1.
— Если по-честному, Лаура, то вы можете рассчитывать только на личное обаяние,— сказал Матвей Чернов, заместитель директора Института Экспериментального Атомного Времени. — Ростислав Берроуз мужчина поведения образцового, это все о нем знают, но женская красота действует и на него. Что же до аргументов научного характера, то они отскакивают от Ростислава, как горох от стены. Вот уже два года он никому не разрешает переступать порога «шестерки». Я имею в виду лабораторию номер шесть.
Лаура Павлова, хронофизик с Земли, все же не показала раздражения. Матвей Чернов держал себя слишком развязно. Он неприкрыто любовался Лаурой, его выпуклые глаза как-то нехорошо блестели, ей показалось даже, что Чернов подмигнул. Второй человек в научной иерархии знаменитого института мог бы вести себя и посерьезней. Она не для того ударилась в вояж за пределы солнечной системы, чтобы предаваться на дальних планетах пошловатому флирту. На Земле и без Урании хватало ценителей женской красоты — и помоложе, и покрасивей Матвея Чернова, тем более — его начальника Ростислава Берроуза, уродливого пожилого толстяка, которого часто показывали в стереопередачах.
Лаура выразила свои чувства лишь сухостью тона:
— Может быть, вы объясните мне, друг Матвей, почему наложено табу на шестую лабораторию?
Чернов, показалось ей, искренно удивился.
— Разве вы ничего не знаете о «шестерке»? Почему тогда проситесь именно в нее? Очень странно, скажу вам по совести.
Раздражение получало новую пищу.
— Меня удивляет ваше удивление. Я еще на Земле знала, что шестая— единственная лаборатория вашего института, где делается попытка перенести хроноэксперименты с мертвой материи на живые клетки. И что заведует ею Герд Семеняка, биолог и хронофизик, автор нескольких выдающихся исследований. И что именно в этой лаборатории достигнуты сенсационные результаты. Разве этого мало, чтобы просить назначение в шестую лабораторию— или в «шестерку», как вы ее именуете? И вообще мне хотелось бы поговорить с самим Гердом Семенякой, а не с вами. Не сочтите это за оскорбление, друг Матвей, но направление из Академии наук, которое я вам вручила, адресовано не вам, даже не Берроузу, а персонально Герду.
— Вижу, что вы мало знаете о «шестерке»,— хладнокровно констатировал заместитель директора. Он пренебрежительно игнорировал выпад Лауры.— Верней, сведения у вас самые общие и безнадежно устарелые. Я не могу свести вас с Гердом, потому что Герда нет на Урании. Он уже два года где-то на Земле.
— На Земле? Вы не ошибаетесь? Я бы встретилась с Гердом в Академии наук, если бы он был на Земле.
— Земля обширна, на ней имеются укромные уголки. И солнечные планеты отлично годятся для тех, кто не желает выпячивать свою особу. Дело в том, что Герд не просто воротился на Землю, а сбежал туда. Он самовольно бросил свою лабораторию. Впрочем, подробней вам расскажет об этом Ростислав Берроуз. Скажу по чести, я не все понимаю в делах «шестерки». Это была совершенно особая лаборатория.
Лаура чувствовала себя сбитой с толку. Если поначалу ей показалось, что Чернов заигрывает с ней, то теперь все больше становилось ясно: заместитель директора подшучивает. Но она не принадлежала к тем, кто сносит шутки над собой.
— Вероятно, кто-нибудь заменил Семеняку? Герд сбежал на Землю, так вы сказали. Но ведь остались его сотрудники. Могу я встретиться с ними?
Чернову, похоже, доставляло удовольствие отвечать на все ее просьбы отказом. Он делал это с дружеским видом.
— Не можете, Лаура. Сотрудников у Герда не было. Он работал в одиночестве. Вам придется просить у Ростислава Берроуза, чтобы он раскрыл заколоченное помещение. Я не говорю, что это невозможно, я только сомневаюсь, чтобы Ростислав пошел на это с охотой. Он побаивается шестой лаборатории. Признаюсь, и я обхожу стороной «шестерку». Эта лаборатория — дом с привидениями. Вероятно, поэтому и Герд сбежал из нее. Впрочем, это мое личное предположение, не буду вам его навязывать.
— Я так поняла,— холодно сказала Лаура,— что ваше личное предположение относится к появлению в шестой лаборатории каких-то привидений? До сих пор я читала о привидениях только в средневековых романах. Разве на Урании увлекаются древними книгами?
— Вы неправильно истолковали мои слова. Я высказал предположение только о мотивах бегства Герда. Что до привидений, то появление их в «шестерке» — экспериментальный факт, зафиксированный приборами. Это все, что могу сообщить вам по данному поводу.
— Остальное мне расскажет директор Ростислав Берроуз, не так ли?
Чернов рассмеялся так радостно, словно Лаура не съязвила, а похвалила его. У
— Вы попали в самую точку, друг Лаура! Очень рад, что у вас развита способность улавливать суть. Понимание ситуации будет весьма действенным подспорьем вашей внешности, которая, вы сами знаете, незаурядна. Кончим пока на этом.
Лаура встала.
— Последняя просьба. Мне не терпится пообщаться с другом Берроузом, раз так много зависит от него, а сами вы от всего уклоняетесь.
Проводите меня к директору.
Чернов ослепительно улыбался. Наглая ухмылка, с негодованием подумала Лаура.
— Директор сегодня улетел на Латону на том самом звездолете «Беллерофонт», на котором вы прибыли с Латоны. Вы увидите его дней через пять. Используйте это время для знакомства с Уранией. Уверяю вас, наша планетка — рай для любителей природы. К сожалению, мы сами почти никогда не любуемся красотой своего жилья, а для туристов Урания запрещена — опасное все-таки местечко, если сказать…
— …по чести,— насмешливо закончила Лаура.
— Можно и так,— согласился Чернов.— Но я имел в виду другое выражение: сказать откровенно. Или, если вам так больше нравится, сказать со всей прямотой.— И, провожая Лауру к двери, он добавил: — Между прочим, я далеко не от всего уклоняюсь. Если вы добьетесь открытия «шестерки», то по всем основным аспектам работы вам придется обращаться ко мне. Мы еще надоедим друг другу, Лаура, можете мне поверить.
Она едва удержалась от признания, что он уже надоел ей за первые полчаса их служебного знакомства.
Уже когда она перешагнула порог, Чернов, словно спохватившись, поинтересовался, не нужно ли ее сопровождать в прогулках по незнакомой планете? Гидов у них нет, приказать кому-либо из подчиненных уделить ей внимание он, естественно, не может. Зато в собственное неслужебное время охотно сыграл бы роль спутника для землянки, впервые забравшейся в звездную даль. Как она отнесется к такому дружескому предложению? Она отнеслась к дружескому предложению без восторга. Она и на Земле, и на иных планетах предпочитает гулять в одиночестве. И не видит оснований менять свои привычки даже для Урании. Чернов улыбался так доброжелательно, что она сочла улыбку оскорбительной. Он не постеснялся показать, что отказ Лауры взять его в спутники вполне его устраивает.
2.
Надо было идти в гостиницу— переодеться и отдохнуть: перелет с Латоны на Уранию на стареньком звездолете вышел утомительным. В тесном салончике она все удивлялась, что на планетах, известных высочайшим техническим уровнем, в эксплуатации космические рыдваны прошлого века, давно забытые на Земле. Штурман, рослый парень, явно покоренный ее красотой, доказывал, что расстояние между Латоной и Уранией так невелико, а трасса так спокойна — ни шальных метеоритов, ни вредных излучений,— что грех не использовать хоть и старые, но вполне надежные планетолеты. Он говорил с таким жаром, так стойко стоял за свою колымагу, что Лаура не пожелала противоречить. Странный разговор с заместителем директора — она явилась к нему прямо с космодрома — не придал бодрости. Но Лаура не могла пойти отдыхать, не бросив предварительно взгляда на лабораторию, где твердо — еще на Земле — задумала специализироваться.
Институт Экспериментального Атомного Времени часто показывали на стереоэкранах, и Лаура шла между его корпусами, как по хорошо известному местечку. Собственно, это был целый городок — десятки зданий, хорошо освещенные улицы. Ни одного прохожего не виделось на улицах, городок казался пустынным. Впрочем, таковы были — это Лаура знала — все инопланетные научные городки: сотрудники здесь не прогуливались, а работали внутри своих лабораторий и научных заводов.
