Мальчик сидел у лужицы и пускал кораблики. Постороннему человеку кораблик мог показаться просто- щепкой, куском сосновой коры. Но мальчик добросовестно трудился, сооружая его: подстругивал ножичком, даже мачту с парусом сделал — вбил посередине гвоздик и нацепил на него бумажку. Он все сделал так же, как папа. Правда, у папы кораблики получались красивее, лучше, чем в магазине, а у мальчика вышел кривобокий, какой-то обгрызанный, мачта торчала косо, а парус сразу слетел в воду и размок. Но плавал кораблик хорошо. Мальчик пускал его давно, уже замерз, но домой не уходил — дома никого: мама на работе, а папа… Мальчик сидел у лужицы, то куксился, то начинал чему-то улыбаться. В его голове сами собой поочередно оживали две картинки, два случая из жизни.
ВЕЛОСИПЕД КУПИЛИ…
Он стоял на деревянном прилавке, словно присевшая на мгновение гордая птица. Рама обмотана промасленной бумагой, руль, втулки, обода, спицы лоснятся жидким солидолом.
— Нравится? — услышал мальчик знакомый глуховатый басок откуда-то сзади.
— Нравится,—тихо, почти бездыханно ответил он.
Из-за спины его, сверху, потянулись руки в клетчатых, закатанных до локтей рукавах. Крепкие пальцы обхватили сиденье и руль. Велосипед оттолкнулся от прилавка двумя своими колесами и опустился перед мальчиком.
— Придется купить. Именинник сегодня он у нас. Четыре года!
Женщина-продавец смотрела, улыбаясь, проникаясь счастьем покупателей.
На улице, прямо у входа, у деревянного крыльца отец содрал бумагу с рамы, скомкал, обтер покрытые смазкой части велосипеда, бросил мазутный ком в урну. Поискал глазами вокруг, достал носовой платок и еще раз тщательно протер велосипед. Сынишка стоял рядом и, выпучив глазенки, неотрывно следил за работой Отец закончил. Туда же, в урну, кинул платок, вышел с велосипедом на асфальтированную дорогу, поставил его и приказал неотступно следовавшему сыну;
— Садись.
Мальчонка мигом забрался куда следует.
— Держи руль крепче.
Отец покатил сына, подталкивая велосипед под сиденье. Мальчик сидел уверенно, с усердием давил на педали. Отец ускорил шаг, побежал и вдруг с силой толкнул велосипед, оставив сына без поддержки. Мальчик восторженно вскрикнул, вильнул рулем, но не упал. Он, видно, даже не заметил, что остался один. Дорога шла на спуск, велосипед катился все быстрее, педали мелькали, их уже не нужно было крутить — они сами поднимали ноги. Мальчик сжался, напряженно вцепился в руль: он только понял, что едет без помощи. В испуге заплакал.
Отец, смеясь, легко догнал мчащийся велосипед, на бегу повернулся вполоборота к сыну, не обращая внимания на его плач, радостно закричал:
— Молодец, Вовка! Молодец! Сам едешь, сам!
Почувствовав опору, застыдившись своего малодушия, мальчик всхлипывал через нахлынувший восторг. Все еще испуганные глаза светились победой: сам едет, сам!
Ноги работали задорно. Приближался перекресток. Отец на всем ходу схватил велосипед с сыном, пробежал по инерции несколько шагов и остановился. Глядел на сына и громко, на всю улицу говорил:
— Вот это по-нашему! Раз — и поехали! Вот сейчас мать удивим! Купили велик и ездить умеем!
ПАПУ ПРОВОДИЛИ…
В вагоне, старом, прокопченном, с деревянными потемневшими полками, не людно. На одной из полок, упершись руками в липкое дерево, сидит мальчик. Рядом с ним женщина. Лицо ее несколько изъедено оспой, волосы сплетены в косы и уложены венком вокруг головы; толстоватые губы, какие бывают обычно у людей добрых, слабо улыбаются; большие темно-карие глаза внимательны и умны — такие редко бывают веселыми, но не выдают они и горя, в них полнота, сила, какое-то внутреннее нежелание выплескивать душу по пустякам.
Мать для столь маленького сына старовата. Над ними в зеркале мелькает клетчатая спина. Спина исчезает, появляется серый зад, наконец лицо. Оно возбуждено и тоже немолодое. Однако движения отца бодрые, резкие, не молодые даже, а молодецкие. В руках у него бутылка лимонада и кружка. О металлическую кромку стола сорвал пробку, налил лимонад в кружку, подал сыну. . .
— Вот и выпьем за отъезд,— сделал несколько глотков из горлышка.
В поезде лимонад вкуснее: сын причмокивал, глазенки — поверх кружки — с интересом оглядывали купе.
— Что, Севастьян, не узнал своих крестьян, со мной охота?
Сын улыбнулся, ничего не ответил.
— Сейчас нельзя. Вот поеду, осмотрюсь в теплых краях, тогда и вы приедете.
Мать как-то сконфуженно опустила глаза, торопливо поправила сыну треугольный чубчик. Отец это заметил, точнее, просто отметил, поерзал глазами и полез поправлять чемодан, которому вроде не с чего было сдвинуться. Садясь, глянул недобро на жену, уставился в окно.
Мальчику теплые страны представлялись очень красивыми, похожими на павлина, которого он видел в приезжем зверинце. Они туда ходили втроем, и папа говорил, что павлины живут в теплых странах…
— Нигде, собаки, без пьянки обойтись не могут! — отец, заинтересовавшись, даже привстал.
Сын тоже посмотрел в окно, но увидел лишь ветви деревьев да небо, посеревшее от грязного стекла.
Мальчик все держал и держал пустую кружку в руках и почему-то боялся поставить ее, пошевелиться.
Отец вдруг повернулся и выпалил:
— Что? Думаешь, я совсем хочу уехать?! Сказано: огляжусь — вызову,— пробуровив жену взглядом, добавил: — Что молчишь?
— Что говорить, Саша? Вызовешь — приедем.
— Нет, ты, дура, думаешь: не вызову! И этого балбеса научила! Сидит, воду дует, слова не добьешься!
Мать привычно молчала, не нервничала, но думала, видно, о чем-то тяжелом.
Мальчик осторожно поставил кружку на стол, насупился. В последнее время он привык к ругани отца, но эта была какой-то непонятной.
— Нам, наверно, уже пора,— несмело сказала мать.
Как бы в подтверждение слов поезд дрогнул.
На перроне стоял мальчик. Его держала за руку женщина чуть выше среднего роста, среднего сложения. В пыльном окне торчало лицо отца, Женщина посматривала то на мужа, то вдоль вагонов, то куда-то вниз: время для нее шло мучительно долго.
Поезд фыркнул, тяжело задышал. Мальчик смотрел на шевелящиеся немые губы отца, улыбнулся смешно сплющенному о стекло носу.
Поезд уходил…
Кораблик утыкался в противоположный берег. Мальчик обходил лужицу, приседал и снова отправлял кораблик в плавание. Две картинки, два случая из жизни оживали, но никак не соединялись, не смыкались в его голове.
И совсем уж он ничего не знал о том, что картинки эти будут оживать через пять, десять, двадцать лет… Они будут оживать всю жизнь, но так и останутся несоединенными.
