Записки непрофессионального путешественника
Уральцы (в основном, это рабочие, техники, инженеры Белоярской атомной станции) сначала на буерах по Байкалу, а потом на катамаранах под парусом по Балхашу прошли нелегкие сотни километров… Но дело не в том, сколько пройдено, а в том, как это сделано.
В очерке «Байкал — Балхаш» рассказывается о путешествии, участники которого с гражданской любовью и болью смотрят на родную природу.
НА КОНЬКАХ ПО «СЛАВНОМУ МОРЮ»
Март 1983 года. Иркутский железнодорожный вокзал. Нас четверо. Однако снаряжения по весу — на десятерых. Мы решили пересечь Байкал вдоль, на буерах.
Наши буера — это оригинальной конструкции парусные яхты, посаженные на коньки. 50 километров в час — обычная схорость. Конечно, если в наличии попутный ветер и чистый ровный лед.
Мы не были первыми. Начало положили поклонники паруса из Братска. За три года до нас из Листвянки, поселка в истоке Ангары, Леонид Гершень, Валентин Титаренко и Валерий Волобуев устремились на север.
Ледовый Байкал принял вызов. И братчанам удалось дойти лишь до селения Онгурен. Остановил снег. Но не только снег. На 600-километровой дороге было много поломок. Разрушались мачты, лопались поперечные балки. Саночки, на которых перевозилось снаряжение, постоянно опрокидывались. Типовые спортивные машины для такого путешествия не годились принципиально. Нужно было что-то более надежное.
Вдобавок в проливе Ольхонские Ворота, разделяющем собственно материк и самый большой остров на «славном море», два буера провалились в пропарины. Что это такое? Вообще-то к весне толщина льда на Байкале более метра, но в местах, где со дна поднимаются термальные воды или газ, возникают весьма коварные локальные утоныпения. На скорости заметить их почти невозможно…
Затем были новые экспедиции. Москвичей, красноярцев и снова братчан. В 1981 году Леонид Гершень во главе своей команды дошел до бухты Солонцовой. Одометры зафиксировали великолепный результат: 1117 километров! До победного финиша оставалось еще чуть-чуть, каких-то двести километров, однако снежные заносы и полный штиль и на этот раз остановили ребят.
Гершень не сдался. Трижды остановленный, снегами, он решил выйти в путь как можно раньше. Сразу после ледостава. В расчете на чистый лед. Рискованнейшее предприятие! Вот что рассказывал мне участник того похода Леонид Шубин:
«…Подошли к мысу Кадильному, а там у самого берега даже вода не замерзла. К утру появился ледок, толщина— 2—3 сантиметра, и, представляешь, мы поехали. Буер соседа идет как бы в яме — так лед прогибался. Останавливаться, конечно, нельзя — сразу бы провалились. А ждать тоже нельзя — время поджимало…
В Малом море торосы да снег. Ветра нет. В надежде на норд-вест двинулись пёхом. Километр за километром. День за днем. От мыса Кобылья Голова — до Заворотного. И обратно… Выматывались ужасно…»
От себя добавлю: прошли так ребята без малого 400 километров. И не просто прошли — вели за собой почти стокилограммовые снаряды. Обидная неудача.
Мы тщательно проанализировали опыт всех наших предшественников. Затем как следует поломали головы. И сделали машины на редкость легкими и в то же время надежными.
Надо сказать, что в ту зиму Байкал особенно долго не позволял холодам заковать себя в панцирь. Громадные волны с гулом пробивались сквозь ледовое крошево и обрушивались на оголенные скалы, отчего те покрывались полупрозрачной броней. Но мороз был настойчив, и «славное море» исподволь покорялось и утихало, и тишина, воцаряющаяся на безбрежном пространстве, делала Байкал еще более величественным, подавляющим, внушающим невольную робость. .
Мы со своими железками и платочками парусов находились в самом южном углу Байкала. Неспешно расходилось тихое утро. Крупные снежинки-парашютики опускались настолько вертикально, что строители могли бы спокойно обходиться без отвесов. Распростертую перед нами белую долину в дальней дали окаймляли горные склоны. И от всего этого спокойствия все глубже проникало в душу беспокойство.
Из Слюдянки (поселка, откуда мы начинали маршрут) подошли два мужика в пышных ушанках. Чинно поздоровались. Посмотрели.
Действительно, признать в наших тетраэдрах из титана и стали что-либо путное без, парусов невозможно.
— Поставим мачты, подымем паруса — и покатим по льду! — бодро сказал я.
— И далеко катить будете?
— Хотим до Нижнеангарска добраться.
Возникла пауза.
— Таких штук у нас еще не было…— наконец подал голос второй мужик. .
А первый неожиданно добавил:
— Однако денька бы на два пораньше вам приехать… Снегу было бы гораздо меньше.
Разговор перешел в деловое русло. Мы узнали, что в Слюдянке в эту пору ветра бывают очень редко. Вот в Култуке — он километрах в пяти отсюда — намного чаще.
— Меж Слюдянкой и Култуком железнодорожный мост есть. Перейдешь его — ветер с ног валит, вернешься — опять тишина… А здесь вам без пользы торчать…
Снегопад стал еще плотнее, исчезли берега, небо окончательно слилось с поверхностью. Мужики скептически пожелали нам удачи и ушли, и тоскливая неопределенность тут же навалилась на нас. Медлить было нельзя.
Мы сфотографировались у пустых мачт и впряглись в постромки. До Нижнеангарска было 700 километров. Хрустел «свежак» под ногами. Снег прекратился лишь на следующий день. Утирая пот и пряча глаза за стеклами светофильтров, мы двигались туда, где начинается Ангара, где должны были быть ветра. Наши щеки превращались в какое-то подобие печеной картошки. Солнце раскаленно сияло, и вся огромная снежная равнина была похожа на пляж. Только вот купальный сезон почему-то задерживался.