Лаборатория номер шесть располагалась в стороне от основного сгущения Зданий. Лаура остановилась перед двухэтажным домом в хорошо распланированном саду. В узких аллеях горели оранжевые светильники, несильный ветер качал густокронные деревья, листва тихо шелестела. А дом был темен — ни одно окно не светилось, только над входом тускло горела надпись; «Лаборатория № 6». Лаура потрогала ручку двери, ручка повернулась, дверь осталась закрытой. Лаура долго смотрела на темное здание. Дом был необычен — отнесен в сторону и обнесен густым садом, словно то, что в нем происходило, нужно было утаить от внимания прохожих. Хотя какие могли быть в этом научном городке прохожие? И по сравнению с многоэтажными громадами других лабораторий эта, шестая, казалась крохотной, в ней было что-то провинциальное, что-то из учебника древности: в старину лаборатории часто размещали в таких вот невзрачных домишках. Лаура засмеялась. Привидения, естественно, вздор, но если бы они вдруг возникли, то место обитания выбрали бы именно такое, раз уж нет на Урании старинных замков с башнями, низкими коридорами, подземными казематами, где, по свидетельству предков, любили гнездиться призраки. Самому неистовому фантасту не взбредет в голову сделать привидение жителем небоскреба с автоматическими лифтами, залитыми светом холлами и самосветящимися стенами. А двухэтажный домишко, пожалуй, сойдет. Хотя бы за эрзац…
Лаура передернула плечами.
— А ведь в этой лаборатории ставили самые сложные, самые перспективные исследования!— сказала она вслух.— Почему же ее закрыли? Почему Герд Семеняка самовольно бросил свое детище и сбежал на Землю? Как возник глупый слух о призраках? Не издевается ли надо мной Матвей Чернов? С него станет, он, похоже, из шутников!
Лаура задавала себе вопросы, зная, что они риторичны,— до приезда директора института ответа не будет. Но поставить их себе было необходимо — они образовали программу того, что следовало выяснить, раньше чем Ростислав Берроуз предоставит для ее исследований механизмы шестой лаборатории. Друзья называли Лауру педантом, сокрушались: «При такой очаровательной внешности — столь жесткий, прямолинейный, сухой ум!» А муж, Леонид Парфенов, с которым она год назад разошлась, негодовал порою: «Твои мысли скрипят, Лаура, это ужасно, у них такие твердые грани, они не убеждают, а режут меня!» Леонид, впрочем, все в мире не так видел, как слышал, у него, каждая особо, звучали не только вещи, но и идеи, он, очень модный в двадцать пятом веке композитор, даже назвал одно свое произведение: «Углубление в первопричины. Концерт для четырех голосов», а другое еще проще и выразительней: «Скалы гремят. Соната для электронного органа». И о плане Лауры ради хронофизики полететь на Уранию — в результате спора об этом плане они и расстались с совместной жизнью — Леонид высказался по-своему: «Твои новые идеи старчески шепелявят. Зачем молодой женщине восставать против лучшего времени своей жизни?» Исследование физического тома времени он воспринял, как попытку отказаться от своего собственного, индивидуального, выданного природой на существование. В физике он был не силен.
Лаура раза два обошла кругом темное здание и направилась в гостиницу. В квартирке, предоставленной Лауре, висела карта обоих полушарий планеты. Урания, планетка, найденная неподалеку от Латоны, главной Галактической Базы Звездного Содружества, была невелика, и ее отдали для научных исследований, проводить которые в окрестностях Солнца казалось рискованно — проблемы были большие, а больших площадей для них не требовалось. Сегодня, на шестьдесят втором году Урании, на ней действовали мощные энергетические станции и восемь институтов. Институт Экспериментального Атомного Времени, куда выпросила направление Лаура, по размерам вовсе не был самым крупным, хотя поглощал, так это было извещено на карте, почти половину всей производимой на Урании энергии. Животворила свою единственную планетку Мардека, звезда средней руки, желтоватая, того же спектрального класса, что и земное Солнце. Космостроители постарались имитировать земные условия, многое им удалось, только сутки вышли короче земных: всего восемь земных часов на полный оборот планеты вокруг своей оси — неудобство, конечно, как сообщало описание на полях карты, но жители Урании безболезненно привыкают к быстрой смене дня и ночи. Лаура пожала плечами. Ей не придется страдать от быстрого чередования света и тьмы. На Земле она жила в искусственной обстановке, так уж получалось, не одну ее заставая врасплох простой вопрос: что сейчас на дворе, день или ночь? На Земле были гигантские подземные города, их вечно заливало сияние, кто-то изредка выбирался наверх — «во двор», были и такие, что не терпели подземелий. Лаура не принадлежала к числу любителей «естественных условий», земные леса и океаны раздражали ее тем что существовали сами по себе, так, как их изначально создала природа, их лишь немного приспособили к человеку: только внизу, в лабораториях и цехах, было полностью дано все, что требовалось для удобства быта и труда. И здесь будет так же, пообещала себе Лаура Павлова, хронофизик, красивая молодая женщина, командированная с Земли на Уранию для особо опасных работ и ради них без колебаний предоставившая развод мужу, так и не понявшему, несмотря на ее разъяснения, ее высоких задач.
з.
Ростислав Берроуз не показал восхищения смелостью исследований, задуманных Лаурой. Он хмуро глядел в окно. Он был массивен, человеку таксой комплекции на Земле пришлось бы пройти тяжкий курс восстановления физической формы» На Урании, очевидно, врачи не имели столь большой власти. Широкое, пухлое лицо директора института напоминало маску, на нем застыла равнодушная безучастность. «Вроде постаревшего Будды, которому надоело все на свете: уже созрел для Нирваны»,— насмешливо подумала о Берроузе Лаура. На человека, руководящего научными исследованиями и, стало быть, сопричастного тайнам природы, он решительно не походил. Если его заместитель Матвей Чернов словоохотливой развязностью вызывал раздражение, то сам директор пугал равнодушием. И когда, выслушав Лауру, он заговорил, в голосе зазвучала такая серая бесстрастность, что она показалась сродни безнадежности.
— Да, конечно,— сказал директор, не отрывая взгляда от того, что происходило за окном — а там ничего не происходило, Лаура это видела. И замолчал так надолго, что Лаура, не выдержав, спросила почти резко:
— Как понимать ваше утверждение «конечно», друг Ростислав?
— В прямом значении,— равнодушно сказал директор.
— Я не очень различаю прямое и косвенное значение научного термина «конечно», — сказала Лаура так убийственно вежливо, что даже рыхлого директора проняло.
В его лице что-то изменилось — будто слабый отблеск неосуществленной улыбки осветил на мгновение серьге щеки — и он наконец заговорил связно. «Конечно» — слово многозначное. Конечно, уважаемая Лаура Павлова, хронофизик-экспериментатор, имеет право задумывать любые научные исследования. Конечно, в представленном ею плане исследований имеются интересные идеи. Конечно, лучше Урании ей не найти места для осуществления своих идей. Конечно, единственная лаборатория на Урании, пригодная для работ Лауры Павловой, это лаборатория хронофизики живых клеток, созданная Гердом Семенякой. Конечно, сам Семеняка быстро создал бы условия для ее экспериментов. Но Герда на Урании нет и где он сейчас обретается, неизвестно — и это тоже конечно.
— Ко всем изложенным вами многочисленным «конечно» я хотела бы добавить еще одно, сказала Лаура.— Очень. жаль, что Герда Семеняки нет, я надеялась на его руководство. Но и без него я, конечно, смогу использовать его аппаратуру. Абсолютно в том уверена.
— Попробовать можно,— промямлил директор,— Можно, конечно, открыть лабораторию Герда. Почему не возобновить в ней работы?
Он говорил так уныло, так почему-то не верил в возможность возобновления работ в заколоченной
лаборатории, что Лаура неожиданно для себя рассмеялась. Она понимала, что смех нетактичен, надо удвоить и утроить настояния, изложить красноречивые доказательства возможности задуманных ею хроноэкспериментов. Но смех вырвался неудержимо. И он оказался действенней научных аргументов. Директор тоже засмеялся. В тусклом его лице появилось что-то живое.
— Вам смешно,— сказал он, возвращая себе бесстрастие.— В общем, конечно…
— Послушайте,— горячо сказала Лаура.— Я человек издалека. Я не знаю Урании. Мне непонятны явления, о которых распространяются ваши помощники. Чернов утверждает, что в лаборатории Герда появились привидения, нематериальные тени…
— Почему нематериальные? Очень даже материальные,— рассудительно сказал директор института.— Это в древности, при отсталой технике, говорили о нематериальных призраках. Так сказать, бытовое суеверие, то есть вера в невещественные существа. Призраки лаборатории Герда имеют довольно высокий процент вещественности. Нам удалось некоторые сфотографировать.
