилию Емелин.
Шатохин недолго бы задержался на этой фамилии. Внимание приковало имя-отчество Емелина — Виталий Петрович. Полное совпадение с именем-отчеством человека, назвавшегося Неделиным. И год рождения— 1946, и профессия — инженер (в гостиничной книге значилось даже «ст. инженер») совпадали. Место жительства Емелина, правда, не Пермь, а Челябинск. Домашний адрес — проспект Металлургов, 4, кв. 30, место работы ЧТЗ — Челябинский тракторный завод — надо понимать.
Случайность? Почему бы нет. Очень даже возможно. Но нельзя исключить, что тот самый беглец Неделин. Если он, то почти полную правду сообщил о себе, Год рождения, имя-отчество, профессию. Самую малость вольность позволил— вместо одного крупного уральского города назвал другой. А с фамилией? Что это такое ему взбрело в голову? Уж не пословицу ли вспомнил: «Мели Емеля, твоя неделя?» Емелин — Неделин. Если так, с юмором у него в порядке. И нервы крепкие. Если даже решил пошутить с фамилией, не так и глупо. Начнут искать в Перми Неделина, и, конечно, такого не обнаружат. Все. Поиск по фамилии в тупике. Кто ж пустится созвучные фамилии перебирать, проверять.
Рано делать какие-то выводы. Может, самый настоящий, неподдельный старший инженер Емелин из Челябинска ночевал в гостинице двадцать пятого декабря. Предполагать все можно, утверждать — пока ничего.
Так, а еще позднее не осчастливил своим приездом гостиницу в Таежной инженер Емелин?
Шатохин опять принялся листать регистрационную книгу. Дело дальше шло быстрее, он обращал внимание лишь на фамилии и год рождения.
Да! Еще бывал в здешних местах Виталий Петрович Емелин одиннадцатого февраля. Занимал десятый номер. По соседству с шахотинским. В декабрьский приезд выбыл на другой день, и в феврале не загостился. Часы выезда и въезда не обозначены, цель приезда тоже не указана.
— У вас где-нибудь отметка делается, когда был занят, когда освободился номер. По часам? — спросил Шатохин у дежурной.
— В карте гостя,— женщина опять ответила не сразу, долго расставалась с вязанием.— На свою карту взгляните, и у вас пометка есть. Это для уборщиц, А так незачем. Расчетный час — полдень.
— Карту гости с собой забирают?
— Сдается. Это же пропуск в гостиницу.
Квитанция об оплате выдается, карта отбирается,
— А где хранятся они, можно взглянуть?
— Вон лежат,— дежурная обернулась к застекленному шкафу.— Квартал храним, после выкидываем. Нужно?
— Да.
— Вы сами запутаетесь. Лучше назовите, кто нужен, я поищу,— предложила дежурная.
— Емелин Виталий Петрович, из Челябинска инженер. Не припомните такого?
— Нет. Он что, преступник? — не удержалась от вопроса женщина.
— Интересуюсь,— уклончиво ответил Шахотин, снова вникая в регистрационную книгу.
Пока изучал список приезжих вплоть до странички, на которой была вписана его собственная фамилия, и убедился, что Емелина в списке больше нет, дежурная среди тысяч отпечатанных на серой бумаге карточек отыскала нужные. Хоть и говорила, что они выбрасываются спустя квартал, однако выписанная двадцать пятого декабря тоже нашлась. Кроме фамилии, инициалов, номера комнаты и сроков проживания ничего другого на бланке не указывалось. Непонятно, для чего держать их лишний день, не то что три месяца. Шахотин мысленно поблагодарил руководство гостиницы за это бюрократическое правило.
И на декабрьской, и на февральской картах гостя, выдававшихся в . свое время Емелину, значились одни и те же часы вселения и выбытия — двадцать и пять. Любопытно. Особенно если учесть, что последний вечерний поезд из крайцентра прибывает незадолго до восьми. Оба раза Емелин пожаловал в Таежную в нечетные числа. Сбежавший тоже объявился в нечетный день месяца. Совпадение? Нет уж, если Неделин и Емелин — одно лицо, скорее, система. Путь, в котором предусмотрена пересадка с поезда на поезд в Таежной и отдых в гостинице до пяти утра. В такую рань подниматься оправдано на андижанский поезд, как редко курсирующий.
— Листки прибытия, которые приезжие заполняют от руки, у кого хранятся? — спросил Шатохин.
— В администраторской. Но только за последний месяц есть. Недавно батарея лопнула, все бумаги попортились, выкинули их.
— Жаль… Пойду.
— Книга вам с собой не нужна?
— Нет. Спасибо.
— И то верно. Спать давно пора. Пятый час пошел.
Женщина вздохнула, с неохотой опять взялась за пластмассовые спицы. Ее клонило в сон, а прилечь нельзя. Скоро будить людей к поездам.
6.
Шатохин лег в постель перед рассветом с намерением проснуться никак не раньше одиннадцати утра, однако выспаться ему не дали. В начале девятого раздался энергичный стук в дверь. Это прибыли оперативники из Управления внутренних дел на транспорте — капитан Улищенко и лейтенант Гастев. Они только что с поезда, настроены на работу и, конечно, в первую очередь их интересует, что успел за вчерашний день наработать Шатохин.
Капитан и лейтенант, войдя, сняли шинели и кители, расположились в номере запросто. Волей-неволей Шатохину пришлось подниматься.