На юге могуче выпирал Хамар-Дабан, и вспоминалась разудалая песня юности: «…Прощай, Европа, я удрал в далекую страну Хамар-Дабан!» Как раз у подножья этого хребта порождал одно нескончаемое ядовито-грязное облако Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат. До кощунства инородная картина.
На севере скромно возвышался Приморский хребет. В бинокль было отчетливо видно старую Кругобайкальскую железную дорогу, ее мосты и тоннели.
Лишь на востоке поверхность озера незаметно переходила в белесое небо, и вот туда мы и шли. ‘
Первая становая щель пересекла наш путь на вторые сутки. Мы внимательно осмотрели препятствие. Из-за перепада температур образовалась трещина, которая в оттепель сомкнулась и нагромоздила внушительный ледовый вал. Будь сильный мороз — пришлось бы наводить мост через разводье, а ширина его может достигать пяти и более метров. Так что нам весьма повезло. Вдобавок как-то быстро нашли проход, обработали ледорубами и легко переправились.
Поднялась поземка. Это наконец-то «заработал» Култук. Надулись паруса, и буера тронулись самостоятельно. Но ветер все-таки был слабоват. Вскочишь на снаряд — он останавливается. Поэтому приходилось во всю прыть бежать перед машиной. Да радоваться: хоть тащить-то ничего не надо. Неудобство лишь в том, что буер норовит то и дело тебя обогнать. И здесь уж только успевай отскакивать в сторону.
По ночам холодало, и лед, трескаясь, грохотал канонадно. Поначалу мы пугались, но быстро привыкли…
Хороший, крепкий ветер задул на шестой день, когда мы, обалдевшие от тяжелой работы в снегах, вошли наконец в Лиственничный залив, откуда сквозь щель в Приморском хребте воды Байкала прорываются к Ледовитому океану. Мгновенно паруса туго натянулись, подхватили суденышки и вынесли их на берег Листвянки.
Первый визит был запланирован еще в Свердловске: в Лимнологический институт*. В приемной бросилась в глаза искусная модель глубоководного аппарата «Пайсис-11», на котором 10 августа 1977 года экипаж гидронавтов в составе А. Подражанского, А. Сагалевича и Н. Резникова достиг дна озера на глубине 1420 метров.
Со своими обожженными физиономиями и в походном обмундировании мы выглядели, наверное, весьма живописно. Однако ученый секретарь института Г. В. Матяшенко любезно открыл для нас знаменитый музей и столь же любезно ответил на все наши вопросы.
Лимнология — это озероведение. Проблем сегодня здесь великое множество. И одна сложнее другой. На Байкале многие из них тупиково упираются все в тот же Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат.
Еще в 1965 году наш выдающийся писатель Л. М. Леонов с болью и гневом писал: «…под благовидным предлогом и, главное, на крупные казенные деньги замышляется злодейство, над Байкалом…» Но тогда голос истинного сына Отечества не был услышан. Влиятельные казенные чиновники от него попросту отмахнулись. Зато по экранам триумфально прошествовал фильм, где инженер безо всякой. опаски пил из стакана отраву. Ему восторженно аплодировали. Сегодня пришел черед за те аплодисменты расплачиваться. Да как расплачиваться!
19 февраля 1986 года в «Литературной газете» академик А. А. Трофимук, председатель научного совета по проблемам Байкала, сообщал:
«…оценка экологического ущерба только от БЦБК, исходя из принятых тарифов на воду, составляет 50 миллионов рублей в сутки, в то время как продукция этого предприятия оценивается в 112 миллионов рублей в год, то есть ущерб больше чем в 100 раз превышает стоимость продукции комбината. Причем, комбината, который до сих пор не произвел ни одного килограмма той самой кордной целлюлозы класса «супер-супер»; ради которой и был построен…
Словом, не предприятие, а один убыток…»
Тогда мы понятия не имели об этих данных. Но честно скажу: они ощущались. Даже само существование комбината на Байкале показалось нам противоестественным. И ученый секретарь института не пытался убедить нас в обратном.
Мы искренне поблагодарили Г. В. Матяшенко за рассказ и показ. Хотя от ложки дегтя все же не удержались: институтский музей располагался лишь в двух небольших комнатках. Тесновато прежде всего для богатейшей экспозиции. Да и посетителям особо не развернуться. В ответ ученый секретарь только развел руками.
В Листвянке же к нам подошел Леонид Шубин, чей рассказ о последней экспедиции братчан я привел в начале своих записок. Он придирчиво оглядел наши буера. И заявил: это лучшие машины, которые видел Байкал. Конструктор Валерий Язов был нескрываемо польщен.
— Есть ли у нас шанс добраться на них до Нижнеангарска?
Шубин не раздумывал:
— Есть.
Только здесь к нам пришла уверенность.
Парни отправились на обед в поселковую столовую, а я остался приглядеть за парусниками. Паруса над байкальским льдом смотрелись на редкость красиво. Вокруг начиналась весна.
Но до езды по лужам было еще далеко, и настроение у меня было самое расчудесное. Изредка жизнь дарит такие минуты.
Забот хватало. Мы уже отставали от графика. Привалы сокращались до минимума, но догнать время — задача не из простых. Андрей считывал показания одометра и лишь сокрушенно качал головой. Мы старались его ни о чем не спрашивать.
Но однажды Андрей изменил себе и изумил нас. Оказалось, что в этом технаре и закоренелом прагматике живет поэт. Было так.