Лаура воспользовалась тем, что малоразговорчивый директор наконец обрел способность что-то логично разъяснить. Она настаивает на том, что привидения реально не существуют. Имеются только физические процессы и извращенные представления об этих процессах. Ей никто не докажет, что возможно встретить не в воображении, а реально черта с рогами или зеленую русалку на речном пляже, или…
— Или вот это,— прервал Лауру директор и зашагал от окна к своему столу.
Он вынул из ящика и разбросал по столу с десяток цветных фотографий. Лаура увидела стенд с командными аппаратами, на кнопку одного из них легло что-то расплывчатое, похожее на руку, но из одних костей, без мягких тканей и жил, притом костей зыбких, схваченных как бы в момент, когда они превращались в смутное облачко. А на другом снимке — опять-таки на четком фоне лабораторной аппаратуры — шагал скелет человека, туманный, нечеткий, но при всей своей зыбкости несомненный. И на остальных фотографиях представала такая же картина — четкие, яркие, цветные предметы лабораторной обстановки и что-то призрачное, неопределенное: силуэты человеческого тела, рук, ног, даже головы, но больше всего рук…
— Похоже на рентгеновские снимки, только плохие,— сказала Лаура.
Директор выразительно пожал плечами.
— Мы пытались фотографировать и в рентгеновских лучах, но к зыбкости призраков добавилась нечеткость фона.
Лаура поинтересовалась, имеется ли понимание того, что изображают собой призрачные силуэты. Иначе — кто персонально выступает в роли привидения? Нет, такого понимания не появилось, Вероятно, один Герд Семеняка мог бы дать объяснение, но его нет, он сбежал на Землю. Возможно, его самого напугали странные явления в лаборатории. Он был человек неустойчивый, Герд Семеняка, порой впадал чуть ли не в транс, чуть не окаменевал от огорчения, если опыт не удавался. И способен был ликующе прыгать, бить кулаком по столу, реветь белугой от восторга — когда получалось по задуманному. Перед бегством он проговорился в столовой, что скоро найдет возможность вызывать к повторному существованию давно умерших людей и что это будет восхитительный научный спектакль. Его, конечно, высмеяли, он сперва разозлился, потом и сам захохотал и признался, что хотел ошеломить слушателей. Он любил поражать парадоксами.
— Прочтите, Лаура, записку, которую он мне оставил.
Лаура прочла: «Ростислав, не сердись, я должен временно покинуть Уранию. Я здорово запутался в своих экспериментах, мне надо отойти от них. Я отдохну на Земле и возвращусь. Пожалуйста, оставь в лаборатории все, как есть, и не прекращай подачи энергии — биологические растворы без нее погибнут. До скорого свидания. Герд».
— Эта записка написана два года назад, — продолжал директор.— Три месяца мы честно выполняли пожелание Герда, а потом фотоавтоматы зафиксировали появление призраков, и мы отключили энергию, а лабораторию закрыли.
— Чем же вам мешали привидения? Отсутствие энергии должно было погубить биологические растворы, с которыми и без Герда проходили запланированные процессы. А как могли воздействовать на них бесплотные тени?
Ростислав Берроуз с осуждением посмотрел на Лауру. Очень могли воздействовать! Он ведь объяснял, что привидения в лаборатории номер шесть отнюдь не бесплотны. Они, конечно, призраки, но с порядочной долей вещественности. Если даже допустить фантастическую гипотезу, что Герд научился возрождать давно умерших людей, то он возрождал их не в качество картинок, как в стереокино, а с долей реального физического присутствия. На этом вот снимке призрачные пальцы как будто нажимают на пускатель командного аппарата? Так они реально на него нажали! И командный аппарат привел в действие многие механизмы, но потом не выключил их и создал аварию на одном. Если бы такой поступок совершил лаборант, лаборанта обвинили бы в хулиганстве. А с привидения дисциплины не спросить!
— Вы это хулиганское действие отнесли за счет озорства привидений?
— Если у вас появятся другие соображения, друг Лаура, мы их с удовольствием выслушаем. У нас их нет. Чтобы не подвергать непонятной опасности сложную аппаратуру «шестерки»… Я подразумеваю лабораторию номер шесть… Короче, мы решили прекратить все хроноэксперименты с живыми клетками.
— Решение, которому не отказать в смелости!
— Лаура постаралась, чтобы ирония не прозвучала чересчур явно.
— Вы хотите сказать, что мы поступили трусливо?
— Я сказала, что хотела сказать. Нужно обладать не трусостью, а смелостью, чтобы так расправиться с Исследованиями, которым никто не откажет в перспективности. И все потому, что возникли какие-то не выясненные затруднения. Надеюсь, я вас не обидела?
— Посмотрите на этого человека,— печально сказал Берроуз.— Надеюсь, он вам знаком? Его изображение естественно. Он ведь умер, когда вы были еще девчонкой.
С портрета на стене смотрел человек средних лет пышноволосый, темноглазый, он усмехался, он что-то, похоже, язвительно говорил, когда его зафиксировали фотоавтоматы. Он располагал к себе и умным худощавым лицом, и весело светящимися глазами, и каким-то только ему свойственным выражением насмешливой доброты. Он был очень известен на Земле, этот человек, когда-то покинувший Землю ради Урании и здесь похороненный.
— Вам пришло в голову, друг Ростислав, что я могу не знать ученого, разработавшего основы той науки, в которой я сама сейчас работаю?
— Чарльз Гриценко был теоретиком хронофизики и создателем Института Экспериментального Атомного Времени,-— торжественно проговорил Ростислав Берроуз.— И он долго колебался, прежде чем разрешил эксперименты с переменой течения времени в живых клетках. Были неприятности с такого рода работами еще до того, как на Уранию прибыл Герд. Но должен вам сказать, Герд обладал демонической силой уговора. Он сумел переубедить великого Чарльза, Однако это не мешало Гриценко предупреждать нас всех, что время, определяющее жизненные процессы, не только хрупко, но таит в себе опасные неожиданности. Нет, друг Лаура, не потребовалось ни особенной храбрости, ни чрезмерной тупости, чтобы закрыть лабораторию, из которой бежал ее руководитель. Нужно было только вспомнить строгие наставления нашего замечательного учителя.
Лаура со вздохом сказала:
— Как жаль, что у меня нет демонической силы убеждения Герда Семеняки. Мне тогда было бы легче объясняться с вами…
— Не притворяйтесь,— хмуро сказал директор.— Матвей Чернов информировал меня, что не сумел найти надежную защиту от ваших настояний — поверьте, такое признание у Матвея многого стоит. Пойдемте, я сам открою вам лабораторию номер шесть.
4.
Переступив утром порог лаборатории, Лаура почувствовала, что ночью в ней что-то случилось. Ровно неделю она работала в лаборатории, все шло нормально-— никаких загадочных происшествий, никакого вторжения потусторонних сил. Если в стенах двухэтажного дома и водились привидения, то они пока побаивались показываться. Каждое утро она оглядывала все помещения, стараясь открыть самый малый непорядок,— все сохранялось таким, каким она оставляла, уходя в гостиницу. А сегодня было не так. Она еще не увидела непорядка, только почувствовала его. Кто-то ночью ходил по лаборатории, так ей казалось. Но и внимательно все осмотрев, она не нашла следов постороннего присутствия.
— Чепуха! — сказала она себе.— В бред начинаю впадать. Хроноустановка в порядке, это единственно важное. Ее никакая призрачная рука не касалась.
Громоздкое сооружение, названное хроноустановкой, функционировало исправно. С десяток преобразователей атомного времени, сфокусированного на сосуд с биологическим раствором, вели программу, что была задана с вечера. В сосуде бурлила мутная смесь разноцветных живых клеток, в смеси преобладали желтые клетки, синие среди них терялись: в жёлтых клетках время замедлялось, в синих ускорялось. Компьютер показывал, что реакция разновременности — так еще Герд назвал впервые им осуществленный процесс — набирает ход. Когда разновременность дойдет до предела, и взаимодействие клеток прекратится, и сами они перестанут быть видимы, ибо будут жить в разных временах: желтые отстанут от «сейчас», затормозятся в прошлом, а синие опередят «сейчас», умчатся в будущее. А пока и простому глазу было видно, что бегство синих в будущее идет резвей торможения желтых — поэтому так и ослаблялась синяя компонента раствора. Процесс шел нормально.