Умывшись, одевшись, он ввел в курс событий коллег из УВДТ.
— Прилично сделано,— дал оценку капитан Улищенко.
— И не сделанного остается прилично,— сказал Шатохин.— Нужно связаться со свидетельницей, которая видела сбежавшего, когда он брал вещи из камеры хранения, связаться с Бийском, Пермью, Андижаном. Чтоб допросили там поездные бригады. Я бы сосредоточил особое внимание на андижанской бригаде. И на бийской. Главное — попытаться составить портрет этого «пятитысячника»…
Шатохин перечислил еще то, чем, по его мнению, необходимо заниматься.
— Вы сами как будто не собираетесь здесь задерживаться? — спросил Улищенко.
— Свяжусь с начальством, как решит,— ответил Шатохин.
Спустя два часа он разговаривал с полковником Пушных. Доложил первые итоги своей работы, передал номер обнаруженного в избушке нагана, высказал соображения относительно инженера Емелина.
— Втроем дальше едва ли есть смысл оставаться в Таежной. Твое, Алексей Михайлович, считаю, сделано,— сказал начальник краевого уголовного розыска.— Как сам думаешь?
— К вечеру могу выехать,— ответил Шатохин.
— Я поговорю с руководством УВДТ, согласую. Материалы по этому делу нужно, по-моему, забирать к нам. Перезвони через час.— Полковник положил трубку.
Вернуться в крайцентр Шатохин сумел только к концу следующего дня.
Начальник отдела уже имел к этому времени ответ из Челябинска на запрос. Сведения, которые Шатохин нашел в регистрационной книге в гостинице, подтверждались. Емелин Виталий Петрович, 1946 года рождения, русский, ранее не судимый, женатый, проживает в Челябинске по проспекту Металлургов, дом 4, квартира 30, работает старшим инженером в одном из отделов тракторного завода. По работе характеризуется положительно, задержаний, приводов в милицию не имеет. Далее сообщалось наиболее важное: полтора года назад, в сентябре, гражданин Емелин В. Н. обращался в райотдел по месту жительства по поводу утери паспорта. Как указал в своем заявлении, документ утрачен при поездке в отпуск в город Анапу. Сопутствующих пропаже документа обстоятельств он назвать не может. Взамен утраченного гражданину Емелину В. Н. был выдан новый паспорт (назывались серия, номер, дата выдачи прежнего и нового документов). Указывалось, что с начала текущего года Емелин только однажды, с двадцать седьмого по тридцать первое января, находился в служебной командировке в Москве. Остальное время и по настоящий день в Челябинске безвыездно.
— Все-таки потерял,— сказал Шатохин.
— Да, но лишился Емелин паспорта не при таких уж неясных обстоятельствах. Либо значения не придал, либо скрыть предпочел, но был у него контакт с двойником. Откуда, иначе, двойник знал такую деталь, что он старший, а не просто инженер. Не через справочное же бюро узнавал.
— Похоже,— согласился Шатохин.— Где-то они должны были встречаться.
— Вот и следует все это у инженера выяснить. И второе. Помнишь, еще работая в райотделе, ты занимался делом о карабинах? Некий Лагунов пытался вывезти несколько ящиков с карабинами, спрятанными в тайге под Нежмой в гражданскую войну.
— Конечно, помню, товарищ полковник.
— Там, кроме карабинов, было еще шесть револьверов системы «наган». Лагунов успел их продать. Пять в ходе следствия удалось изъять у разных лиц, а шестой… Похоже, тот, который ты отыскал в топке печи, и есть шестой. Смотри,— полковник написал номер нагана, обнаруженного в избушке путейцев,— «22034».
— Номера изъятых,— продолжал Пушных, — двадцать две тысячи тридцать один, два, три, пять, шесть. Что скажешь?
— Видимо, он и есть.
— Придется тебе слетать и в Челябинск, и к Лагунову. Колония номер три у нас в крае. Последовательность поездок определи сам. Но я бы посоветовал прежде побывать на Урале. Словом, действуй, Алексей Михайлович.
Старший инженер Емелин оказался противоположностью известному Шатохину по ориентировке и описаниям очевидцев двойника. Ниже среднего роста, щуплый, с голубыми глазами и светлыми, заметно редеющими волосами; одетый в плащ светло-зеленого цвета, он пришел, как условились, в гостиницу к Шатохину, поздоровался, назвался.
— Вы в курсе, почему вами интересуются?
— Мне не говорили. Догадался. Кто-то воспользовался моим паспортом. Верно?
— Верно. Под вашим именем живет другой человек. Догадываетесь, наверное, не праведником живет.
— Что-нибудь серьезное натворил?
— Не будем об этом. Вы мне очень поможете, если вспомните обстоятельства потери паспорта. Попытайтесь, Плащ можно снять, разговор не минутный.
— Попытаюсь,— сказал Емелин, снимая плащ,— только будет ли польза. Если читали мое заявление, ну, объяснение, куда паспорт делся, я там все сказал.
— Не спешите. Я прилетел сюда специально для разговора с вами за полторы тысячи километров. Давайте вспоминать обстоятельно, подробно.
— Я в санаторий ехал, в Москве пересадку сделал,— начал Емелин.— Начинаю с этого момента, потому что тогда последний раз, точно помню, паспорт видел. Жена телеграмму прислала на вокзальный почтамт до востребования, доставал паспорт из бумажника. Содержание телеграммы вам не нужно?
— Продолжайте.