Прямо по курсу на фоне гор — яркое желтое пятно. Это жемчужина Байкала — бухта Песчаная. Миновать ее — значит, взять грех на душу. Но все подступы к ней накрепко забил взъерошенный лед. Мы приготовились к трудному броску. И тут Андрей поднял руку. Мы ожидали традиционных напутственных слов.»Может быть, даже подкрепленных какими-нибудь убедительными цифрами. Не зря же он раскрыл свою замусоленную общую тетрадку…
Бухта солнечным светом согрета
И песчаным засыпана цветом…
Я смотрю, не мираж ли это:
Среди льда вдруг теплое лето!
Мне рукой прикоснуться хочется
К замку слева и к замку справа.
Выйдут рыцари к нам озабоченные,
Дружелюбно подняв забрала…—
прочел вдруг Андрей каким-то не своим голосом нараспев. И это было настолько неожиданно, что мы не сумели отыскать даже дежурного комплимента.
Но, видно, «что бог ни делает — все к лучшему». Ибо на берегу никакие рыцари к нам, измочаленным, не вышли. Замок же был только один. На самом красивом и видном месте бригада плотников возводила длиннющий барак. Надо полагать, в дар любителям природы.
Жемчужина обесценивалась на наших глазах. Тошно было глядеть на этот архитектурный бред и больнсу было понимать свою беспомощность. Забыв об усталости, мы снова дружно впряглись в постромки и ушли в соседнюю бухту… Еще живую…
К Ольхонским Воротам неслись наконец-то под полными парусами. Гигантские ледовые поля сверкали всеми цветами. радуги. Но идеальная на вид поверхность льда таила немало ловушек. На полном ходу конек попадал в попутную щель и начинал со скрежетом выгибаться. Буер моментально разворачивало по оси. Далеко не всегда удавалось удержаться в «седле». От напряжения болели глаза и затекали руки, от работы со шкотами мерзли пальцы.
Так влетели мы в Малое море. И здесь нас тут же обдала своим холоднющим дыханием легендарная сарма. Горный ветер в тот день не работал даже в полсилы, однако быстрехонько заставил положить мачты, чтобы сохранить паруса.
Сарма — это, наверное, самый неприятный из всех существующих ветров. Ничем вроде бы не примечательную долину одноименной реки можно сравнить с огромной пушкой, жерло которой почему-то всегда направлено прямо в лицо. «Выстрел» настолько могуч и яростен, что скот, застигнутый врасплох, летит с берегов в озеро. Нередко бывают и трагические случаи.
Однако не только сарма выделяет эти места. Именно здесь русский человек познакомился с Байкалом. В 1643 году иркутский воевода послал к великому озеру «для провёдывания и распознания» казацкого пятидесятника Курбата Иванова и с ним 75 промышленных людей и казаков. Отряд благополучно достиг Ольхона и вернулся обратно. Затем уже началось освоение. И сегодня не мешало бы хоть памятничком малым увековечить память о первопроходцах.
Через двое суток на траверзе селения Онгурен нас осталось двое: Язов и я. Виктор Самарцев и Андрей Иванов вынуждены были сойти с дистанции. Отсюда они отправлялись в Иркутск.
Конечно, расставание — не встреча, но рисковать они не могли. Дома ждала работа. Виктор, начальник цеха, отец уже взрослых детей, был как-то особенно расстроен.
Впрочем, Андрей тоже не скрывал огорчения. Стихов он больше не написал. А мы даже за написанное не воздали ему должное. Хотя память сохранила до сегодняшнего дня все слова. Шедшие от самого сердца.
Мы попрощались. На душе было пасмурно. Казалось, что впереди наиболее трудные испытания.
Язов испытующе взглянул на меня.
— Ну, что приуныл?
Я через силу улыбнулся.
Путь лег на мыс Заворотный. Это была крайняя северная точка, до которой уже добирались на ледовых яхтах. Дорога выдалась мучительной. Ветер не позволял поднять паруса.
Но мы не сдавались. На мачте у меня был поднят спальный мешок, а у Валерия — стаксель площадью в полтора квадратных метра.
Особенно сильные, шквальные порывы мы пережидали, уперевшись кошками в лед и удерживая буера.
Дошли к исходу второго дня. Заворотный встретил нас -приветливо. На базе геологов выделили отдельную комнатку. Мы тут же превратили ее в ремонтно-пошивочную мастерскую.
Наутро санно-тракторный поезд доставил из села Байкальского на мыс большие черные лодки для охоты на нерпу. Трактористы обрадовали: снег лежит только в Бургундской губе. Да и там его не так уж и много.
Остаточными силами ветер погнал буера по ледовому простору, и лед перед нами то отдавал небесной голубизной, то угрожающе чернел, то был зеркалом, то становился щеткой.
Здесь, на севере, мы видели самый красивый Байкал. И самый прозрачный лед. В нем отражался весь Байкальский хребет, вдоль которого мы теперь двигались.
Уже начался апрель. На мысе Котельниковский, в 90 километрах от финиша, мы в последний раз устроили дневку. Отдых был просто необходим, а тут рядом с термальным источником* строился пансионат и стояла скромная изба. Сторож Александр Степанович Непомнящих оказался гостеприимным и радушным хозяином.
К столу был подан даже прославленный байкальский омуль «с душком». Пожалуй, вкуснее этого я никогда ничего не едал. Мы обсосали каждую косточку. Затем с неостывающим удовольствием попили чаю. И под гул железной печуры завязался обоюдодушевный разговор. Конечно же, о Байкале. Ни о чем больше Александр Степанович разговаривать не хотел. Ибо свою жизнь в отрыве от озера не. представлял. Да не нам бы его послушать.
— Даже рыба мельчает,— говорил Александр Степанович,— а зверь вообще ушел за хребет. Хотя недавно еще я соболя промышлял прямо на берегу. Ученые все ракушки собирают: что там, внутри? Но -сначала надо бы поглядеть: что тут, наружи?! Ведь ясней ясного: грязнеет Байкал! И не просто Байкал — священный Байкал!! Виданное ли дело, вода в море цветет! .