Успокоенная, Лаура отошла от хроноустановки. Но ощущение соприсутствия чего-то постороннего не ослабевало. Недоумение стало превращаться в раздражение. Лаура сердито спросила себя, что, собственно, ей сегодня не нравится в лаборатории? И ответила: мне не нравится сам воздух лаборатории, им вдруг стало нехорошо дышать. Лаура прошла в генераторную. Отсюда шло питание преобразователей атомного времени. В генераторной мирно гудели механизмы, им и полагалось так гудеть, звенящий их гуд свидетельствовал о нормальной работе. Лаура раскрыла крышку регистратора. На ленте самописца извивалась кривая режима генераторов. Лаура не поверила глазам. Регистратор запечатлел скачок интенсивности. Между четырьмя и шестью часами ночи генераторы испытали огромное ускорение, оно вплотную подошло к зловещей красной черте запрета — переход за нее грозил взрывом. Два часа генераторы работали в запрещенном режиме: если и не на волосок, то на миллиметр от самоуничтожения. Но ведь это немыслимо: автоматы безопасности не допускают подобных нарушений! Лаура быстро подошла к щиту безопасности. То, что она увидела на щите, ошеломило ее: автоматы были отключены. Сегодня ночью, между четырьмя и шестью часами, лаборатория могла взлететь на воздух — и то, что она не взорвалась, было чудо: генераторы, разгоняясь, так самоускоряются, что только автоматы могут погасить саморазгон, а автоматы были отключены!
Лаура поспешно включила автоматы безопасности, проверила, надежно ли они охраняют процесс, и возвратилась к хроноустановке. Надо было успокоиться и разобраться в происшествии. Одно ясно: кто-то ночью пробрался в лабораторию и безобразно хулиганил. Кто это был? Для чего ему понадобилось так опасно вмешиваться в работу механизмов? И как он мог проникнуть в закрытую лабораторию? Замки настроены на ее личный шифр, так она сама захотела, и директор Берроуз дал согласие. Она никому не сообщала шифра, замки не повреждены — никто не мог проникнуть в генераторную! Лаура потянула носом воздух. Вот откуда ощущение чужого присутствия! Чудовищная интенсивность генераторов воздействовала на воздух: ночью, вероятно, в лаборатории было так мало чистого кислорода, что вряд ли хватило бы для нормального дыхания. С шести часов, когда прекратилось возмутительное озорство, воздух постепенно освежился, но следы чьего-то самоуправства в нем остались.
На стене засветился стереовизор. Матвей Чернов, словоохотливый заместитель малоречивого директора, дружески ухмылялся с экрана.
— Что случилось, друг Лаура? У вас такой вид, словно вы лицом к лицу столкнулись с ужасным привидением!
Лаура постаралась не показать волнения.
— Привидение в лаборатории одно — вы сами на экране. Но ваше явление не ужасает, не думайте о себе столь высоко!
Чернов захохотал. Отповеди Лауры не сердили его. Он был любителем острых слов.
— Знаете, почему я соединился с вами, Лаура? Ночью ваша лаборатория чрезмерно потребляла энергию. Вот я и подумал — не случилось ли чего чрезвычайного? У нас порядок такой: если предусматривается повышенное требование на энергию, нужно извещать заранее. Так все-таки произошло что-нибудь?
— Да, произошло,— сказала Лаура.— Но я еще не понимаю, что именно. Когда разберусь, сообщу. Надеюсь, вы дадите мне поразмыслить Не хочу необоснованных выводов.
— Поразмышляйте, поразмышляйте, торопить не будем! — Чернов опять засмеялся. Ему доставляло очевидное удовольствие, что в лаборатории совершилось что-то чрезвычайное и что новая сотрудница, такая иронически самоуверенная, а к тому же излишне для нормальной женщины красивая, вдруг растерялась.— И подумайте о проклятых призраках! «Шестерка» — дом с привидениями! Фантомы в хронофизике — по-моему, неплохая научная тема, а?
Стереовизор погас. Лаура, уставясь глазами в стол, не двигалась. Объяснить ночное происшествие кознями привидений всего легче. Но тогда надо дознаваться, откуда берутся привидения? В физику вторгается мистика. А не лежит ли в основе ночной мистики рядовая мистификация? Может быть, сам Матвей Чернов сыграл роль призрака-любителя? От такого шутника можно многого ожидать! Но зачем ему пугать новую сотрудницу? И ведь это не простое озорство — лаборатория была на грани гибели! Ни один ученый не позволит себе такой опасной проказы, а Чернов хоть и шутник на словах, но серьезный работник в науке, иначе его не поставили бы в заместители директора уникального института. И она не сообщала ему шифра замков, он не мог ночью войти в лабораторию!
Что-то надавило на плечо Лауры. Она обернулась и закричала, отбросила стул, метнулась к стене. К Лауре тянулась человеческая рука. Она висела одна и судорожно подергивалась — отделенная от тела, лишь чуть выше локтя видная, костлявая, без мяса, и странно расплывчатая, зыбкая с краев. Костяшки призрачной ладони пытались схватить Лауру, когда она вскочила. Пальцы два раза сжались и разжались, рука стала вдруг змеей извиваться и пропадать. Ужас сдавил горло Лауре, она уже не могла кричать, только молча глядела, прижавшись к стене, как тускнела висевшая в воздухе призрачная рука. Видение стерлось, ничто уже не напоминало о призракe, а Лаура все не могла отойти от стены, Когда она попыталась шагнуть, ноги почти не держали. Опираясь обеими руками о стену, она медленно передвинулась к столу, потом оперлась на него и упала в кресло.
— Я схожу с ума! — сказала она вслух, голоса хватило лишь на прерывистый шепот.— Мне видится то, чего нет!
Но плечо сохраняло боль от сжатия костлявых пальцев, боль была реальной, а не призрачной. Лаура тряслась, ужас не отпускал. Из лаборатории надо было спешно бежать, только на открытом воздухе, меж рослых деревьев сада она справится с потрясением. Лаура встала и упала снова. Я еще минутку посижу, сказала себе Лаура, только минутку, а потом уйду. Она оперлась руками о стол, чтобы помочь себе встать.
И в этот момент опять появилась призрачная рука. Она поплыла в воздухе, медленно приближаясь к Лауре, нацеливаясь схватить не то за плечо, не то за горло. Отчаянный крик вырвался из груди Лауры. К ней вдруг возвратилась сила. Лаура хлестко ударила по призрачной руке и, не переставая кричать, кинулась к выходу. К дому из сада бежали Ростислав Берроуз и его заместитель. Она упала им на руки.
— Что с вами? Что с вами? — спрашивал испуганный Чернов.— Мы услышали по стереовизору ваш крик и поспешили сюда. Скажите же, что случилось?
— На меня напала рука! — прошептала Лаура и потеряла сознание.
5.
Она сидела в кресле, еще не оправясь от потрясения, а они в два голоса рассказывали, что произошло за те три часа, пока ее никак не могли привести в чувство. Собственно, рассказывал заместитель директора, директор только поддакивал, а главным событием этих трех часов было именно то, что к ней* долго не возвращалось сознание. Они уже опасались за ее жизнь, хотя прогноз медицинского автомата обещал быстрое восстановление здоровья. Они оба, директор и заместитель, облазили всю «шестерку», но и духа от привидения не осталось. Призрачная рука сгинула, Правда, не совсем бесследно: фотоавтомат около хроноустановки зафиксировал туманный силуэт — возможно, ту самую проклятую руку, ухватившую ее за плечо. Лаура может сличить снимок с видением. Вот он, глядите, друг Лаура!
Лишь при очень большом или очень болезненном воображении можно было отождествить страшную картину зыбкой костистой руки, хищно потянувшейся к Лауре, с извилистым туманным облачком, повисшим на отлично переданном фоне хроноустановки. Лаура увидела и себя — кусочек; правого плеча, волосы, упавшие на шею; сама она тоже вышла отлично. Но Лаура твердо знала о себе, что никогда не страдала душевным расстройством и не брала силой воображения.
— Больше снимков нет? — спросила она.
— Только один,— ответил Чернов.— Вы так стремительно бросились к стене, что ударили по фотоавтомату и отключили его.
Директор заметил:
— Вы не находите, дорогая Лаура, что изображения призраков, которые я вам показывал, гораздо, так сказать, физичней, чем этот? В смысле вещественности привидения.
