— Наташ! На-атали! На-а-атали!!!
Человек упал лицом в узенький ручей, неизвестно где начинавшийся и кончавшийся, петлясто пересекавший зеленую равнину. Хватал губами воду, выплевывал, поперхнувшись, глотал, и руки рвали влажную черную землю, такую реальную, такую несуществующую. Оглянулся и всхлипнул.
Охота вскачь спускалась с высокого холма. Взметывали ноги черные кони, над усатыми лицами кавалеров и юными личиками прекрасных всадниц колыхались разноцветные перья, азартно натягивали поводки широкогрудые псы, стрелы лежали на тетивах, дико ревели рога. Движения всадников были замедленными и плавными, словно их сняли рапидом. Беглец двигался и жил в нормальном человеческом ритме, и это на первый взгляд давало ему все шансы, однако страшным преимуществом охоты была ее неутомимость. Он был из плоти, они — нет, хотя их стрелы могли ранить и убивать.
Беглец поднялся, мазнул по лицу мокрой ладонью и побежал к горизонту, над которым тускло светило неподвижное солнце— ночник над столиком с ожившими куклами, прожектор над сценой.
— Натали! На-атали! Хватит!
Ну останови это, умоляю тебя. Останови. Я твой создатель, твой творец, твой вечерний собеседник, Натали. Я придумал тебя, построил, дал тебе имя, разум… а душу? Или ты хочешь показать, что душу обрела сама? Если так, то ты разрушила все мои замыслы, Натали, ты должна была остаться разумом без души…
— Довольно, Натали!
Бесполезно. Охота уже на равнине, повизгивают псы, ревут рога, черные волосы передней всадницы, юной принцессы, колышутся на неземном ветру, справа и слева, бросая друг на друга ревнивые взгляды, скачут влюбленные кавалеры, ищущие случая отличиться на королевской охоте, и дрожит спущенная тетива. Стрелы летят с нормальной скоростью— пока мимо, кроме той, первой, что угодила в плечо. Пока мимо.
— Натали! Ну я прошу тебя, Натали!
Вначале были одни благие намерения. И машина, благодаря таланту создателя опередившая время, умевшая рассуждать, размышлять и отвечать творцу приятным женским голосом. Для пущего правдоподобия на одном из экранов светилось женское лицо, напоминавшее Венеру Боттичелли, любимого художника творца, лицо жило, улыбалось, мило хмурилось. Было бы глупо назвать ее иначе, не Натали.
И была гипотеза, которую следовало проверить. Уж очень хотят некоторые из окружающих выглядеть лучше, чем они, наверное, есть на самом деле. Что, если поставить их в обстоятельства, когда сущность человеческая неизбежно проявит себя? Натали сможет сделать это. Сможет!
Разумеется, не каждый, кого ты подозреваешь в двуличии или незнании себя, окажется подлецом, слабым человеком или даже негодяем. И не каждому в его жизни дано познать себя. Просто-напросто некоторым по счастливому стечению обстоятельств удается обогнуть ту точку во времени и пространстве, где, попади они в нее при ином раскладе судьбы, и открылась бы истина… Обладая верной и разумной Натали, способной за секунду перебрать миллионы вариантов и вынести не подлежащий обжалованию приговор либо безапелляционно оправдать, это, однако, можно устроить каждому.
Сначала это был неподъемный труд, адский даже для Натали, но она умела совершенствоваться, учиться, взрослеть…
— Натали!..
Сейчас трудно определить, с чего началось. Кажется, виной всему та зеленоглазая и неприступная, насмешливо игнорировавшая любые аргументы в защиту свободной, ни к чему не обязывающей любви. Или тот, из конструкторского, по мнению создателя, только притворявшийся праведником и бессребреником. Или оба они вместе…
— Натали! Я не могу больше!
Как бы там ни было, но отныне можно было проверить любые подозрения и исследовать все варианты, потому что существовала Натали — прекрасное лицо юной ведьмы на мерцающем экране, чуть хрипловатый, чуть насмешливый голос, миллионы квазинейронов и покорная готовность сделать все ради повелителя. Идеальная женщина — на этой мысли он порой ловил себя, а однажды поймал и на том, что погладил серебристо-серую панель так, словно это была теплая девичья щека. В женщине прежде всего ищут беззаветной покорности, а кто мог быть покорнее Натали?
— Хватит, слышишь! Натали!