— Но кто ж больше всех виноват во всем этом? — простодушно спросил Язов.
— Никак думаешь, что назову: начальник такой-то да начальник такой-то? — воззрился на него Александр Степанович.— Ущучить бы их вместе иль по отдельности, и сразу благодать снизойдет?! Ан нет! Потому как виноват каждый из нас! И каждый из нас рано иль поздно будет держать ответ за Байкал перед своей совестью!
Вот вам и сторож!
Каких-то 90 километров до Нижнеангарска мы одолевали целых три дня. Из-за безветрия все время держались ледовой автострады. Вдоль нее на случай непогоды почти впритык были вморожены срубленные молоденькие деревца. Это зимние ориентиры. Утвердится весна — они будут выброшены на берег или затонут. По многим причинам цветет вода. Так и резали глаз брошенные на лед во множестве промасленные тряпки, доски, металл. Дескать, море любую каплю проглотит и не заметит. Оно вон какое большое. На всех хватит… Что ж, замечательно тут сказал Л. М. Леонов: не дойдет до сердца — не дойдет до ума!
Только вот что и как нужно сделать, чтобы наконец-то дошло до сердца?
В Малом море мы единственный раз встретили рыбинспекторов. Их расхристанный «Москвич» гнался за перегруженным омулем и хариусом браконьерским «Уралом», но два уносящих ноги сибиряка действовали куда более лихо. Это было кино — вестерн по-байкальски. А в нем неудачливый шериф может рассчитывать лишь на случайность. Неотвратимость закона не окружила озеро. «Бормошатники» (специалисты по добычливой рыбалке) вольготничали и процветали. Хорошая рыбка нынче повсюду в цене. Но сколько же при таком порядке она будет стоить завтра?
На наш взгляд, Байкал —это неиссякаемый животворный источник. Способный безвозмездно даровать здоровье телу и духу. Но лишь при условии беспопустительного разумного природопользования. И никаких исключений здесь быть не должно. Ни для чего и ни для кого.
Бесценное сокровище потому и бесценно, что от него не отрывают кусочки на потребу или продажу. В своей истории человек уже не раз видел, как верный выигрыш оборачивался в сокрушительный проигрыш. Это ведь только для оправдания и успокоения говорят: мол, на ошибках учатся. Но сначала-то за них нужно расплачиваться.
Байкал может оказаться не по карману.
Из Нижнеангарска мы улетали. На развороченном берегу во всю мощь грохотала могучая техника. Спешили по неотложным делам большегрузные самосвалы. И высоко над озером стояло солнце. День был по-весеннему пригож. Он обещал миру вечность.
Да, мы победили. Но победа доставила не только гордую радости. Я чувствовал, что прочитал и постиг некую умную, светлую и пронзительную книгу.
И я должен был ее прочитать и постичь.
БАЛХАШСКАЯ КАЧКА
Сентябрь 1985 года. Железнодорожная станция Лепсы. Из байкальской команды те же двое: Валерий Язов и я. Остальные — новички, и предстоит еще «притереться» друг к другу. Что мы знаем о Балхаше?
Энциклопедический словарь: «…бессточное озеро на юго-востоке Казахской ССР. Площадь около 17—19 тысяч квадратных километров. Глубина до 26—27 метров. В западной части вода пресная, в восточной — солоноватая…»
Академик Л. С. Берг в 1903 году: «…пресное озеро без стока в стране с сухим континентальным климатом есть географический парадокс».
Удивительно мало написано об этом «парадоксальном» озере. Сведения пришлось собирать чуть ли не по крупицам. Да, это не Байкал. Но тем интересней обещал стать маршрут.
Просвещенный человек появился на балхашских берегах лишь в середине прошлого века. Правда, это был знаменитый натуралист Александр Шренк. Он сделал описание, по сути, девственного природного мира. В те годы тут преспокойно водились тигры.
Чуть позже географ Нифантьев составил первые карты Балхаша. И снова все замерло. На целые десятилетия. До нынешнего века пустынное море практически не знало людей. Оно жило только своей жизнью. Так и оставшейся неизученной и непонятой. О Лимнологическом институте здесь можно мечтать. Хотя нужда в нем как никогда насущна и велика. Уникальная экосистема таит много загадок. Пожалуй, шансов на то, что их разгадают, куда меньше. Ибо по нынешний день никто всерьез этим не занимается. Ведь в противном случае не должны были произойти некоторые необратимые изменения… Но не буду забегать вперед.
Итак, железнодорожная станция Лепсы. Утро после бессонной ночи и ошеломляющей жуткой вести: на Балхаше холера! Озеро закрыто для всех! Спешите подобру-поздорову унести ноги! На редкость мажорное начало. Ведь мы еще не успели стартовать. Даже здешнюю воду не ощутили. А уже финиш. Насмарку нескончаемые зимние приготовления. Впору тоскливо поднимать руки перед судьбой. Тонна с трудом доставленного и теперь бесполезного снаряжения громоздилась под окнами. Наш доктор Михаил Каликин сумрачно-обреченно оглядывал свою тщательно подобранную аптечку. Было ясно, что холера застала его врасплох. Он чувствовал себя виноватым. Да и все остальные здорово приуныли. Лишь Язов не пал духом.
— Может, это еще не холера…
— А что?! — разом вскинулась вся команда.
— Чума,— флегматично ответил Валерий.
И мы дружно рассмеялись.
Бывает так. Пара вовремя сказанных слов может моментально и диаметрально изменить обстановку. Особенно — паническую. Иногда лишающую даже здравую голову способности здраво соображать.