— Нахожу,— ответила она.— Даже добавлю: на ваших снимках я видела почти отчетливым целый человеческий скелет. Была, правда, и одна рука, нажимающая на кнопку пускателя, но и она получилась много рельефней, чем в моем случае, Вы, наверное, делаете отсюда вывод, что я чрезмерно преувеличила явившееся мне видение. У страха глаза велики, так?
— В «шестерке» творится что-то странное,— мягко сказал директор.— Мы предупреждали вас об этом. Но согласитесь…
— Не соглашусь! Мой вывод покажется вам странным, вы, уверена, не ожидаете его от меня. Изощренная техника, считаете вы, может творить то, что обыденному разуму покажется волшебством и чарами. Я правильно излагаю вашу гипотезу, друг Ростислав? Так вот, я переменила свое отношение к ней. Теперь я иду дальше вас. Теперь я убеждена, что в лаборатории обитают призраки. И что эти призраки связаны с тематик кой тех работ, которые вел Герд Семеняка. И что они сегодня ночью пытались воздействовать на процесс в хроноустановке, чуть не доведя до взрыва генераторов. И что нападение руки преследовало эту же цель— заставить меня изменить процесс.
Ситуация была отнюдь не смешная, но Матвей Чернов и тут нашел повод захохотать. Этот человек, вызывавший поначалу чуть ли не отвращение, начинал нравиться Лауре. Его улыбки, усмешки, его шумный смех развлекали, не нанося обиды.
— Призрак, который пытается участвовать в отнюдь не призрачной научной работе! — воскликнул он.
Берроуз хмуро сказал:
— В общем мы склоняемся к одному мнению. Загадка связана с тем, что делал Герд.
Лаура спросила, не пробовали ли связаться с Гердом. На Земле найти любого человека задача не хитрая, а ротонная сверхсветовая связь обеспечивает быстроту вопросов и ответов. Нет, Герда никто не искал. На Урании любой работник имеет право в любое время дать себе отпуск, каждый работает по способностям и собственному хотению. Запрос на Землю показался бы нетактичным. Кроме того, в запросе не было нужды. Лаборатория Герда закрыта. И хотя Герд просил не останавливать подачу энергии, а они прекратили ее поступление™ когда появилось то, что назвали призраками, и что, теперь видно, возможно и не призраки, а нечто более серьезное,— несмотря на такое отступление от просьбы Герда, жизнедеятельность заторможенных биологических растворов была сохранена.
— Теперь надо отыскивать Герда,— сказал Берроуз.— Без его пояснений могут случиться и худшие неожиданности, чем та, с которой столкнулись вы» Прошу вас, Лаура, до получения разъяснений Герда Семеняки не посещать «шестерки».
— Я немедленно свяжусь с Латоной, — сказал Чернов.— Там знают, на каком звездолете Герд улетал на Землю и когда он высадился на зеленую траву нашей далекой праматери.
Оба ушли. Лаура размышляла. Новые мысли, полонившие ее, были так странны, что она не решилась сразу их высказать. Хотя почему странны? — спросила она себя. В научных городках Урании все странно по земным представлениям. Урания специально создана для необычного, опасного прежде всего именно этим — своей необычностью. То, что не поражает, не ставит в тупик, и не следовало переносить для изучения с Земли на Уранию. Главная опасность всех работ на Урании — именно так объясняют на Земле — в непредсказуемости их результатов. Землю от непредсказуемого стараются обезопасить, здесь же, наоборот, предсказывают, что в экспериментах должно получиться непредсказуемое, предвидят непредвидимое. Она будет рассуждать в духе научных исследований на Урании. На фантастической планете, названной Уранией, фантастичность — рядовое явление. Что ж, допустим, что здесь и сверхъестественное естественно. Вполне по логике директора Института Экспериментального Атомного Времени: в старину, в неразвитом обществе, вера в чудо свидетельствовала о суеверии, а ныне техническая изощренность позволяет производить чудеса, волшебство стало рядовой технической операцией. Вот на этом фундаменте и надо возвести объяснение. Привидения в шестой лаборатории поселились, это неоспоримо. Стало быть, есть естественные — физические и технические— причины для подобного сверхъестественного явления. Каковы они?
Дальше абстрактных рассуждений о технической естественности неестественного размышления не шли. Раньше надо было выяснить, какова разумная цель в появлении привидения, а уж потом дознаваться, какими техническими приемами оно порождено. Но на вопросе — для чего? — мысль спотыкалась, как нога о камень.
На столе лежал альбом схем шестой лаборатории. Лаура не раз перелистывала его. На первой странице альбома Герд Семеняка поместил свой портрет. Прежде Лаура без особого любопытства глядела на него. Мужчина как мужчина, он на интересовал ее. Ученый, бросивший свою лабораторию и трусливо сбежавший с Урании на Землю, не заслуживал внимания. Механизмы, им сконструированные, схемы включений аппаратуры были важней — она равнодушно переворачивала страницу с портретом и шла дальше.
А сейчас Лаура почувствовала, что первая страница с портретом важней всех остальных. Только сегодня она поняла, что, видя, не постигала. Лицо Герда сегодня воспринималось по-новому. Оно не повторяло уже свершившегося знакомства, оно являлось как неожиданное открытие.
Все было в нем таким, как уже много раз виделось — мужчина средних лет, некрасив, глаза серо-голубые, рот большой, брови густые, лоб невысокий, но широты необычной, а подбородок столь же необычно узок, худощавые, розоватые, как у юноши, щеки. Лаура поворачивала портрет вправо и влево, наклоняла и поднимала вверх и вниз. При каждом движении выражение почти треугольного лица менялось. Все было то же каждой отдельной чертой — и все становилось иным: лицо оживало, по нему как бы бежали гримасы, ни один звук не вырывался из полураскрытого рта, но Герд разговаривал молчаливой сменой выражений. Вот глаза его, вдруг вспыхнув, смеются, как-то странно смеются, скорей печально, чем весело. Вот он хмурится, он недоволен собой, только собой, а не чем-то посторонним, это явно. Вот он озадачен, а вот обрадован, а вот ликует, а вот подавлен, смертно, до безнадежности подавлен…
И чем дальше Лаура изучала лицо Герда в разных поворотах, тем глубже чувствовала: он замечательный человек, этот таинственно исчезнувший из своей лаборатории хронофизик, он очень неоднозначен — способен фанатически увлекаться, буйно радоваться, горько сетовать, безжалостно упрекать себя, искренне, без самолюбования и самообожания, восхищаться собой… И самое главное — он добр, он необычайно добр. Нет, что бы там этот человек ни сделал, что бы ни принудило его бежать, зла никому он не сумел бы причинить, бежал не для того, чтобы создать затруднение другим. Произошло несчастье, вот отчего он бежал!
Лаура захлопнула альбом, закрыла глаза. Перед ней стоял Герд Семеняка. Он тревожил ее. Она, не отдавая себе отчета — почему, сочувствовала ему, печалилась о его непонятном, угадываемом ею горе. Она хотела встретиться с ним. Она должна с ним встретиться. Здесь или на Земле — все равно.
Не то размышления, не то мечтания Лауры прервало появление директора и его заместителя. Оба выглядели порядком ошарашенными.
— Так скоро? — сказала Лаура.— Видимо, сверхсветовая связь с Землей работает отлично.
— Связываться с Землей не пришлось,— ответил Чернов. Директор, по своему обыкновению, только кивал, подтверждая объяснения заместителя.— Мы связались с Латоной. Этого было достаточно.
Лаура поспешно приподнялась в кресле.
— Герд Семеняка на Латоне? Неужели он не улетел на Землю?
— Герда на Латоне нет. И он не улетал на Землю. Он вообще не появлялся на Латоне. Он не покидал Урании.
— Но эта его записка вам, Ростислав! Неужели он солгал?
— Камуфляж! — торжественно объявил Чернов.— Вспомните, он признавался в записке, что здорово запутался в своих экспериментах. Очевидно, какие-то катастрофические неудачи. Герд парень правдивый, но с отчаяния чего не сделаешь? Самолюбие помешало честно признаться в своих провалах, так я это расцениваю.
— Лаура, вы пониллаете, что произошло? — сказал Берроуз.— Раз Герд не покидал Урании, значит, он здесь притаился. А это означает…
Лаура прервала его. Ситуация внезапно прояснилась, но какой-то особой — очень темной — ясностью.