— Вроде положил паспорт опять в бумажник. Говорю: вроде, потому что с тех пор его не видел. То есть не уверен, что видел. Посадка уже шла, с почты — прямо в вагон. Обычно в купейном вагоне как? Если у тебя нижнее сиденье, найдется кому его уступить — старушка, молодая мамаша. А тут компания удачная. Все мужчины, одного, примерно, возраста, и едут просто отдохнуть. В карты поиграли, анекдоты, житейские истории были. Люди интересные, с разных концов страны. Да, забыл упомянуть. Обычно бумажник в пиджаке ношу, а перед посадкой переложил в портфель. Вечером ужинать отправились в вагон-ресторан, доставал десятку. Тогда вроде мелькнуло ребрышко паспорта. А может, показалось. Пытался припомнить позднее, не мог. То мелькнуло, то показалось, выходило.
— Сейчас бы к чему склонились?
— Сейчас тем более не отвечу.
— Все видели, как деньги доставали?
— Наверно. Вернулись перед сном. Проводник закрывал и открыл купе. Я в бумажник заглянул, в одно только отделение, где деньги. На месте. Поставил портфель под лавку, лег спать. А утром не проверял больше. До портфеля добраться, меня нужно поднять со скамьи. В санатории обнаружилась пропажа.
— Не почувствовали, бумажник по толщине не уменьшился?
— Там всего хватало. И курортная карта, и заявка на рацпредложение недооформленная, и лотерейки — все, вплоть до квитанции на белье из прачечной.
— И все осталось в сохранности?
— Да. На попутчиков я не подумал. Во-первых, на проходимцев не похожи, потом — кто бы от шестисот рублей отказался, раз уж залез. Решил, на почте оставил. Хорошо, заводской пропуск в кармане, по нему приняли в санатории.
— Написали на почту?
— Обязательно. Ответ отрицательный пришел.
— Не отлучались из купе, так, чтобы кто-то один оставался?
— Выходили иногда покурить. Но дверь не закрывали. Кстати, можно закурить?
— Да, только пересядьте к окну.
Шатохин приоткрыл балконную дверь. Апрельский воздух, разноголосый шум миллионного индустриального города хлынул в комнату.
— А проводник?
— Нет, нет,— Емелин выдохнул дым.— Студенты, стройотряд.
— Опишите ваших попутчиков,— попросил Шатохин.
— Пожалуйста. Илтус из Прибалтики. Это имя, фамилии не помню. Сухощавый, среднего роста, по-русски говорит с акцентом. Еще один,— не то с Волги, не то с Камы,— забыл. Невысокий, толстый, с лысиной. Третий с вас ростом, но помощнее. Волосы немного вьются, выражение лица такое скучающее, движения ленивые. А возраст — всем за сорок или около.
— Никого из них не заподозрили?
— Ни сразу, ни потом.
— А если бы твердо знали, что паспорт пропал в купе, на кого бы подумали?
— На третьего. Аркадий, кажется.
— Почему именно на него? Кстати, кто он и откуда?
— Строитель. А где постоянно живет, не уловил. Много мест называл. И Дальний Восток, и Сибирь, и Среднюю Азию.
— Что-нибудь интересное рассказывал? Города, станции какие называл?
— Много говорил. Мне одно запомнилось. Этот, с лысиной,— из Казани он, речник, вспомнил,— говорил о Жигулях. Полдня тратишь, когда их огибаешь, а по суше перешеек на час ходьбы. Тогда строитель про какую-то станцию рассказал. Железнодорожную. На поезде тоже объезжать горы полсуток, а прямиком по автотрассе часа полтора езды.
— Пожалуйста, поточнее. Это очень важно. Какая станция?
— Поточнее не знаю,— смутился Емелин.
— Ладно.— Шатохин поднялся, прошелся по номеру.— Не могли бы вы его описать? Цвет глаз, нос, губы…
— Попробую. Глаза карие, нос прямой… А вообще, если вам нужен его портрет, могу нарисовать.
— Серьезно? — Шатохин верил и не верил. В случае, если он на верном пути, удача слишком большая.
— Какие шутки. Художественную школу закончил. В профессионалы мечтал выбиться,— не удалось. До сих пор для себя рисую. Так что могу кое-что. Вам как нарисовать?
— Чтобы выглядел рисунок, как фотография на документ. Только крупнее, пожалуйста.
— Напишу пером и тушью на ватмане.
— Хорошо. Еще попрошу, если не забыли, так же других попутчиков нарисовать. И проводника. На всякий случай.
— О, это времени потребует. Раньше, чем завтра к вечеру, не смогу.
— Я подожду. Не спешите.
Разговор был закончен. Шатохин проводил инженера Емелина до двери, на прощанье пожал руку:
— До завтра. Звоните, если еще что-то вспомните.
7.
Лагунов изменился. Ссутулился, из-за чего, казалось, стал меньше ростом; лицо с тонкими чертами заострилось, приобрело землистый оттенок. Двадцать семь лет, а выглядит куда старше.
Шатохина он узнал тотчас. Любопытство и одновременно настороженность вспыхнули в голубых глазах.
— Садитесь, Сергей Ильич,— предложил Шатохин.
Вдвоем они находились в кабинете замначальника колонии.
— Как мать? — спросил Шатохин.
— Спасибо… Пишет.
— О вас положительные отзывы. Давно встали на путь исправления?
Лагунов выжидательно молчал. В глазах был немой вопрос: «Зачем пожаловал?»