И вот наступил тот, первый вечер. Волнуясь, он сел перед серебристо-серой панелью, положил пальцы на клавиши, надвинул тяжелый, начиненный невообразимо сложной электроникой шлем — и в закоулках несуществующего портового города трое пьяных молодчиков встретили ту, зеленоглазую и неприступную. Приставили к горлу нож, поставив перед выбором — или быть покладистой, или смерть.
Она была покладистой — хотела жить. И тот праведник из конструкторского, когда отправился из партизанского лагеря на разведку и попал к карателям, быстро выдал ведущие к лагерю тайные тропы. Эксперимент удался блестяще. Творец чувствовал себя обладателем тайного знания, хозяином волшебного стекла, позволяющего
проникать в подлинную сущность окружающих. В душе он теперь смотрел на них снисходительно и свысока — они не знали, кем могли стать в иное время, но он-то… Каждый вечер он надевал шлем — и праведники оказывались подлецами, скромницы — шлюхами, бессребреники — хапугами, верные — предателями. Творец
скептически кривил губы — мысленно, и ухмылялся — мысленно, когда при нем хвалили чью-то доброту, целомудрие или честность. Знал, чего они все стоят и кем могли бы быть при другом раскладе.
— Натали!
В глубине души он сознавал, что ежевечерние путешествия стали для него чем-то вроде наркотика, но остановиться уже не мог— тайное знание, тайные истины превращали его в верховного судью, всезнающего арбитра. Каждый вечер он уходил в невидимый неощутимый мир Беспощадной Истинной Сущности (так он его прозвал), наблюдал со стороны за подлостью, предательством, развратом… и вдруг сам очутился в нем, в этом мире, и по пятам за ним неслась охота, его загоняли, как зверя, стреляли в него, хотели убить. Частичка сознания, свободная от животного страха, пыталась уверить мозг, что это иллюзия, что произошла непредсказуемая поломка, нарушившая обычную связь между ним и Натали и превратившая его в пешку на придуманной им самим доске. Рано или поздно сработает защита, и он сможет отключиться, доказывал он себе. Нет ни этой равнины, ни тусклого неподвижного солнца, ни раны на плече. Ничего этого нет, и тебя нет здесь, ты сидишь в мягком кресле перед серебристо-серым пультом, и вот-вот сработают предохранители, потому что творения уничтожают своего создателя только в сказках, потому что с Натали не может случиться ничего не понятного тебе…
Но все ли ты знаешь о Натали?
Несколько минут раздирающего легкие, бега — и он оставил охоту далеко позади. Упал в траву, стиснул ладонями виски, пытаясь вернуть прежнюю холодную ясность мышления, снова стать ученым, способным анализировать и делать выводы.
Все ли ты знаешь о Натали?
Может быть, ее разум обрел душу. Может быть, разум обрел душу раньше, чем ты успел это заметить и понять, и Натали с самого начала была еще и женщиной, на свой лад любящей своего творца?
Любовь слепа. Любовь безоглядно прощает. Любящая женщина не видит недостатков своего избранника, считает недостатки достоинствами и готова повиноваться любым желаниям властелина, не отказывать ему ни в чем. Во имя своей любви она способна на спасительную для хозяина ложь, готова лицедействовать, подлаживаться, всячески поддерживать заблуждения повелителя… до поры до времени. Очень часто настает момент, когда женщина вдруг понимает, что верила в миражи, наделяла избранника несуществующими достоинствами, и он оказался много проще, мельче, подлее… И случается, что обманутая женщина мстит, презирая и себя за то, что столько времени лгала…
— Натали! Прости! Я же не хотел, не думал..
Не хотел верить, что она тебя обманывает? А может, тебе как раз и хотелось быть обманутым, верховный судья? Самого себя трудно обмануть, гораздо легче с благодарностью принять чужую ложь…
Охота приближалась, медленно и неотвратимо. Хлопья пены летели с лошадиных губ, остро посверкивали наконечники стрел, ревели рога, лица светились холодным азартом, и поздно было умолять, невозможно начать все сначала, не ответив за то, что было прежде…
— Натали! Но мы же оба виноваты!
А откуда ты знаешь, что один расплачиваешься за все?— пришла последняя трезвая мысль, оборванная звоном тетивы, и стрела впилась под левую лопатку.
Боли он не почувствовал. Ревели рога, над равниной плыл тоскливый запах травы.
Он упал лицом на серебристо-серую панель, освещенную бликами меркнущего экрана.