— Я согласна с вами, друг Ростислав. Это означает, что загадочное привидение шестой лаборатории — сам Герд Семеняка!
6.
О том, чтобы Лауре работать одной, теперь не могло быть и речи. Директор довольно робко предложил снова закрыть лабораторию, но заместитель воспротивился. Лаура уже уяснила себе, что Берроуз— высший судья только в научных проблемах, а все, что называется административными делами, решает Матвей Чернов. И хотя при первом знакомстве Чернов намеренно передал решение о возобновлении работ в лаборатории самому директору, это не меняло реального положения: слово Чернова было решающим. Лаура воззвала к Чернову о содействии, и Чернов содействие оказал.
— Вздор — вторично заколачивать помещение! — высказался он,— Герду Семеняка захотелось из не вполне нормального, но живого человека превратить себя в привидение — его личное дело. Он, возможно, почему-то заинтересован, чтобы лаборатория стояла закрытой. А мы — наоборот. Надо наконец раскрыть тайну дома с привидениями. Конечно, Лауру оставлять без помощников опасно. Нападение призрака может повториться, а это отнюдь не призрачная акция. Кого-нибудь найдем для Лауры, хотя это и не просто.
На Урании автоматизация была выше, чем на Земле. Многие лаборатории работали без людей, в них лишь изредка заходили. Академия наук разрешила пребывание на Урании только специалистам, каждый вел свою особую тему. В помощники Лауре могли выделить ученого, отказавшегося от собственных экспериментов или решившего совмещать их с заданиями Лауры. Чернову удалось найти такого человека. Питер Юркин, так звали этого человека, интересовался проблемами хронофизики, хотя его прямой специальностью была атомная биология. Он явился к Лауре в гостиницу —- добродушный лохматый увалень с носом картошкой, широченными плечами и руками со среднюю лопату каждая. Чернов уверял, что Питер способен своими громадными ручищами проделывать ювелирные работы, а Берроуз добавил, что Юркину в его специальной области нет на Урании равных. Питера увлекла перспектива близкого знакомства с подлинными, а не выдуманными привидениями.
— Я в детстве, друг Лаура, увлекался старинными книгами, а там столько рассказывается о злых и добрых духах,— сказал он медленно гудящим басом.— Вы их знаете, уверен. Ведьмы, гномы, рыцари в шлемах, императоры в тогах и сюртуках, президенты в цилиндрах… Никогда не думал, что реально буду общаться с этими потусторонними фигурами!
Лаура могла бы многое возразить против пос демонологией, но ограничилась указаниями на знаний Питера Юркина, смешивавшего историю непосредственные задачи своего помощника. Общение с привидениями не входит в круг его научных обязанностей — разве что сами призраки захотят с ним познакомиться. Он будет продолжать исследования Лауры по возбуждению в живой клетке разновременности — вместе с нею, естественно. Что до остального, то будем действовать в зависимости от того, как сложится ситуация.
Лаборатория номер шесть бездействовала три дня, пока Лаура оправлялась от потрясения. Она не смогла преодолеть страха, когда вошла в комнату, где к ее плечу потянулась зловещая рука призрака, но постаралась не показать Питеру своего состояния. А ему ни страх, ни сомнения не были свойственны. Он с таким удовольствием осматривался, так живо интересовался, на какой высоте в воздухе возникла костлявая рука, куда двигалась и что намеревалась сделать, как будто расспрашивал о красочном спектакле. Он шагал из комнаты в комнату, заглядывал во все уголки, раскрывал самописцы, проверял настройку автоматов — все здание наполнилось гулом его шагов, звяканьем металлических рычагов и кнопок, громкими возгласами, не менее громкими вопросами, А когда он угомонился и уселся у хроноустановки и стал проделывать те командные операции, которые вела раньше сама Лаура, меняя процесс по показаниям приборов, то стало не намного тише — шаги больше не грохотали, но голос звучал столь же громко и столь же часто. Лаура с досадой сказала, что если он хочет пообщаться с призраками, то ему необходимо умерить свою любознательность и поменьше задавать вопросов. Она где-то читала, что привидения смертно боятся шумов, абсолютная тишина — так сказать, питательная среда для призраков.
— Мне очень хотелось бы пожать костлявую руку, явившуюся вам, друг Лаура,— почти прогремел Питер.— Если владелец этой руки нас слышит, пусть он знает, что с удовольствием предвкушаю наше знакомство. Но еще больше хочу справиться с вашим заданием по разновременности живых клеток, а эта штука немыслима без выспрашивания об особенностях процесса. Должен вам сказать, прекрасная Лаура, что ваша исследовательская тема чертовски интересна, вы выбрали себе превосходный предмет для экспериментов.
Лаура, оставив Питера у хроноустановки, обходила не торопясь одну комнату за другой. В помещении генераторов она задержалась. Несколько дней назад здесь произошел недопустимый всплеск интенсивности. Почему совершилось такое нарушение режима? Как оно стало возможным? Есть ли связь между форсированием генераторов, невозможным без вмешательства человеческой руки, и той призрачной рукой, что тянулась к ее горлу?
Я думаю не о том главном, о чем надо думать, с досадой одернула себя Лаура. Надо поставить по-настоящему важные вопросы, продиктованные не эмоциями, а логикой, и найти на них однозначные ответы. Леонид, ее бывший муж, с возмущением говорил: «При такой покоряющей женственности у тебя такой жесткий, непереносимо логичный рассудок! Иногда мне кажется, что я живу не с античной богиней, как поначалу воображал, а с могучей электронно-механической установкой. Поверь, это слишком!»
Лаура улыбнулась, вспоминая мужа. Он был веселый, талантливый, глуповатый парень, ее Леонид. Ему можно посочувствовать — нелегко таким, как он, жить с такими, как она. И хотя он заплакал, расставаясь, радость освобождения от гнета более сильного ума перекрыла горечь разлуки. Он уверял, что никогда не забудет ее, так безжалостно бросившую его, всегда будет искать встречи с нею. Это были прекрасные, но пустые слова. Она еще полгода прожила на Земле после развода, он и не пытался хотя бы по стереовизору поглядеть на нее: о встречах и помина не было, Леонид побаивался встреч. Лаура не была уверена, знает ли даже он, что ее уже нет на Земле: она не афишировала отлет на Уранию, хотя у молодых ученых принято гордиться такой почетной командировкой.
Она присела в соседней комнате, положила перед собой альбом Герда Семеняки. Пусть Питер — он видел ее сквозь раскрытую дверь — думает, что она изучает схемы хроноаппаратов. Она снова рассматривала портрет Герда. Ей нужно напрячь все способности своего рассудительного ума, чтобы проникнуть в логику этого внешне столь обаятельного человека. Вот они, три .равных вопроса— что, как, зачем? Найти хотя бы приблизительно ответы на каждый, хотя бы предварительное представление составить о поведении создателя лаборатории номер шесть! Итак— что? Что такое те странные видения, запечатленные еще два года назад фотоавтоматами в пустой лаборатории, пропавшие, когда лабораторию отключили от энергопитания, а по приходе Лауры снова возникшие? На этот вопрос она имеет ответ, с ним согласились и Ростислав Берроуз, и Матвей Чернов: привидение — сам Герд Семеняка. Его нет ни на Латоне, ни на Земле, он на Урании, а на Урании его тоже нет в его прежнем телесном облике, стало быть, он превратился в привидение. Можно сказать и по-иному: привидение — это то, что осталось от Герда. Какой бы ни был ответ, а ответ! Физика протестует, логика не восстает.
Теперь второй вопрос— как живой, жизнерадостный, здоровый человек мог реально превратиться в призрак? Что вообще означает формула — реальный призрак? Две стороны противоречия даны в своей логической несомненности: появилось нечто призрачное, нечто почти невещественное — один факт. Это почти бестелесное, почти невещественное существует реально — второй факт. Как оно может существовать? Ответ, вероятно, надо искать в экспериментах Герда над биологическим временем живых клеток — примерно та тема, какой посвятила себя она, Лаура, и какую сейчас усердно ведет ее новый помощник. Но из озмой этой темы призрачность Герда Семеняки не вывести. Надо думать не о физике явления, это потом, а о логике. Логика говорит, что привидение— нечто кажущееся, но вещественно в данный момент не существующее. Может быть, ударение нужно сделать на словах «в данный момент»? Герд исследовал замедление и ускорение молекулярного времени. Что, если он нашел способ замедлить свое собственное биологическое время? Или наоборот — ускорить его? Тогда он выпадет из нашей сиюминутности, из нашего , медленно- передвигающегося вперед «сейчас». Мы всегда в «сейчас», а он в прошлом или будущем. И тогда в наше время, в наше «сейчас» он может проникнуть лишь как бледный высвет из прошлого, лишь как призрачный отблеск из будущего. Выпадение из нашего времени превращает в тень, в силуэт, в привидение. Такова логика. Логика снова безупречна, физика опять возмущается. Подвести под логическое рассуждение физическую основу — такова задача. Ее нужно решить.