— Есть мнение на поселение перевести.
— Приехали порадеть об улучшении моего бытия? — с усмешкой спросил Лагунов, глядя в окно.
— По делу приехал, Сергей Ильич. Отчасти для вас должно быть небезразлично. Хотите помочь? Мне кажется, в ваших интересах.
— Можно поконкретнее? В чем помочь? Все в свое время выложил.
— Один из проданных вами наганов так и не был найден.
— Я при чем. Мне за мое воздано. Мало, считаете?
— Не считаю. Давайте ближе к делу. Так хотите помочь?
— Говорите,— после некоторого молчания тихо сказал Лагунов.
Шатохин вынул из внутреннего кармана пиджака переснятые портретные рисунки челябинского инженера. Пять снимков — соседи по купе и двое проводников. Подал их собеседнику.
Лагунов медленно, кладя одну под другую, несколько раз просмотрел каждую фотографию.
— Вот он.— Положив сверху снимок-рисунок соседа Емелина по купе, назвавшегося строителем Аркадием, возвратил Шатохину.— Я же его приметы называл. И вам, и следователю. Стрелял, да? — В голосе Лагунова угадывалось беспокойство.
— Вообще-то…— Шатохин не торопился убирать фотографии. — Но откровенность на откровенность, Сергей Ильич. Нет. Просто имел при себе.
— Имел — значит, наган теперь у вас?
— Ну, этак мы поменяемся ролями,— Шатохин улыбнулся.— Пока не будем. Лучше еще раз вернемся к обстоятельствам продажи. Не забылось?
— Здесь смена событий не такая быстрая. Только прошлым и будущим живешь. Настоящего нет.
— Тогда расскажите по порядку.
— Что особо рассказывать. В Барнауле у железнодорожного вокзала с этим,— Лагунов кивнул на верхний в стопке снимок-рисунок,— встретились. Предложил. За триста рублей. Наган он хотел купить, деньги у него были. Только сначала он мне предложил не деньги. Рассчитаемся, говорит, веселой травкой.
— Чем? — уточнил Шатохин.
— Анашу предложил в обмен на наган. Но я отказался. Он торговаться не стал, выложил три сотни — и разошлись.
Вот оно что! Вот, кажется, ключ к разгадке, чем занимается обнаруженный в избушке путейцев мужчина. Кажется, и содержимое портфеля, с риском взятого из камеры хранения, не загадка. Трудно переоценить сообщенное Лагуновым.
— Почему не упомянули в свое время эту деталь следствию? Ведь не упомянули? — спросил Шатохин.
— Боялся.
— Чего?
— Еще одну статью себе пристегнуть. Найдут его, и, чего доброго, в сообщники меня… Вообще после этой встречи сильно испугался. Оружие, наркотики. Понял: если немедленно не бросить все, тюрьмы не миновать. Хотел…— Лагунов облокотился на стол, подпер голову руками.
— Постарайтесь вспомнить подробно весь разговор, и почему вы подошли именно к нему,— помолчав, попросил Шатохин.
— Как почему подошел? Почему, к примеру, цыганка к каждому не подкатывает? Чувствуешь же, с кем о чем можно или нельзя речь заводить. А разговор короткий. Я ему: «Есть револьвер». Он: «Сколько?» — «Триста». Не знаю, что он там подумал, прикинул: «Травку веселую взамен дать могу. Покуришь, огни Иссык-Куля увидишь. Любой ручеек шире местной реки — это он про Обь — покажется. Сам кайф ловить не захочешь, выручишь за травку куда больше, чем просишь сейчас». Говорил, а сам улыбался. О себе не говорю, но этот гад… Я про веселую травку знал. Знакомый один добывал, курил. Быстро испекся…— Осужденный посмотрел на Шатохина.— Вот и весь разговор. Отказался наотрез. Он мне три кус… триста рублей и — разошлись… Вот так. А на путь исправления, как вы говорили, я не становился. Просто, раз уж попал сюда, делаю, что велят, и дни зачеркиваю в календарике.
— Я подумаю, Сергей Ильич, постараюсь сделать, что в моих силах, для вас,— сказал Шатохин.
8.
— Отар. Это станция, на которой выходят те, кто не хочет лишние полсуток трястись в поезде, огибать горы. Через два часа автобусом уже попадают во Фрунзе,— Шатохин, докладывая начальнику уголовного розыска, держал в руках карту Киргизии.— Если свести воедино все показания, разыскиваемый частый гость в этих краях. Возможно, родные его края. Фрунзе, Токмак, Прииссыккулье…
Пушных слушал и глядел на лежавший перед ним рисунок-фотографию. Совсем недавно кабинет покинули вызванные со станции Таежной лейтенант Глазов, сержант Свиридов, дружинник Новиков. Все трое по снимку опознали обнаруженного в избушке путейцев мужчину.
— Опасный человек.— Пушных закрыл фотографию ладонью.— Изворотливый и опасный. Оперативники из УВДТ установили, как ему удалось исчезнуть из Таежной, разыскали проводника, в вагоне которого он уехал. Бийским поездом. Назвался сотрудником. Сказал проводнику, что на станции произошло крупное ограбление магазина, и воры в вагоне. В интересах дела велел не сообщать о себе ни бригадиру, ни другим проводникам, ни даже милицейским работникам. Документов, разумеется, не предъявил. Проводник с уверенностью мог сказать только, что два часа спустя после стоянки в Таежной, еще находился в вагоне. Дальше следы теряются…
— А деньги? Удалось установить географию хождения?
