— Еще один мертвый город…
— Какой по счету — десятый? Вся планета в развалинах!
— Старое выеденное яйцо…
— Где же у них сокровища? Черт побери, не могли же они жить без роскоши! Без красоток…
— Слюни глотаешь, Гарри?
— Хватит вам! — не выдержал Томас Веллз.— Надо иметь уважение к древней цивилизации.
Это был единственный трезвый голос среди брюзжания неудачников. На Томаса тотчас накинулись:
— Мечтатель!
— Подложить бы старушке пару аннигилиток…
Томас не слушал. Он старался посадить ракету поближе к городу. В конце концов, парни правы. Забраться за тридцать парсеков от Спасителя и найти этот хлам… Какое, собственно, ему дело до старой цивилизации? Как всем, ему нужны золото и алмазы.
Но сокровищ на планете не было. Даже там, где они обязательно должны были быть. На запястьях статуй вместо браслетов — свинцовые ободки, в клипсах — зерна графита… Хотя сами статуи были, по признанию всех, изумительны. И картины из цветного стекла, витражи, играли тонкостью красок. Но не будешь же забивать трюм статуями и стеклом. Спаситель такой товар не примет, добытчиков попросту засмеют…
По трапу сходили неторопливо. Осточертели пыль и развалины. Все были раздражены, потому что уже не ждали находок.
Город, как все другие, начинался с многоэтажных зданий. Улицы выходили в поле, если можно назвать полем каменистую, иссушенную ветрами равнину с чахлой голубоватой растительностью. Красное солнце неярко освещало стены домов, вылитых из цветного стекла. Город был стар, он пережил, наверное, десятки тысячелетий. Но он был красив. Изящные линии портиков, острых’ башен, мостов радовали бы глаз, если бы не смотреть на все с прищуром, как друзья Томаса. Улицы были широкими и прямыми, когда-то по центру их росли, наверное, цветы, а теперь там и здесь стлались те же голубоватые кустики.
Ракета стояла ярдах в двухстах от начала улицы.
— Пошли?!. — сказал Нелл Уоррен, капитан, предводитель добытчиков. Обращение прозвучало полувопросом, полуприказом. Парни плохо верили капитану. В их глазах он все больше приобретал ореол неудачника. А невезение в космосе измерялось годами растраченной жизни. Невезучим этого не прощали.
Кто-то хмыкнул в ответ. Кто-то ударил ногой, как копытом, в камень, и тот рассыпался. Старое — все было старое на планете.
— Надоело! — сказал один. Кто — по голосу определить было трудно, шлемофоны искажали тембр, голоса людей были похожи один на другой.
Все почему-то медлили, поглядывали вдоль улицы, может быть, примеряясь, в какой дом вломиться. Ветер немного пылил, присыпал скафандры серой мукой. Безотрадным все было кругом — чужим и холодным.
Вдруг Томаса Веллза, стоявшего рядом с капитаном, будто качнуло ветром. Он сделал шаг по направлению к улице, еще шаг. С первого взгляда была заметна странность в его походке: словно его одновременно толкало вперед и назад. Он даже откинулся корпусом, сопротивляясь толчкам, но его тянуло вперед, и он неловко переставлял ноги — как это бывает, когда спрыгнешь с бегущего тротуара.
— Веллэ! — крикнули ему вслед.
Веллз не ответил. Он все быстрее перебирал ногами, двигаясь уже по середине улицы.
— Веллз!.. — заорали несколько человек, не понимая, почему так странно бежит их товарищ.
— Веллз!.. Веллз!.. — Кричали теперь уже все, оглушая самих себя в шлемофонах.
Веллз не отвечал и вдруг, не прекращая бега, стал погружаться в почву — по колено, по
— Веллз! — ревели ему. — Назад!..
Еще секунду над дорогой поблескивал шлем, но вот и он исчез, — перед командой простиралась пустая улица.
Люди погибают по-разному: в метеоритном потоке, в лапах чудовищ, по воле других людей. Но чтобы человек погибал так, — без крика исчезая в земле, — этого не видел никто.
— Гром небесный!..—Первым опомнился Гарри Смэт. — Бежим!
Кое-кто схватился за поручни трапа.
— А Веллз? Капитан, как же Веллз?!
Льюис Ли метнулся по следам Веллза.
— Назад! — крикнул капитан. — Не сметь!..
— Но — Веллз!..— Льюис рвался в сторону города.
— Назад! — приказал капитан. — Я не хочу лишаться команды на этой развалине!
Было слышно, как учащенно дышали в скафандрах члены команды. Вечный вопрос долга и самосохранения каждый пытался решить по- своему. Веллз исчез, — это не было смертью или убийством, — он просто исчез у всех на глазах. Может быть, на планете есть кто-то, кто это сделал? Но он может сделать то же самое и с каждым из них.