И последнее. Для чего в их настоящем времени, в их «сейчас» появляется призрачная тень из прошлого или столь же призрачный силуэт из будущего? Решения возможны разные. Одно из решений — Герд захотел вернуться в наше время. Он ушел в иное время, это удалось. Теперь старается вернуться, и это не удается. Каким-то отчаянным усилием он вырывается в наше «сейчас», но лишь частично — на большее, чем облик привидения, не хватает. Логически безукоризненно, но какой все же фантастической безукоризненностью!
— Лаура, можно вас отвлечь?— прогудел из соседней комнаты Питер.— Полюбуйтесь на забавные превращения с клетками!
Она подошла и ужаснулась: он задал слишком большую трансформацию времени! Она собиралась постепенно создавать и усиливать разновременность отдельных элементов живой клетки, а он почти разорвал связь внутриклеточного времени. Практически клетки уже не существовали в «сейчас», одни их составные элементы еще не выкарабкались из прошлого, другие уносились слишком поспешно в будущее. Питер ухмылялся. Он не из тех, кто мелочится, он рубит с плеча. Он испытывает клетки на разрыв времени. Он хочет узнать, при какой разновременности клетка погибает. Его интересует граница биологического существования. Насколько жизнь крепка — вот что он жаждет выяснить. Опыты, задуманные прекрасной Лаурой, дают удивительную возможность точно ответить на извечный вопрос: где граница между жизнью и смертью?
— Посмотрите, восхитительная Лаура, что получается в ваших экспериментах, если их, так сказать, по-настоящему пришпандорить!— восторженно грохотал Питер.— Клетка вот здесь в сосуде практически в едином времени не существует, половина ее заторможена в близком прошлом, половина угнана в недалекое будущее. А клетка живет. Связь времен не разорвана, время только растянуто, а не рассечено. Жизнь в разновременье, конечно, не конфетка, но она продолжается — так сказать, в призрачной своей консервации. Жуткая штука биологическая жизнь! В каких переделках она способна сохранить себя! Какие испытания выносит, не уничтожаясь! Пусть мне кто-нибудь теперь скажет, что жизнь — это штука хрупкая и деликатная? Жизнь гибче резины, крепче стали — вот что показывает эксперимент с клеткой».
Лаура хотела резко оборвать восторженную речь Питера, сделать ему строгое внушение за нарушение режима. Но, бросив взгляд на одну из тысяч клеток, плававших в растворе — эту клетку Питер поймал в микроскоп и цепко держал в поле зрения,— она сразу забыла о выговоре помощнику. В клетке было создано разновременье, регистратор показывал, что она реальна и в прошлом и в будущем и что она еще продолжает жить— Питер точно описывал картину. Он только не указал, какова эта жизнь, которая «не конфетка». Клетка не изменила ни размеров, ни габаритов, но потеряла телесность. Она была силуэтом, тенью бывшей клетки, она давала лишь абрис того, чем еще недавно была. Она существовала призраком самой себя.
Питер Юркин сиял. Он не сомневался, что обрадует Лауру.
— Вы даже не подозреваете сами, как важна ваша находка! — воскликнула Лаура.— Я говорю не о ваших философских обобщениях насчет природы жизни. Но ка загадку привидений в нашей лаборатории вы бросаете верный свет!
7.
Нужно было привести в систему мысли и наблюдения, потом предлагать решение. Лаура все снова и снова всматривалась в портрет Герда. Он становился не только знаком от этого непрестанного всматривания и дум о нем, но и близок какой-то заочной близостью. Ночами, одна, она разговаривала с ним, он не отвечал, он не мог отвечать, он был призраком, но она понимала, что он рассказал бы ей, если бы сумел говорить — ее захлестывало горячее желание помочь этому взбалмошному, доброму, бесконечно несчастному человеку. «Ты влюбляешься в мужчину, с которым никогда не встречалась и который понятия о тебе не имеет!» — упрекнула она как-то себя. И ответила с вызовом: «Ну и что? И влюбляюсь! Пока не влюбилась, но влюблюсь. Он, этот превратившийся в привидение Герд, вполне стоит, чтобы в него влюбились!»
Ростислав Берроуз изредка бесстрастно осведомлялся, обнаружено ли что новое в шестой лаборатории, а Матвей Чернов каждый день бесцеремонно приставал: давайте, давайте, дорогая Лаура, как там в «шестерке», выкладывайте свои новости. От директора она отговаривалась, с заместителем огрызалась. Директор молчаливо вздыхал, заместитель смеялся — ну и штучка их новая сотрудница, такой на язык не попадайся!
Настал день, когда она решила объявить свои выводы и обосновать предложения.
— Приходите в лабораторию,— сказала она Берроузу и Чернову. — Обсуждение лучше вести там, Я хочу, чтобы меня слушали не трое, а четверо.
— Кто будет четвертым? — придя в лабораторию, немедленно спросил Чернов.
— Четвертым будет, возможно, Герд Семеняка, — спокойно ответила она.— Я говорю — возможно, ибо не знаю, способен ли он сейчас воспринимать наши речи. Но если такая способность у него есть, хочу воспользоваться ею. Раньше всего посмотрите, как выглядит живая клетка, в которой нарушена одновременность ее составных частей. Открытие сделал Питер, а я предложу вам выводы из его открытия… Итак,— продолжала она,— вы сами убедились, что некоторое растяжение времени в живой клетке, превращение времени из точки, называемой «сейчас», в линию между неким прошлым и неким будущим, вовсе не предрекает ее гибели. Гибель наступает при разрыве, а не при растяжении времени. Зато привычные формы существования трансформируются. Клетка есть, и ее нет, она частично в прошлом, частично в будущем, частично в настоящем. Она превращается в призрак самой себя, в реальное привидение, она становится неким материальным фантомом. Я бы назвала явление, открытое Питером, фантомизированием клетки. И в этом процессе фантомизирования, считаю, нет ни мистики, ни мистификации, он основан на реальных физических основах и потому физически реален… Мне кажется, Герд в своих исследованиях тоже открыл фантомизирование. Он был блестящим экспериментатором, созданная им аппаратура свидетельствует об этом. И он был фанатиком науки, романтиком поиска, его безмерно увлекала мысль углубиться в тайны времени так далеко, как еще никто до него. Он поставил опыт на самом себе. Он фантомизировал себя, после того как убедился, что на элементарных клетках этот процесс проходит надежно.
Берроуз изменил своей обычной бесстрастности:
— Лаура, вы говорите ужасные вещи! Герд не просил разрешения на такие чудовищные эксперименты над собой, я не давал его. И никогда не дал бы!
Лаура кивнула. Все верно. Герд знал, что разрешения не получит. Он захотел поставить неразрешенный эксперимент. Не он первый, не он последний среди тех, кто безрассудно жертвует собой в неутолимой жажде познания. В кабинете уважаемого директора висит прекрасный портрет создателя Института Экспериментального Атомного Времени академика Чарльза Гриценко. Она позволит себе напомнить, что при жизни Гриценко три его сотрудника, хронофизики Павел Ковальский, Эдуард Барсов и Жанна Зорина, втайне от директора института, провели эксперимент над собой. Эксперимент окончился трагично — Ковальский погиб, Барсов превратился в инвалида. Только лосле гибели Ковальского узнали, какие опыты ставили эти трое. Строжайший запрет внеплановых исследований стал еще строже, но никто и не подумал отрицать, что научные результаты трагедии были очень высоки: именно тогда узнали, сколь эффективно можно воздействовать на биологическое время такого сложного организма, как человек. Герд Семеняка отлично был осведомлен и о научных результатах опыта трех хронофизиков, и о несчастье, их постигшем. Он не остановился перед возможностью своей гибели. Жизнь, возможно, показалась ему не столь важна, как те научные результаты, каких можно достигнуть, жертвуя ею. Впрочем, он мог не сомневаться, что останется жив. И так подготовить процесс, чтобы большой угрозы жизни не представилось.