— Пачки сборные. Желательно бы знать, но фотография,— Пушных отодвинул снимок в сторону,— важнее. Прошу подготовить текст запроса в Киргизию, в республиканское МВД.
— Есть подготовить,— Шатохин встал, намереваясь идти.
— Не все,— полковник сделал знак не спешить.— Ты упомянул Токмак. В начале прошлого года проходил у нас по уголовному делу некий Хасанов, механик автобазы из Токмака. Торговал на рынке фруктами. Фрукты — для отвода глаз. Скупил у медсестры городской больницы несколько ампул наркотического лекарства. С этим попался. Купил, конечно, много больше, но тогда доказать не удалось, выкрутился за недостаточностью улик, дело пришлось прекратить. Сейчас запросим информационный центр.
Пушных снял трубку телефона внутренней связи, нажал три кнопки:
— Ольга Ивановна, будьте добры, напомните, майор Остапов занимался в прошлом году делом Хасанова… Да, да, ампулы. Как бы его поднять?
Пушных сделал коротенькую запись на листке, вызвал секретаршу.
— Поднимите, пожалуйста, из архива…
— Вот он и есть Хасанов,— кивнул на фотоснимок, когда секретарша принесла увесистую папку.
С фотографии смотрел мужчина лет пятидесяти. Черты лица грубые, некрасивые, под глазами полукружья, волосы подстрижены старомодно — полубокс.
— Для себя ампулы доставал? — спросил Шатохин.
— Нет. Не пользуется. Установлено. Совершенно здоров, в жизни не унывает, пытается завоевать успех у женщин.
— Удается?
— В деле должно быть отражено. Разумеется, не из праздного любопытства к его амурным похождениям. Итак, прошу подготовить запрос, изучить дело и заняться местными связями Хасанова. О Хасанове тоже в запросе справься.
9.
Ответ из Киргизии был получен спустя неделю.
Сообщалось, что присланный рисованный портрет был показан, в частности, и следователю горотдела милиции города Токмака Акбарову Ч. А., который утверждает, что на снимке изображен Зазубрин Эдуард Артемьевич, 1947 г. р., русский, уроженец г. Рыбачье, Иссык-Кульской области Киргизской ССР. Постоянно проживает в г. Токмаке (называлась улица и номер дома). В конце семидесятых годов против Зазубрина Э. А. и Урсулова Д. У. было возбуждено уголовное дело по обвинению в незаконном посеве южной чуйской конопли. Принимая во внимание положительные характеристики, учитывая, что противоправные действия были совершены впервые, а площадь посева незначительна, народный суд избрал меру наказания два года (условно) каждому. До последнего времени гр. Зазубрин Э. А. работал разъездным фотографом в местном комбинате бытовых услуг, 31 марта с работы уволился, в Токмаке его нет. Прописка сохраняется по прежнему месту жительства.
Сведения о Хасанове Михаиле Семеновиче повторяли известное. Неожиданным было то, что Хасанов является сводным братом Зазубрина и проходил свидетелем по делу о посеве конопли.
— Эдуард Артемьевич,— повторил зазубринское имя-отчество Шатохин.— Инженер Емелин не мог вспомнить имя на «А», каким попутчик назвался. Артемий подходящее. Артемьевич — Артемий. В его стиле такие перевертыши.
— Занятный человек Хасанов,— сказал Астапов, находившийся у полковника вместе с Шатохиным.— Там он свидетель, здесь почти по нечаянности около медсестры оказался. Нет чтобы рядом с портнихой-поварихой.
— Я в прошлый раз говорил: важны знакомства Хасанова в наших краях. Думаю, они совпадают с братовыми,— сказал полковник.
— В архивных материалах упоминается,— сообщил Астапов,— что он, торговец фруктами, трижды заходил в часовую мастерскую неподалеку от рыночной площади. Отдавал свои часы в ремонт. Пока чинили, стоял рядом с мастером. Других упоминаний на этот счет в архивном деле нет, наличие отношений не выявлено. Можно бы рассматривать часовщика Корневского как фигуру, случайно забредшую в кадр. Мешает маленькое «но». Жена Корневского заведует складом номер шесть на химфармзаводе.
— Что за склад?
— Основная часть веществ, идущих на изготовление наркотико-содержащих лекарств, хранится там.
— Серьезно. Однако еще мало что доказывает.
— Корневская стоит на предприятии в очереди на «Запорожец». Когда записывались, говорила, что машина дороже им с мужем не по карману. А в начале года попросила переоформить запись на «Ниву». Между прочим в разговоре обмолвилась о «Консуле», неплохо бы приобрести. Дорогой мебельный гарнитур. Ни наследства не получили, ни зарплата не прибавилась.
— Утечка наркотиков есть на заводе?
— По имеющимся данным — нет. Месяц назад пропала со склада упаковка основного ингредиента для таблеток от кашля, потом выяснилось: просто не туда транспортировали. Устраивать проверку сейчас, по-моему, нецелесообразно.
— Да, совсем ни к чему. Какие будут предложения?
— Постараемся с помощью фотографии установить, встречался ли Зазубрин с Корневским.
— Не возражаю,— Пушных кивнул.— С фотографией Алексей Михайлович займется. Братец, полагаю, главная фигура. Да и на Зазубрина выйти и через братца можно. Он, пока новых документов не добудет, затаится. Хасанова киргизские товарищи не оставят без внимания, но и наш человек не помешает. Командируем в Токдоак Астапова. Нет возражений, Михаил Николаевич?
