Студент Уральского госуниверситета, он появился на областном совещании молодых писателей в еще добротной гимнастерке, хранящей следы погон.
Нам показалось, что и стихи его одеты в военную форму.
Немного нараспев Михаил Найдич читал о разведчиках, которым так не нужна луна, о том, Что «только раз использовал все связи — чтобы попасть на фронт в шестнадцать лет».
Мы узнали, что он был на фронте с первых дней войны, что у него есть медали «За оборону Сталинграда» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941— 1945 гг.», что он, такой худенький, не имеющий строевой выправки, служил в парашютно-десантной бригаде и в артиллерии. Был тяжело ранен в 1944 году и после этого поработал мастером производственного обучения в Западном Казахстане.
Но мы еще не знали, что военная тема станет для него главной. Это лотом, в 1981 году, в книге «Чистый снег» Михаил Найдич признается, что военная тема кажется безграничной, что «она требует всей жизни поэта».
Но наши старшие товарищи — Николай Куштум, Лев Ошанин, Николай Старшинов — еще в конце пятидесятых годов предугадал это.
Лев Ошанин подметил то характерное, что стало для поэзии М. Найдича основой: «Жизнелюб и оптимист, в то же время умеющий видеть в жизни сложное и трудное и не боящийся говорить об этом».
С тех лор в Москве и Свердловске Михаил Найдич выпустил более десяти сборников стихов, но остался верен своей теме, своей солдатской закалке, стремлению вести бой со всем, что нам мешает в жизни.
Сегодня нет такого толстого журнала, который бы не печатал стихи Михаила Найдича. Мы читаем их в «Новом мире» и «Знамени», в «Неве» и «Авроре», в «Юности»…
Юбилейный возраст — это возраст зрелости, возраст вдохновения.
Лев СОРОКИН, председатель правления Свердловской областной писательской организации
Июнь
1.
Эти слезы, взгляды, слова,
Этот первый военный день.
А какая была трава,
А какая была сирень!..
Миг — и вот
Отцветает уже
В чистом поле и у реки.
А на смертном своем рубеже
Оставались роты, полки.
Заслоняя страну собой,
Улизнуть не пытаясь в тыл,
Принимали свой первый бой —
Тот, который последним был.
В череде раскаленных дней,
В нескончаемом том дыму
С коль ко было лихих парней,
Не понявших, что и к чему.
Понимали одно — есть долг.
Понимали — стоять до конца.
Пыль ладонью стирает полк
С окровавленного лица.
Не трубят его трубачи,—
Губы, губы сухи, как жесть.
Нет полка, кричи кэкричмя
Но Россия
Все-таки
Есть.
2.
Как же получилось это, как?
Мы же с вами собирались к морю.
Но не море перед нами —
Горе,
Задрожали степи от атак.
Ах, война, жестокая война,
Всех трагедий грозная примерка.
Вижу: будто в трауре луна —
Репродуктор. Черная тарелка.
3.
Мы навеки, считай, сохранили
Отраженный в озере лес
Или ландыш встающий, или
Заревую кромку небес,
Сохранили мы все навеки:
Бересклета косую тень,
Пенье птиц… Закрываю веки,
Вижу давний июньский день.
Ах, пора бесконечно летняя,
Сено свежее невдалеке.
На свидание шли (на последнее?)
Парни к девушкам в парк, к реке.
Сердце билось в груди, клокотало,
На аллеях слышался смех.
Солнце яркое (всем хватало?),
В небе радуга (тоже на всех!).
Летний пир!.. И в разгаре пира,
В свисте ветра и в тишине,
Все искало, жаждало мира,
Повернувшись лицом к войне.
4.
Вечер. Черных туч громада.
А у новеньких ворот,
У ворот военкомата
Не расходится народ.
У ворот военкомата
Мы толчемся, чуть дыша…
Замолчи, гармонь, не надо,
Без тебя горит душа.
Дай-ка людям передышку,
Ведь на лицах наших мам:
«Хоть не взяли б их, мальчишек,
Хоть погнали б по домам!»
5.
Мирной жизни обрывая
Нить,
Я шептал под раскаленным небом:
«Без меня врага не победить!»
Хоть и знал,
Что думать так нелепо…
Но такая мысль, в конце концов,
Правильной была тем страшным летом,
По том у что тысячи бойцов
Точно так же думали
Об этом!
6.
Июнь.Строчит кузнечик непрестанно,
От солнечных изнемогая брызг.
Здесь, в перелеске, у погранзаставы,
Как столбик света давний обелиск.
А рядом — человек.
Вздыхает тяжко,
Застывший в одиночестве своем.
На нем не пограничника фуражка —
Обычная, немодная притом.
Он внешне сдержан, он почти спокоен,
Но выдает его бровей излом.
И видно — что-то знает он’такое,
Такое что-то знает о былом.
Июнь… Но брови сдвинуты сурово,
А день, теплом пронизанный насквозь,—
Такой же, как тогда, 22-го,
Когда все началось. Все началось.
7.
Вновь мирный день плывет степенно,
Входя в сердца, как в общий дом.
И лето, в травах по колено,
Вновь улыбается: «Живем!»
Гром в одеянии тяжелом
Ворочается высоко,
Но всем стрекозам, птицам, пчелам
Поется весело, легко.
Какое лето!.. Суматоха
Колосьев, листьев, ветра, трав.
И этот полдень тем уж прав,
Что он —
Как мирная эпоха.
И потому-то, потому-то
На сердце празднично, легко.
И вновь минута,
Вновь минута —
Ни выстрела,
Ни одного!