Итак, Герд Семеняка фантомизировал себя, продолжала Лаура. При помощи хроноустановки он изменил течение времени в клетках своего организма. Вероятнее всего, он хотел уйти в будущее, а потом, затормозив ход времени в собственном организме, дождаться настоящего, которое равномерно двигалось к будущему. В этом случае он то исчезал бы, то появлялся — носился бы, как на качелях, между прошлым и будущим. Но задумка не удалась. Опыт Питера показал удивительное явление, оно-то и является ключом к происшествию с Гердом. Питер подал слишком большой потенциал на преобразователи времени, чтобы установить предел, при котором время в клетке разрывается. Но время не разорвалось, а растянулось, одни элементы клетки ушли в будущее, другие погрузились в прошлое. Равномерного движения — то назад, то вперед — не получилось. Да Питер и не добивался этого: он стремился создать разновременность в клетке, а не просто убыстрить или замедлить время. Между тем Герд и не думал разгармонировать свое биологическое время, он хотел лишь равномерно изменить его скорость. И создал в себе разновременность!
Именно в этот час, полностью уяснив, в какое впал отчаянное положение, он и написал записку, что запутался в экспериментах и намерен улететь на Землю отдохнуть. Он уже знал, что ему предстоит исчезнуть из вашего «сейчас» и что его непременно хватятся. Постороннее вмешательство могло лишь осложнить дело, а не помочь выпутаться из беды. Сообщение же, что он на Земле, давало возможность без помех продолжать попытки самоспасения. Вот почему он и просил не отключать лабораторию от энергопитания. Дело было, разумеется, не в простых биологических растворах, а в том чрезвычайно сложном биологическом объекте, который назывался Гердом Семенякой.
— Думаю,— продолжала Лаура,— каждая следующая попытка вернуться в гармоничное время# в наше «сейчас», лишь усугубляла беду. Разновременность все нарастала, Герда размазывало по разным временам, он был в прошлом, в настоящем, в будущем. И в каждом времени существовал лишь частично. Так он стал из тела привидением, так реальная жизнь превратилась в жизнь призрачную. А вы, обнаружив какие-то видения, отключили энергопитание и сделали невозможным возвращение его к жизни: Герд замер в равновременном, верней, вневременном существовании. Он законсервировался в своем призрачном бытии. Так продолжалось два года, так могло продолжаться и сотню лет. Потом явилась я, было подано энергопитание, Герд ожил, вернулся к прежней призрачной жизни. И опять продолжались попытки вернуться в свое время. Форсирование генераторов, которое чуть не привело к аварии,— одна из таких отчаянных попыток. Она не удалась. Все, что было под силу призраку, оставалось лишь призрачным усилием.
— Один вопрос,— деловито сказал Чернов.— Вот вы, дорогая Лаура, все твердите: призрак, привидение, фантом… Но, между прочим, прежние привидения, я говорю об их средневековой разновидности, являлись испуганным людям в самых разнообразных видах: с лицами, глазами, фигурами, даже произносили речи и, по свидетельству древних, вполне разумные, не междометия: ах, ох, ух, увы! Например, знаменитая тень отца некоего древнего деятеля Гамлета. Как она красноречиво выступала в своем саване, просто доклад держала! А в нашем случае? Жуткое однообразие — скелет, и даже не целый, а расчлененный, одна рука… Есть у вас, так сказать, научное объяснение такого вырождения облика современного призрака?
— Есть,— сказала Лаура.— Напомню, что Герд — разновременен. Если бы он мог полностью выявиться в одном времени, он перестал бы быть призраком. Герд является в виде скелета, потому что кость — единственное, что не меняется при близких преобразованиях времени. Но и предстать в облике скелета, наверное, тоже страшно трудно, ибо Герд ни разу не сумел собрать себя полностью.
Ростислав Берроуз, не спускавший с Лауры внимательного взгляда, медленно, словно прислушиваясь к своим словам, проговорил:
— Вы уже, стало быть, не думаете, что та страшная костлявая рука тянулась к вашему горлу, чтобы задушить вас?
— Нет, не думаю больше! — с волнением сказала Лаура.— Я знаю ваше мнение о Герде, как о добром, великодушном человеке. Я часто рассматривала его портрет — Герд выглядит именно таким, каким сохранился в вашей памяти. Он не может причинить зла. Он тянулся ко мне… Я уверена, что он просил помощи! Он знает, что мы способны вызволить его, способны вернуть в нормальное существование.
— Вы з этом тоже уверены, друг Лаура? — Да! Что нельзя совершить призрачной рукой, то вполне под силу обыкновенной человеческой руке. Друг Питер в опытах с живыми клетками проделывает и размазывание их в разновременность, и обратный сбор в единое время. Герд показал нам путь, когда пытался своей потерявшей телесность рукой форсировать генераторы атомного времени.
Чернов обернулся к директору и хотел что-то сказать, но Берроуз заговорил сам:
— Действуйте, Лаура. Питер будет вашим помощником, а я с моим заместителем окажем любое содействие. Если потребуется, все энергетические ресурсы Урании предоставим в ваше распоряжение.
8.
— Осталось пять минут! —- сказала Лаура.
Она не отрывала глаз от хроноустановки. По экрану стереовизора переваливался медведем лохматый Питер Юркин — он наблюдал в соседней комнате за генераторами, изредка поворачивал лицо и радостно улыбался: генераторы шли на неслыханной интенсивности. Питер успокаивал улыбкой — сбоев нет, аварий не предвидится. Ростислав Берроуз с сочувствием смотрел на Лауру, она была очень бледна. Чернов, потеряв говорливость, молча переводил глаза с Лауры на стереовизор — на долю Питера выпала главная роль, он решал, удастся ли «скомковать разновременность в нечто единое», так он сам сформулировал свою задачу.
— Есть пик нагрузки! — объявил Питер с экрана.— Начинаю отсчет — три, два, один, ноль!..
Лаура вскрикнула. Посредине комнаты, у самой хроноустановки, закачался зыбкий, расплывчатый скелет человека. Чернов поспешно схватил ее за руку и оттащил к стене. К ним отошел и Берроуз.
— Вижу, вижу!— заорал с экрана Питер.— Секунда в секунду по расчету! Три минуты я удержу нагрузку, этого хватит.
Призрак менял облик. Скелет терял зыбкость, становился все устойчивей, на костях появились ткани, на голом черепе быстро вырастали волосы. Лаура не дыша глядела, как привидение становилось человеком. Чернов и Берроуз поддерживали ее, возбуждение Лауры тревожило их.
— Он, он, наш Герд! — восторженно прошептал Чернов, на громкое восклицание у него не хватило дыхания,
А Лаура увидела в оживающем призраке человека, в портрет которого так часто всматривалась. Это было то самое лицо — доброе, милое, немного наивное, какое-то радостно-растерянное.
— Готово, сбрасываю нагрузку! — крикнул Питер.— Еще хоть минуту — опасно!
Преобразовавшееся в человека привидение зашаталось, раскинуло руки, и повалилось на пол. Лаура вырвалась и подбежала к распростертому телу.
— Надо перенести его на диван! — крикнула она.
Чернов и Берроуз подняли Герда за плечи, подоспевший Питер подхватил за ноги.
На диване теперь лежал нормальный человек, отнюдь не привидение. Он открыл глаза, губы его шевелились, он хотел говорить и не мог. Голоса не было, лишь по движению губ угадывалось одно медленно повторяемое слово: «Спасибо! Спасибо!» Внезапно тело затрепетало и вытянулось, глаза закрылись, на щеки, только-только порозовевшие, легла безжизненная бледность.
— Он теряет сознание! — крикнула Лаура.— Прошу вас, дайте какое-нибудь лекарство! Питер, скорей вызовите врача!
— Лаура, Герд потерял не сознание, а жизнь! — скорбно сказал Берроуз.— Вы возвратили его к жизни, Лаура, чтобы он удостоился смерти.
Лаура лихорадочно хватала руки Герда, трясла его за плечо, гладила щеки — и ощущала, как все холодней становится тело, ставшее из привидения человеком.
— Вы возвратили ему одновременность всех клеток организма,— с печалью говорил директор института.— Вы собрали его в нечто целостное из разных времен. Но гармонизировать в этом новообретенном едином времени невозможно. Я это предвидел, не хотел заранее вас огорчать. Успокойтесь, Лаура. Уход из своего времени кончается уходом из жизни. Против законов природы не пойти! Возьмите себя в руки, прошу вас!
Он все говорил. Лаура не слушала. Она плакала.