Рассвет прояснил обстановку. Оказалось, что закрыто не четвертое по величине озеро страны, а лепсинский пляж. За антисанитарию.
Мы успокоенно вышли на берег. Над мысом Кара-Шаганом свистал северо-восток. Длинные синие волны набегали на мелководье и с шумом обращались в пену. Балхаш волновался. Небо было красноватым из-за поднятой в воздух пыли. Нам сказали, что это длится уже вторую неделю.
Отчетливо видно: Балхаш мелеет. И не просто мелеет, а мелеет катастрофически. Обширные террасы, белые от высохшей соли, красноречиво показывают не бог весть какой давний уровень.
Пробуем воду: годится ли для питья? Вроде бы все нормально. Но через минуту во рту возникает едкая горечь, и мы еле успеваем отплевываться.
В глубине зарастающей тростником бухты выделяются свежей краской небольшие баркасы. Бригада рыбаков готовится к лову. Она приехала на Балхаш с Арала.
— Выходит, там ловить уже нечего?
— Не стало моря,— обыденно проговорил бригадир. От этой обыденности я даже опешил.
— А что же теперь?
— Ничего. Соль. Вместо Аральского моря — еще одно озеро Баскунчак. Только не имеющее никакой практической ценности!..— И бригадир зло отвернулся. Разговаривать он не хотел. .
Но я все же не удержался и задал глупый вопрос:
— Так вы сюда навсегда?
Он полоснул меня косым взглядом.
— Не думаю.
Тогда я не понял его ответ.
Я почему-то решил, что он надеется на возрождение Аральского моря.
Парни уже работали. Под укрывом одной из скал они распаковали необходимые ящики, узлы и пакеты. Разобрались с маркировкой.
Из множества дюралюминиевых труб и трубочек Михаил Каликин и Владимир Пышкин собирали катамаран «Дебют», а Валерий .Язов и Владимир Пакулин — катамаран «Урал».
На этих надувных суденышках под парусами нам предстояло пройти по Балхашу почти 600 километров.
Штурман и завхоз экспедиции Владимир Новак нервно хлопотал в отдалении у примусов. Малейшее неосторожное движение-—и в котле тут же оказывалось полным-полно мельчайшего песка. Вообще-то надо сказать, что нам пришлось привыкнуть к хрустящей пище. Винить за это повара на Балхаше бессмысленно.
Радист Виктор Волгин возился со своей аппаратурой.
Я принял на себя «общее руководство».
Под вечер мы спустили наши корабли на воду. Поставили паруса. И стали пересекать Кара-Шаганский залив. Это было 9 сентября. Уверен, что дату запомнил каждый из нас.
На ночлег причалили неудачно. Вместо того чтобы пришвартоваться к хорошему крутому берегу, выбросились на мель с внешней стороны бухты. От поземки тотчас захрустел песок на зубах. Под ногами зашмыгали ящерицы. Типичная песчаная пустыня. Скудная незнакомая растительность, Барханы.
Однако хозяин рыбоприемного пункта немолодой осетин Ибрагим встретил нас с чисто кавказским радушием. Захлопотали женщины. Мы развесили на просушку одежду. Солнце исчезло. В доме зажгли керосиновую лампу. Оказалось, что генератор сломался.
Нас пригласили к столу. Разварная картошка и рыба. Великолепный балхашский сазан. Ибрагим даже не угощает, а потчует. В оконцах— сухая звездная ночь.
Годовой план Ибрагим уже выполнил. За судьбу Балхаша он тоже, спокоен. Да, мелеет. Потом снова заполнится. Так всегда было. Ничего страшного. Безответственные люди воду мутят. Разные страхи печатают. Народ понапрасну смущают. Нужно их к строгому порядку призвать. А озеро было и будет. На наш век хватит.
Я спросил:
— И детям останется?
— Останется,— уверенно сказал Ибрагим.— Рыба в Балхаше есть. Правда, попадается в последние годы поменьше. Нерестилища сазана и марищш пересохли. Но это — явление временное. Уже скоро все опять по-старому станет. Тогда только успевай принимать!
Наутро Язов и Пышкин отремонтировали генератор. Увидев зажегшийся свет, Ибрагим расчувствовался и торжественно вручил нам две пары еще крепких болотных сапог. Это был царский подарок. Мы от души поблагодарили.
Между тем Волгин впервые связался с домом. Поразительно, но нас услышали. Мы сообщили, что прошли уже 13 километров. Наш корреспондент в далеком Заречном Юрий Логинов пожелал нам пройти хотя бы еще столько же. Мы не обиделись.
На прощание поразил Ибрагим. Он преподнес нам не что-нибудь — рекомендательное письмо. Учтивое и приказное одновременно. К директору своего рыбозавода. Чтобы тот оказал нам всемерную помощь. Но это было уже лишним. Мы не хотели еще раз выслушивать сетования на то, что «безответственные люди воду мутят».
Снова попутный ветер уперся в паруса. Мы шли весь день. Но прошли значительно меньше, чем планировали. Нежданно-негаданно задержались на мелях. Их в изобилии образовывает устье реки Каратала. Вся поверхность озера! здесь цвета кофе без молока. Будто Амазонка или Конго впадает в Балхаш. Едва ли не тонны песка и глины медленно оседают на дно. Никакого хода катамаранам нет. Мы маневрировали больше часа. И вынуждены были прекратить бесплодные попытки отыскать устраивающий нас путь. Оставалось только одно — проложить. его. Скажу, что занятие не из приятных. Лишь неотложная нужда вставляет им заниматься.
