Мы бегали на Неву смотреть военные корабли. Не помню, чтобы кто-то из нас строил дома модели судов или изучал флажковую азбуку. Да чего греха таить, плавать и то умел не каждый… А вот зрелище военного парада на воде привлекало всех.
Корабли нашего детства — «Марат», «Октябрьская революция», «Киров», «Максим Горький»… Строгие стальные красавцы, расцвеченные сигнальными флажками, они вошли в нашу жизнь навсегда как Нева, как Финский залив, как сам Ленинград.
Мы проходили вприпрыжку всю набережную, от Литейного до моста Лейтенанта Шмидта, а потом, возвратившись к площади Декабристов, проталкивались сквозь толпу к гранитному парапету. Там обычно стоял на бочке эсминец «Яков Свердлов». На нем служил Гоша. ,
Он был из нашего двора, года на три старше, уже где-то работал и не во всех мальчишечьих делах наших мог принимать участие. Но когда по воскресеньям мы шли. гонять мяч в Юсуповский сад или на стадион имени Ленина, Гоша был рядом. С ним мы чувствовали себя уверенней, особенно если предстояло идти мимо дома № 20 по улице Союза Связи или даже хуже того — грозным для нас Прачечным переулком: мирно нас там никогда не встречали. Гоша шел с нами, и тамошние пацаны понимали, на чьей стороне перевес в силе и в психологической подготовке.
Батя у Гоши был моряк, один из тех, кто надел бескозырку еще до революции. Он погиб на гражданской, и знали мы его с Гошей одинаково по старой фотографии. Не помню уж, откуда пошло, но принадлежность Гошиного бати к отряду Анатолия Железнякова нами никогда не ставилась под сомнение: одни усы да перекрещенные пулеметные ленты чего стоили?!
Однажды, года за два до войны, Гоша как-то сказал:
— Все, ребята, иду служить на флот, как батя. Не давайте покамест себя в обиду.
Его не было год, а потом однажды он заявился в клёшах, бескозырке и черном бушлате с золотыми пуговицами. Раньше нас ничто с ним не разделяло, возраст не в счет. Теперь во двор пришел совсем другой человек. Казалось, мы все ничуть не изменились за год, остались такими же пацанами, а Гоша вырос и за себя и за каждого из нас вдобавок. Он говорил баском, носил черные усы, но главное — потрясал своим лихим флотским обличьем.
— Ну, как живете, братва? —улыбнулся он, и мгновенно вернул себе привычное место в нашем окружении.
Отпуск у Гоши оказался краткосрочным. Рассказал он, что служит на эскадренном миноносце «Яков Свердлов», а все остальное — военная тайна. Это мы понимали и не допытывались.
Еще через день Гоша уехал.
— Убываю к месту службы,— гордо произнес он на прощание и угостил всю ораву мороженым. — Не забыли? «Яков Свердлов».
Потом пришел черед других парней, и еще трое наших надели военную форму, армейскую, правда. А вскоре началась война.
…Собравшись после победы, мы недосчитались многих, Гоши Демидова в том числе. Свои потери были и у дома № 20 по улице Союза Связи и в Прачечном переулке, только теперь мы их стали считать общими.
Много лет спустя удалось узнать о судьбе Гоши. При эвакуации Таллина в 1941-м «Яков Свердлов» шел в эскорте крейсера «Киров», а когда фашисты выпустили по крейсеру торпеды, эсминец принял их на себя: сам погибай, а товарища выручай…
…Те, кто остался в живых, ходят и будут ходить на Неву.
И снова с затаенным восторгом, молча, мы будем любоваться кораблями, замершими в живой невской воде, и среди выстроенных в черно-белую линию моряков по привычке искать глазами Гошу, парня с нашего двора, матроса с эсминца «Яков Свердлов», разделившего судьбу своего корабля.