— Нет,— ответил Астапов.
— А ты,— обратился к Шатохину,— поработаешь на месте. Без помощников дальше трудно, подумай, кого подключить.
— Товарищ полковник,— сказал Шатохин,— Зазубрин ездил последнее время каждые полтора месяца регулярно. Если он связник, коммивояжер наверняка условился о новой встрече. Хасанов без связи не сможет. Где-то в середине мая нужно ждать визита из Средней Азии. Если не раньше. Пять тысяч, можно предполагать, сумма, на которую недополучено товара. А уж кто приедет…
— Вот обо всем этом выскажешь мнение генералу. Он вызывает на шесть вечера. Нас двоих, Алексей Михайлович. Прошу подготовиться.
10.
Наблюдать за механиком автохозяйства Хасановым было не особенно хлопотно. Утром точно в восемь он появлялся на работе. В кабинете не засиживался. Его худая нескладная фигура то и дело мелькала на территории. Прогулочным шагом по нескольку раз в день он обходил автопарк, следил за ремонтниками, иногда надолго застревал у неисправных машин, изредка ремонтники обращались к нему.
Ровно в пять Хасанов покидал автобазу и спустя десять минут оказывался на тихой одноэтажной улочке, засаженной пирамидальными тополями, где стоял его дом,, ничем среди прочих не примечательный. И там Хасанов не оставался под крышей. Вместе с женой, тучной флегматичной женщиной, появлялся в садике. Вдвоем они медлительно копались до темноты, время от времени усаживаясь на лавочке под яблоней отдохнуть.
Хасанов словно чувствовал интерес к своей персоне и поведением старался доказать полную необоснованность этого интереса. Дни шли, а жизненный режим Хасанова не менялся. Он, словно челнок, не отклоняясь, ходил от дома до автохозяйства, от автохозяйства до дома. Могло показаться, будто, кроме работы и садика в пять-шесть соток, для него ничего другого не существует. Даже двери гаража, где у него стояла «Победа», он не удосуживался открывать.
Почти две недели минуло, прежде чем Хасанов изменил своему правилу. В пятницу отправился не домой, а на автовокзал, купил билет на рейсовый автобус до Рыбачьего. С первыми лучами солнца был уже в пути. Рыбачье, однако, не было конечным пунктом путешествия. Выйдя на местном вокзале, Хасанов встал в очередь за новым билетом, на этот раз до Пржевальска.
Начало было несколько таинственным: автобус, в котором ехал Хасанов от Токмака, напрямую шел в Пржевальск, и в пересадке не было нужды. Возможно, случайно встретил знакомых попутчиков.
Странности на этом не кончились. До Пржевальска Хасанов не доехал, покинул автобус на полпути в большом горном селенье. Оглядевшись, направился от остановки по длинной, взбегающей в гору улице, Дойдя до обшитого вагонкой, выкрашенного в зеленый цвет дома, постучался в калитку. Женщина-киргизка, тепло одетая несмотря на жаркую погоду, открыла калитку, впустила.
Оставалось терпеливо ждать. Долго скучать не пришлось. Верхом на монгольской низкорослой лошадке проехал мимо магазина, расслабленно покачиваясь в седле, парень-киргиз лет двадцати. Всадники в этих местах не были редкостью, пастухи с чабанских стоянок, жители отдаленных мелких населенных пунктов, отрезанных горами, приезжали за Продуктами. На него обратили бы внимание не больше, чем на остальных, но он спешился, остановил лошадку у той же калитки, в которую вошел Хасанов. Та же женщина встретила и провела в дом нового гостя.
Поневоле настраивались на долгое ожидание. Однако спустя всего четверть часа парень вышел на улицу, взял под уздцы лошадь и направился к магазину. Судя по тому, что ни с кем из толпившихся у входа не поздоровался, был он здесь чужим.
Привязал лошадь за вбитую в угол магазина скобу и прошел внутрь. Через минуту вышел с блоком сигарет и двумя буханками хлеба в руках. Постоял на крыльце, закуривая, потом сел на лошадку и поехал прочь.
Не успел парень далеко отъехать, как показался Хасанов. Он шел к остановке. Всего полчаса как прибыл и уже уезжает. Что привело сюда Хасанова и почему так мало пробыл? Кто этот молодой всадник? Случайное ли совпадение, что он входил в зеленый дом, когда там находился Хасанов, или это заранее оговоренная встреча?
Хасанов, выйдя на шоссе, не стал ждать рейсового автобуса, проголосовал. Первая же легковая машина остановилась, подобрала его. К раннему вечеру он уже был дома. До сумерек сидел в саду, принимая из рук жены пиалы, пил вволю чай. Но когда стемнело, выкатил из гаража на улицу «Победу». Пока переключал свет, убеждался в исправности фар и подфарников, жена сходила в дом, вынесла и поставила в машину на переднее сиденье портфель.
Полтора часа спустя машина уже катила по ярко освещенным оживленным улицам республиканской столицы.
Хасанов остановил «Победу», не доезжая нескольких сот метров до центрального входа в гостиницу «Ала-Too». Очень скоро с пешеходной дорожки из толпы гуляющих к машине шагнул смуглый горбоносый мужчина лет тридцати — в джинсах, обтягивающих длинные худые ноги, в белом свитере, со спортивной сумкой на плече. Задняя дверца раскрылась, незнакомец нырнул в машину. Она не отъехала.