Свердловчанин, врач по профессии, Марк Николаевич Рыжков изучил армянский язык и освоил самую сложную работу — переводчика поэтических текстов. О качестве его переводов говорит хотя бы то, что М. Рыжков давно уже желанный гость в Армении, где республиканское телевидение предоставляет ему иногда целый час для выступления. Стихи армянских поэтов — классиков и современников — в его переводах публикуются в Москве, на Урале, в русских изданиях в Ереване.
Сегодня мы знакомим наших читателей со стихами известного армянского поэта Паруйра Севака (1924— 1971) в переводе М. Рыжкова. В этом году П. Севаку исполнилось бы 60 лет. Лауреат Государственной литературной премии Армянской ССР, доктор филологических наук, П. Севак обладал обширными познаниями в истории и в то же время он удивительно современен. Поэзия его уходит корнями в традиции армянской и мировой классики и полна новаторства. Публикуемые стихи взяты переводчиком из разных сборников, в том числе и из шеститомного собрания сочинений П. Севака.
Паруйр СЕВАК
Золото золотом осталось
Трепещут на устах моих слова,
Слова нелепые, утратившие смысл,
Смешные, устаревшие слова,
Оставшиеся только в словарях
Да на страницах самых древних книг.
Мне хочется их вслух произнести.
Послушайте и вы их странное звучанье:
— «Будь милосерд.
Будь милостив.
Да будет человеку человек
Всегда и всюду только человеком.
И если кто-нибудь, еще не согрешив,
Придет к тебе просить об отпущеньи
Ему греха, что он не совершил, и о прощеньи…
То хоть тогда
Будь милосерд,
Будь милостив
И не косней в упрямом бессердечьи…»
Трепещут на устах моих слова,
Слова нелепые, утратившие смысл,
Смешные устаревшие слова,
Оставшиеся только в словарях
Да на страницах самых древних книг.
Но золото не стало ржавой жестью
Из-за того, что из него теперь
Монеты звонкой больше не чеканят.
Оно, как было, золотом осталось.
Корни и пальцы
О, если б изучить,
О, если бы познать земные недра…
Не так, как познает геолог,
Прокалывая скважинами землю,
Не так, как археолог изучает,
Вооружившись острою лопатой.
О, если бы познать земные недра лучше,
Чем я свои пять пальцев знаю.
О, если бы познать земные недра,
Как, видимо, познать их могут
Одни лишь корни…
Лицо и изнанка
Ивы, они для того и растут,
Чтобы с пути не сбивалась река.
Дым поднимается от очага,
Чтоб показать направление ветру,
И, несомненно, сверчки для того,
Чтоб темноту прочеканить
Молоточками тонких своих голосов.
Певчие птахи полей и лесов
Лишь для того и явились на свет,
Чтобы иней и росы на травах сушить
Горячею утренней песней своею.
А осень затем, утверждать я посмею,
Чтобы замедленным листопадом
Нам доказать расширенье пространства.
Ну, а поэты? Они для чего?
Не для того ли они рождены,
Чтобы вот так выворачивать мир наизнанку?
Карусель
Чем заняты мы все? Бы знаете?
Скажите.
Вы скажете — живем.
А я скажу иное.
Скажу, что сели мы на карусель
И бесконечно кружим по орбите
Планеты маленькой, ко торую Землей
Премудрые назвали астрономы.
Скажите, вам от этого не дурно?
Вам голову не кружит?
В самом деле?
А я, сказать по правде, очень часто
От этой бесконечной карусели
Страдаю странным головокруженьем.
Умоляю
Умоляю,
Не возмущайтесь,
Когда карьерист карьериста
Похвалит за скромность,
Когда жулика вор
Назовет благородным,
Когда совершенно чужие
О близости вдруг завопят…
Ну, а что им еще остается?
Умоляю,
Не надо бояться открытого слова,
Откровенность и искренность не убивают.
Ими только вскрывают нарывы.
И не надо бояться,
Если плачет голодный ребенок.
По том у он и плачет, что грудь ему не дают.
Над о просто его накормить.
И не надо бояться от ржавчины
Чистить посуду, чистотою ее не испортишь.
И не надо бояться правду писать о фальшивке,
Только правда ее обезвредит.
Умоляю,
Вы можете даже арифметикой заниматься,
Но при одном лишь условии;
Нельзя заниматься сложением правды и лжи,
Можно только из общего ложь вычитать,
Нельзя на сочувствие скорбь умножать,
Можно только сочувствием скорбь разделить.
И не надо гордиться задачей,
Лишь решением можно гордиться,
Лишь открытием истины скрытой,
Суммой или произведеньем…
А бывает, даже остатком.
Умоляю.
Внимательны будьте,
Если сын в грустной песне тоскует,
Что родители будут не вечно,
Умоляю, не прерывайте,
Пусть поет и тоскует, так надо.
Разве в этой печали не прав он?
Умоляю,
Такие вопросы, иль вопросы, подобные этим,
Никогда мне не задавайте,
И не ждите, что я вам отвечу.
И не надо меня умолять.
По скалам медленно взбирается дорога.
И наконец достигнув перезала,
Она, как путешественник усталый,
Ложится в тень кустов передохнуть немного.
И открывается опять глазам моим
Внизу лежащее родимое селенье,
Как будто спит оно, и, словно сновиденья,
Из труб над крышами струится легкий дым.
Река — дочурка шалых родников —
В ущелье крутится, сверкая на бегу,
Руины крепости стоят на берегу,
Припоминая дни осад и звон клинков,
Вон стадо, о себе мычаньем заявляя,
Речушку у садов пересекает вброд,
Калитка наша настежь, словно ждет…
И я в наш старый дом ребенком вновь вступаю.