Без сил выбрались мы из этой грязи. И долго лежали пластом. Бездумно смотрели на небо, на воду, на берега. Горизонт был пустынным и каким-то безучастным. Нас несли паруса. И в конце концов принесли к острову Алгазы. Сквозь вечернее сияние солнца поселок представал миражом. Он должен был вот-вот исчезнуть, но не исчезал, а становился все отчетливее, реальнее и заброшеннее. Покинутые дома зияли пустыми глазницами. Развороченг ные крыши топорщились. Кое-где остаточно стояли одни остовы. Средь них ветер гонял песок. Мрачноватая картина. Потом нам сказали, что раньше тут пыхтел маленький рыбозавод.
Сейчас на острове только метеостанция. Шестеро метеорологов — ребята примерно нашего возраста. И естественно, что семерку отважных путешественников они встретили по-братски. Обогрели и накормили. Но спать сразу не уложили. Встреча оказалась одинаково интересной для нас и для них. Было выпито много чая и спето много песен. От всего этого дневную усталость будто рукой сняло. Допоздна сидели на крылечке. Вдоволь разговоры поразговаривали. Затем просто помолчали. Прямо над нами горели необыкновенно крупные звезды. Их непонятная близость не успокаивала , взбудораженный мозг. Хотелось прочно разложить по полочкам все услышанное. Чтобы черное стало черным. Чтобы белое стало белым. Чтобы у меня утвердилось мое отношение к происходящему на озере.
Напрасно наш друг Ибрагим считает, что «скоро все опять по-старому станет». Уже не станет. Подъема рыбного дела на Балхаше ожидать не приходится. По крайней мере — в обозримом будущем. Хуже того. Уловы здесь год от года будут неудержимо падать. Бригадир аральских рыбаков прав. Завтра или послезавтра они снова соберутся в дорогу. Так очутятся на Байкале или на Каспии. Начнут ловить омуля или белорыбицу. И причиной тому является не только обмеление, хотя оно, конечно, играет важнейшую роль.
Еще 20 лет назад энциклопедический словарь горделиво сообщал о том, что здесь разведены ценные породы рыб. Сазан и .аральский осетр. На этом ставилась точка. Непосвященный взор возводил ее в абсолют. Однако в действительности все обстояло куда сложнее.
В начале века в Балхаше обитали маринка и пятнистый чебак. Изредка попадались окунь Шренка и губач Штрауху. Вот и все. Этот вековечный устой нарушил сазан. Надо подчеркнуть, что нарушил совершенно случайно. В 1905 году в Верном (прежнее название Алма-Аты) у мельника Богданова паводок сокрушил плотину нагульного пруда. По рекам Большая Алмаатинка и Или рыба скатилась в озеро. И прекрасно в нем акклиматизировалась.
Пример потряс и вдохновил ученых мужей. Это была нива для произрастания многих блестящих научных карьер. Человек творчески преобразовывал природу. Между 1930 и 1940 годами он уже принудительно вселил в Балхаш аральского шипа, восточного леща и сиговых рыб. Между 1950 и 1960 годами —- судака, сома и жереха. Между 1960 и 1970 годами — белого амура и воблу.
Заодно в озере вдруг оказалось немало не предусмотренных никакими научными планами серебристого карася, и линя, а также дальневосточных жителей — чебачка, бычка, лжепескаря и головешки-ротана. Какой-то поклонник пива принялся за разведение раков. Не хватало разве лишь бельдюги да хека.
Сегодня можно со всей определенностью заявить, что все ценные породы рыб плохо прижились в озере. И даже вовсе не прижились. Конечно, за исключением сазана. Еще не так давно на долю Балхаша приходилось 40 процентов его мирового улова. Не сразу укладывающаяся в сознание грандиозная цифра. Но это уже безвозвратное прошлое.
Настоящее породил человек. Вполне конкретный. Имеющий имя и отчество. Может быть, до сих пор благополучно пребывающий в науке, и не только в науке.
Что мы получили от него? Без малого полтора десятка лет назад алма-атинскии журнал «Простор» напечатал статью журналиста А. Самойленко «И снова северный берег». Вот всего лишь одна выдержка: ,
«…Биологический режим озера, кажется, безвозвратно нарушен. Изменения в ихтиофауне, приведут в ужас любого здравомыслящего человека. Не выдержат никакой критики методы хозяйствования добытчиков. Столь же безнравственно будет выглядеть и роль ихтиологов, которые безжалостно препарировали Балхаш и привели механизм озера к сегодняшнему дню. Механизм стройный, цельный — в образе беспорядочности, хаоса…»
Четче не скажешь. Все так. Положение только ухудшилось. Потому что улучшиться оно уже никак не могло. Амбициозность, неразумие, корыстность превратили великое озеро в потешный аквариум.
Осознает ли вчерашний преобразователь хотя бы масштаб совершенного им преступления?
Впрочем, Балхаш от этого не воспрянет.
Ах, любезный Ибрагим, не переключиться ли тебе уже сейчас на овечек? А то ведь ненароком наступит черед оприходывать и солить вместо сазана килограммы лже-пескаря и головешки. Несерьезное это занятие для серьезного мужчины.
Безответственные люди воду уже взмутили.
Как разгрести эту муть?!
Сегодняшний рыбный Балхаш даже не в тупике — в западне. Куда ни кинь — везде клин. Это ведь из тарелки, кастрюли, ведра можно все-таки вычерпнуть наносный сор. Уцелевшие нерестилища «работают» вхолостую. Молодь перекочевывает в утробы расплодившихся хищников. В конечном итоге в озере останутся только они. Свидетельствую, что за весь маршрут мы не поймали ни одной маринки, ни одного пятнистого чебака, ни одного окуня, ни одного губача. О сигах и аральском осетре-шипе даже слыхом не слыхивали. Больше всего попадалось судака и сома. ‘
Замечательный писатель и гражданин С. Т. Аксаков еще, сто лет назад назвал человека «заклятым и торжествующим изменителем лица природы». Может быть, в целом это верно. Да только вот торжеств что-то излишне много.