Через десять-пятнадцать минут горбоносый мужчина выбрался из машины, нырнул в толпу, направился в сторону вокзала. Да, лишнего времени на встречи Хасанов не тратил, знакомые его тоже были деловиты, приучены к точности. Нужно было выяснить, куда держит путь горбоносый.
Выяснение отняло не минуты, и даже не час. Путь знакомца Хасанова протянулся до самого аж Маргилана…
Астапов жил в Токмаке, вместе с новыми своими друзьями накапливал сведения о Хасанове, а тем временем у Шатохина в крайцентре новостей не было. Сколько ни изучал прежние сибирские связи Хасанова, достойных внимания обнаружить не удалось. Существовала пока одна-единственная зыбкая ниточка давней ветречи между часовщиком Корневским и Хасановым. И она никуда не вела.
Шатохин знал о каждом шаге подозреваемых. Но каких-то дополнительных сведений, которые бы характеризовали их с теневой стороны, эта информация не давала. Корневские не имели подозрительных контактов ни дома, ни на работе. Корневскую иногда можно было видеть на работе в обществе молодых мужчин. Но ей всего двадцать пять, она привлекательна, общительна. Не то, нет.
В канун майских праздников Корневские купили «Ниву». Часовщик уже имел права на вождение, и супруги регулярно по вечерам выезжали за город на непросохшее весеннее поле, где молодая женщина садилась за руль и часами упорно постигала шоферскую науку. Чего-чего, а угнетенности в поведении не наблюдалось, особенно с приобретением машины.
Шатохин волей-неволей думал: или он допустил ошибку, избрал неверный путь, или имел дело с искусными маскировщиками.
Он не торопился с выводами, но все больше склонялся к первому. Действительно, могли ведь у Хасанова сломаться часы. И куда еще подаваться с ними, если рядом с рынком часовая будка. Потом, если даже Хасанов предложил бы сделку, почему обязательно должны согласиться? Не глупые, учитывают степень риска, особенно Корневская. Она закончила медтехникум, имеет предупреждение о строжайшей ответственности. Наконец, она мать трехлетнего ребенка. А деньги? Мало ли откуда. Заняли, может, решили выкрутиться как-нибудь, лишь бы добрую машину иметь.
Шатохин раз совершенно случайно видел всю семью Корневских. Он и она шли по проспекту с сыном, держа его за руки, наперебой что-то объясняя мальчугану. Так хорошо, по-семейному, смотрелись трое. Шатохин посмотрел вслед и мысленно пожелал мальчугану, чтобы родители его оказались непричастными к делу, которым он занимался вот уже полтора месяца.
Однако уже на другой день он мог сказать, что пожелание его, скорее всего, не сбудется. Корневская в ювелирном магазине приобрела массивную золотую цепочку. При долге в пять с половиной тысяч рублей,— ее долг, который она объявила на заводе после покупки «Нивы», новая покупка оставляла слишком мало сомнений…
А еще через день поступило сообщение из Киргизии. Хасанов прокатился после работы в республиканскую столицу и взял авиабилет на ближайший выходной. Рейс в Сибирь. В воскресенье Хасанов будет в крайцентре.
Хасанова задержали на квартире у главного технолога фармацевтического предприятия Перегудова. Извещенные о привычке Хасанова не тратить время попусту, приступать к делу сразу, вошли в квартиру вскоре после того, как захлопнулась дверь за токмакским гостем.
В гостиной комнате с хрустальной люстрой, непомерно большой для такого скромного помещения, было пятеро: Перегудов, его жена — провизор ХФЗ, Корневские и Хасанов. Женщины сидели в креслах и курили. Мужчины топтались перед столом, а часовщик Корневский пересчитывал пачки денег, складывал в ровные стопки. Несколько пакетов с белым порошком в полиэтиленовой упаковке лежали тут же.
При внезапном появлении милиции лицо хозяина квартиры стало белее порошка. Перегудова судорожно принялась гасить сигарету о подлокотник кресла, с ужасом глядя на людей в милицейской форме. Корневская закричала. Визгливо, пронзительно. Один Хасанов не потерял присутствия духа. Схватил упаковки с порошком и метнулся к открытой форточке. Подоспевший милиционер перехватил руку, защелкнул наручники.
Шатохин, глядя на главного технолога, вспоминал найденную около избушки путейцев газету с цифрой «8» — пометка почтальона. Если бы Перегудов попал в поле зрения, возможно, обратил бы внимание, что проживает главный технолог в квартире номер восемь. Перегудов до последнего момента был вне подозрений…
Первый допрос Хасанова вел сам Пушных.
— Вам. знаком этот человек? — задал полковник вопрос, кладя перед Хасановым снимок Зазубрина.
— Да,— кивнул Хасанов.— Это мой брат Эдуард.
— Когда с ним виделись в последний раз?
— Не помню. В середине марта.
— В последний день марта он уволился с работы, в городе не видно. Где сейчас?
— Со мной не советовался, где быть.
— Сомневаюсь. Думаю, по вашим командам Зазубрин регулярно навещал Сибирь. Двадцать седьмого марта он был задержан около станции Таежной, но бежал. Не секрет для вас?
— С середины марта не видел. А говорить можно, что взбредет в голову…
— Здесь говорят о делах конкретных. Не будете отрицать, что полтора года назад с вами в этом здании не вели речи на отвлеченные темы?
