Я пронесся над грядками, взмыл над банькой, пролетел над сумрачной и влажной глубиной лога. Потом, хохоча от радости, сделал еще круг, спикировал к самой воде речки Тюменки, снова взлетел и наконец ловко встал перед ведьмами. Щеки горели, обдутые встречным ветром… Настя смеялась, а Глафира сказала радостным шепотом:
— Научился! Ах ты, родненький наш…—
И рывком притиснула меня к себе. Я застеснялся, засопел и вырвался.
Тогда Глафира проговорила уже иначе, наставительно:
— Вот так и летай. Только гляди, ничего, окромя рубахи, не надевай на себя. Все, что не из этого полотна, к земле потянет, любая пуговка, любая ниточка самая махонькая…
Я поморгал, соображая, про что она говорит.
Понял, и радость моя поубавилась. Я набычился:
— А как я… Ну, без штанов-то….
Настя тихонько хихикнула, а Глафира сказала:
— Вот так и будешь. Кто тебя видит ночью…
— А днем, что ли, нельзя летать?
— Летай, когда хошь, привыкай,— подала голос Степанида,— только береги ее, рубаху-то.
— А штаны?— жалобно спросил я.— Разве нельзя сшить из такой же материи?
— Дак ее не осталось ни кусочка,— хмуро сказала Глафира.