На следующий день ветер стал куда крепче. Но для алгазинских метеорологов это было не в диковинку. Парни рассказывали, что 1 августа шторм «аж камешки подбрасывал». Я с почтением посмотрел на согнутую в букву «г» толстую антенну.
Балхаш кипел. Скорость катамаранов моментально возросла до 10 километров в час. Казалось, дунь ветер чуть посильнее — и посудины задерут корму и опрокинутся через нос.
Мы останавливаемся на острове Убежище. Точнее, на полуострове Убежище. Карта успела устареть.
И Убежище не является убежищем от современной цивилизации. Повсюду кострища. Полным-полно тряпок, стекла и металла. До боли знакомая по Байкалу картина. Из-за этого даже знатная рыбалка не в радость. Лишь Волгин и Пышкин таскают рыбу за рыбой. Все тешатся надеждой заполучить великана. Однако солидная рыба — умная рыба. . .
Творящий уху Новак с чертыханием откидывает невесть как затесавшегося в благородную компанию лже-пескаря.
Откуда-то из глубины Каликин почти, восторженно кричит:
— Когда-нибудь здесь поломают головы, археологи!
Язов опять разражается привычными словами о «туристах». Мы с ним никак не привыкнем к необъяснимому варварству. Где бы это ни происходило. На родном Урале, на Байкале или на Балхаше.
Экспедиционный эколог Владимир Пакулин 5 лет проработал в Бадхызском заповеднике.
— Володя, неужели там происходило то же самое?.
— Хуже,— однозначно роняет он.
Узнавать подробности почему-то нет никакого желания. Быстро обедаем. Под вечер входим уже в пролив Узун-Арал. В просторечии — Узкость.
Впрочем, не такая уж это «узкость». Поглядите на карту. Ширина составляет 4 с половиной километра. Пролив соединяет две части озера.
Мы бросаем якоря. Почти полный штиль. Но встречное течение довольно сильное. Это возвращается назад выгнанная северо-восточными ветрами вода. В ближней дали зажигает огни поселок Ортодересии. Однако единодушно решаем заночевать на наших. суденышках.
Будит меня резкий толчок. Свежий ветер надул паруса и поволок катамаран. Новак суматошно мечется по палубе. Нужно разбирать снасти. Прохладно, сыро и серо. 6 утра. На «Дебюте» такой же аврал. Якорный канат кажется неподъемным. Пролив Узкость показывает весьма скверный характер. Пенные волны приплясывают вокруг. Спросонья подташнивает. Горяченького чаечку бы хоть глоточек-другой для немедленного оживляжа и последующей бодрости, Но это пока мечта.
Наконец-то плывем. Исподволь разгорается солнце. Становится даже жарко. Вожделенный чай отдает нестерпимой горечью. Новак за рулем. На манжетах грязнобелого комбинезона — полустертые цифры азимутов и склонений. Задубелая просоленная физиономия. Зоркий взгляд. Заправский морской волк. Именно таких описывали Стивенсон, Мелвилл, Лондон, Конрад, Грин.
Шлепаю босыми ногами по осклизлой фанере и выбираюсь на носовую сетку. Крепко хватаюсь за штаг. По-прежнему подташнивает. В такт килевой качке постукивает под палубой шверт. Побережный вид тоже не веселит. Какие-то сиротливые казахские кибитки, лошади, овцы. Деревце — редкость.
Неподалеку от нас низко парит, пара крупных несуразных птиц.
— Пеликаны,-— сообщает Пакулин.
Я швыряю им завалявшуюся на палубе головешку. Но славная рыбина почему-то не вызывает у них интеpeca. Они постепенно отдаляются. Затем видно, как одна из птиц вдруг почти отвесно пикирует и что-то выхватывает из воды.
Скоро сутки, как мы не выходим на берег. Баллоны на катамаране нещадно спускают. То и дело приходится их подкачивать. Наш кораблик нуждается в лечении и отдыхе.
По всем расчетам, за бортом должна быть уже пресная вода. Пакулин зачерпывает полную кружку. Подносит к губам. .
— Вроде бы ничего…— И тотчас выплевывает: — Какая все-таки гадость!
Мы просто устали.
Но худо-бедно пролив Узун-Арал уже одолели, и теперь в глубине Бертысской бухты нас ждет город Балхаш.
Это рукотворное чудо. Поистине оазис. Все утопает в зелени. Плодоносит сладкий виноград. Вкуснющие сочные помидоры. Таких я не едал даже в детстве.
Паримся, моемся, бреемся. Облачаемся в парадные одежды. И легким шагом по твердому асфальту направляемся в горком комсомола.
Оркестр у входа отсутствовал. Хотя громкогласная слава о мужественных покорителях летела впереди наших парусников. Но мы наносили визит в пешем строю, а не на катамаранах. Обижаться было не на что. Нас внимательно выслушали. Организовали экскурсии на горнометаллургический комбинат и в краеведческий музей. Сопроводили в Казахский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства. На прощание наградили большой откровенной беседой.
Люди уезжают отсюда. Этот отток растет. Не удерживает высокий заработок. Не удерживает взлелеянный сад. Не удерживает пережитое. Не удерживает перспектива. Дефицит рабочих рук ощущается уже болезненно. Естественно, прежде всего страдает тут комбинат. Ведь 100-тысячный город существует из-за него и ради него.
Комбинат производит медь. И не просто медь, а лучшую в мире медь. Являющуюся эталоном на Лондонской бирже металлов. Мы видели процесс ее сотворения. В специальных ваннах выныривали из воды с пузырьками воздуха сверкающие точечные частицы. Они проходили необходимые технологические стадии и становились массивными розоватыми листами. .