Хасанов молчал.
Следователь Аманжолов из Киргизии, прилетевший в крайцентр за день до ожидаемого появления Хасанова, сидел тут же.
— О вас много известно,— сказал Аманжолов. Он раскрыл папку.— Двадцать третьего апреля в горном селении близ Иссык-Куля вы встречались с неким Боконбаевым. В тот же день вечером во Фрунзе с греком Григорисом из Маргилана. Потом ночевали в доме зубного техника Салиева…
— Так где сейчас Зазубрин? — повторил вопрос начальник уголовного розыска.
— Я ему не сторож,— зло огрызнулся Хасанов.
Работники фармпредприятия, часовщик спешили на допросах хотя бы правдивостью облегчить свою участь. Да, сам Хасанов приезжал за товаром, но чаще Зазубрин. Больше дня не задерживались в городе. В последний приезд Зазубрина порошка не хватило. Около ста пятидесяти граммов. Зазубрин велел быть порасторопнее, к следующему приезду восполнить недостающее.
Следователь уловил это, прозвучавшее в ответе главного технолога, слово «велел»и сказал:
— Какой-то Зазубрин, имеющий семилетнее образование, приказывает вам, главному технологу крупного предприятия! Вы хоть задумывались над своей ролью, Перегудов? Вы же врач-фармацевт. Врач. Целые партии лекарства шли с недовложениями основного целебного вещества. Больным усугубляли состояние, здоровых делали больными.
Перегудову нечего было отвечать. Он только ниже клонил голову.
Хасанов хоть и неохотно, скупо, однако давал показания о деловых связях с Корневским и Перегудовым. Отрицать все огульно было бессмысленно. Попался все-таки с поличным.
Но при вопросе о местонахождении Зазубрина либо отмалчивался, либо упрямо, с затаенной ненавистью твердил: «Не знаю».
Так длилось и неделю, и десять дней. Было ясно, не скажет. Сведения нужно искать, скорее всего, на родине братьев-сообщников.
— В семьдесят девятом году вы пытались спрятать брата от ответственности за посев конопли,— сказал на очередном допросе следователь.— Отправили на берега Сырдарьи копать солодковый корень. Еле его тогда отыскали. Уж не то ли же самое проделали на этот раз? А? На всякий случай. Вдруг милиция всполошится.
— Никуда не отправлял. И хватит о нем. Про мое спрашивайте,— ответил Хасанов. Но по его взгляду, по интонации следователь понял: попал в самую точку. Повторился Хасанов, спровадил братца в дикую бригаду, где документов не требуют, а нужны лишь рабочие руки. Спровадил отсидеться, до поры, покопать лакрицу.
11 .
Вертолет больше полутора часов летел от областного центра над казахской степью. Припав к иллюминатору, Шатохин смотрел вниз. Местами степная трава была уже опалена жаркими лучами, немного пожухла, местами не успела выгореть — зеленела. Изредка глазки озер — побольше и поменьше — возникали среди этого цветового однообразия. Вода в них была густо-синяя. Возможно, это казалось, потому что другие тона не были так сочны и не приглушали насыщенной синевы воды. Или это отражалось чистое, без единого облачка небо. От больших озер тянулись прямые короткие ленты речек. Но вот впереди блеснула непомерно широкая для этих мест река.
— Сырдарья,— услышал Шатохин сквозь шум мотора голос соседа, следователя Аманжолова. Он тронул Шатохина за плечо.
Шатохин кивнул, дескать, понял. Ему хотелось скорее ступить на землю. В салоне вертолета духота. Он смахнул пот со лба, поглядел на своих спутников. Трое молодых милиционеров изнывали от жары.
Бортмеханик с мокрым от пота лицом вышел из кабины, обратил внимание следователя и Шатохина на палатки внизу у реки. Где-то в полукилометре от палаток — люди. Знаками бортмеханик спрашивал: где приземлиться? Шатохин на пальцах показал: между, посередине.
Бортмеханик кивнул, исчез. Вертолет пошел на снижение.
В иллюминаторы видно было, как люди подняли головы, следят за вертолетом.
Шатохин спрыгнул на землю первым. Чуть отошел от винтокрылой машины и встал в вихре, идущем от вращающихся лопастей, наслаждался прохладой.
От вертолета был виден краешек реки. «Сейчас возьмут Зазубрина — и обязательно выкупаюсь в Сырдарье,— подумал.— Будет чем похвалиться в управлении. В Сибири только через месяц погода позволит купаться».
Лопасти замедлили бег, провисли. Слабое их вращательное движение не создавало больше вихря.
Шатохин неторопливо направился к стоявшим в ожидании сборщикам корней. Артель была человек в двадцать. Аманжолов догнал, пристроился рядом. Милиционеры на шаг отставали.
Чем ближе, тем различимее лица. Люди встревоженно переглядывались, словно пытались найти объяснение друг у друга, чем обязаны такому визиту.
Скользя взглядом по лицам, Шатохин выискивал Зазубрина. В выгоревших мятых штанах, по пояс раздетый, как и другие артельщики, он стоял с лопаткой в руке. Сильно загорел, отпустил бородку. По напряженной выжидательной позе, по лицу заметно, еще надеется: обойдется, не за ним.
Шатохин остановился в пяти шагах. Глядя Зазубрину в глаза, сказал:
— Эдуард Артемьевич, подойдите. За вами приехали.