На этих листах словно запечатывается так знакомый нам зоревой отсвет песчаного моря.
Балхаш, комбинат, люди… В малогодной для жизни пустыне все это составляет неотрывное целое. Но вот Совсем юный лаборант или практикант снисходительно объясняет: Балхаш солонеет, а «для производства меди требуется вода определенного солесодержания». Предельная норма — 1,6 грамма солей на литр. Каждая дополнительная 0,1 грамма — это потеря тысячи тонн продукции. 2 грамма — это гибель всех садов и огородов. На сегодня положение почти критическое. Комбинат лихорадит. Все психуют. Ученые лаются.
— В чем же выход? — спрашивает Язов.
Отрок отвечает безапелляционно:
— Отсечь соленый аппендицит! Перегородить Узкость!
— Кара-Богаз-Гол на Каспии мы уже отсекли,— говорю я.— Теперь локти кусаем!
Отрок смотрит непонимающе.
Действительно, количество солей в озерной воде стремительно увеличивается. Это ставит под удар комбинат и город. Уже существует несколько проектов спасения. Один из них — отсечение восточной части от западной 20-километровой дамбой. У него есть и облеченные правом решать сторонники. Так что скорее всего именно он претворится в реальность. .
Однако встречались нам и противники. Они говорили, что умертвление пройденного нами соленого Балхаша даст взамен только соль. Что интенсивное засоление озера происходит лишь в последние 10 лет. Что виной всему здесь является сооружение на реке Или в 1970 году Капчагайского водохранилища.
— Доберетесь до дельты Или,— напутствовали они нас,— и вы убедитесь в этом! .
Мы покидали город Балхаш с тревожным сердцем. Будто оставляли .больного человека. Даже виноград не сладил. На окраинном пустыре верблюд по-хозяйски жевал колючки. Мы единогласно нарекли его Рашидом. Хозяин пустыни не возражал.
Волна стала короче, но круче. Мы за-были о размеренной качке. Наши катамараны метались среди водных бугров. Часто приходилось менять направление движения. Навигационные знаки на озере практически отсутствовали. Зато за бортом теперь всегда была пресная вода. Кипяток почти не горчил. —
Нередко на вечерней заре мы натыкались на большие стаи отдыхающих на воде уток и даже лебедей. Поблизости обязательно вертелись браконьеры. Мужички ушлые, они поднимали птицу на крыло и бросались на моторках вдогон. Ожесточенно палили из многозарядных автоматических ружей. Губили, а не добывали. Грохот висел над озером. Представителей охотничьей или рыбной инспекции при исполнении служебных обязанностей мы за весь маршрут по Балхашу ни разу не видели. Пакулин скрежетал зубами от злости.
Так мы подошли к Или. Но знаменитых илийских тугаев (пойменных джунглей) не ,обнаружили. Там, где когда-то тигры пасли кабанов, ездят на тракторах и автомобилях. Тростник выжгли, «чтобы дать пространство новому росту». Это мотивировалось потребностями кормопроизводства. В огне и задушливом дыме гибло все живое. Зрелище страшное. Разбойничий набег беспощадных врагов. А после него на выжженной земле белоснежными пятнами проступала та же соль. Чуть ли не через каждые десять шагов попадались порушенные ондатровые хатки. 20 лет назад Баканасский ондатрозверопромхоз принимал от охотников ежегодно до 750 тысяч шкурок. Сейчас знатный доходный промысел по сути исчез.
Пожалуй, лишь одно слово полностью соответствовало всему увиденному: опустошение. Опустошение природы и человеческих душ.
Откуда и почему непотушимым пожаром грянула сюда эта напасть?!
Запредельно сложный вопрос для рядового уральского рабочего. Но один адрес я сегодня могу назвать смело— Капчагай! Голубовато-серая клякса неподалеку от Алма-Аты!
Река Или для Балхаша — это Волга для Каспия, Аму-Дарья для Арала. Даже более того: с доисторических времен ей и только ей было обязано озеро самим фактом своего существования. Ее воды наполняли его и разбавляли в нем соль. Выверенный за века природный баланс имел точные границы.
В 1970 году Капчагайская ГЭС отменила эти границы. Правда, энергетическая необходимость в обуздании Или уже с самого начала представлялась весьма сомнительной. Упор делался на создание невиданного по размаху массива искусственного орошения.
«Капчагай — это 700 тысяч гектаров орошаемых земель! — торжественно провозглашала выпущенная к празднику перекрытия Или памятная листовка.— Будут созданы 65 целинных совхозов!»
Или остановилась. Добрая половина будущих совхозов предназначалась для выращивания влаголюбивого риса. Капчагайская рисовая каша обещала стать чуть ли не манной небесной. Но в захлебе планов и обещаний достойные наследники гоголевского Манилова не придавали значения досадной мелочи. Большая часть отводимых ими под балхашскую воду площадей была подвержена содовому засолению. На таких почвах не могли произрастать никакие культурные растения. Несмотря ни на какой полив.
Несостоявшиеся 700 тысяч гектаров орошаемых земель легли в постамент памятника бездумному фанфаронству и продуманному очковтирательству, но это, как ни парадоксально, спасло Балхаш.
— Что же дальше?
Мы слышали, что Капчагайское водохранилище еще не достигло проектного объема. Что заполнение продолжается. Что в среднем за год Балхаш недополучает сейчас около одного кубического километра своей воды. Что в среднем за год его уровень понижается сейчас на 20—25 сантиметров. Что конца-края этому в ближайшее время не предвидится.
Остров Орто-Арал (один из островов архипелага Бас-Арал) — наша последняя стоянка на озере. Купаемся, загораем, готовим рыбу.
Прощальной бирюзой светится какой-то успокоенный Балхаш.
Только вот увидят ли его таким наши внуки?..