— Бежим,— настаивали одни.
— Как же Веллз?.. — твердили другие.
Топтались на месте. Смотрели на город. Чувствовали мурашки на спинах и ничего не могли понять.
Ветер мел цементной пылью.
Решили ждать. Одни поднялись в ракету, другие остались внизу у трапа. Ждать решили, пока хватит терпения. Поглядывали на город, оглядывались назад — нет ли кого за спиной. Никого не было. Смельчаки предлагали пустить в ход аннигиляторы. Но против кого? Это был мертвый город…
В город никто не шел. Даже не помышлял, чтобы идти. А он лежал рядом, такой же, как все остальные города планеты. Почему, думалось каждому из команды, это случилось здесь? И что, собственно, случилось? Почему с Веллзом?.. Вот Гарри, трус и слюнтяй. Уоррен, никчемный из капитанов, но он — владелец ракеты. Уоррен стоял рядом с Веллзом, с честнягой Веллзом, храбрецом, которого каждый хотел бы видеть на капитанском месте. Может, поэтому все и ждут, что это был Веллз, а не кто другой? Где он теперь, что с ним?.. В каждом теплилась
надежда, что Веллз не погиб. Если бы это была гибель — она была бы для всех. Надо ждать. Веллз должен прийти.
И Веллз пришел.
Солнце уже садилось. Косая тень легла от домов, оставив узкую полосу света — дорожку на восточной стороне улицы. По этой освещенной дорожке и шел к ним Веллз.
Из ракеты кубарем катились по трапу вниз. Те, кто ожидал на земле, смотрели в сторону Веллза. Он шел неторопливо, не оглядываясь по сторонам, и нес в руке камень.
— Какого черта…— спрашивали внизу у трапа.— Зачем ему камень?
— Зачем?..— повторили еще два-три человека.
Веллз вышел из улицы. Всем хотелось поскорее увидеть его лицо. Но лицо его было обыкновенным. Тогда опять стали смотреть на камень. Камень был тоже обыкновенным.
— Какого дьявола?..—опять спросили добытчики, не переставая следить за каждым движением Веллза. В наушниках не было слышно дыхания, тишина стояла такая, что если б не город, каждый подумал бы, будто он один во всем мире. Он и Веллз. Веллз идет к нему, и непонятно, Веллз это или кто-то другой.
Веллз подошел вплотную и сказал,— каждый запомнил его слова, будто они исходили не от Веллза, а от судьи по особо важным делам:
— Ребята, надо убираться отсюда немедленно. Нам дано пятнадцать минут. Если не упорхнем к этому сроку, с нами случится вот что.
Он бросил камень,— так же, как бросил бы окурок от сигареты,— чуть в сторону от себя. Не успев коснуться земли, камень вспыхнул беззвучным взрывом. Упругая волна воздуха качнула команду. Веллза тоже качнуло.
— Пятнадцать минут,— повторил он и поправился, взглянув на часы: — Четырнадцать…
Железный трап загудел под топотом каблуков.
— Ну вот,— сказал Веллз, когда диск планеты поплыл к кормовым иллюминаторам.— Теперь я расскажу, что случилось.
Вокруг него сгрудился весь экипаж ракеты. Человек, который исчез и вернулся и который за секунду всех подчинил своей воле, заставив их, не веривших ни в бога, ни в дьявола, бежать с мертвой планеты,— такого человека стоило послушать.
— Не знаю, что меня толкало вперед,— начал он.— Я слышал, вы кричали мне вслед, но не мог повернуть головы, ответить. Подо мной была твердая почва. Вначале, когда я стал погружаться в нее, я отчетливо видел каждый камешек, каждую песчинку. Потом наступила тьма. Сколько так тянулось — не знаю: может, минуту, может быть, час. Но вот вокруг чуть посветлело, я очутился в странном колодце, сжатый со всех сторон тьмой, такой густой и плотной, что на нее можно было бы опереться. Лишь крохотное пространство впереди меня было освещено, и в нем… в нем я увидел свою тень, еще более черную, чем окружавшая меня тьма. Тень лежала передо мной, до жути черная, ощутимая, точно бархат. Вы знаете, я не робкий, но этой тени я испугался…
Слушатели молчали. Они знали выдержку Веллза: на Икарии он выкрошил аннигилятором зубы гигантского мегатерия и выбрался живым из чудовищной пасти. Если теперь он испугался собственной тени, значит, было чего пугаться.
— Я и говорю,— продолжал Веллз,— эта тень довела меня до дрожи в коленях. Я бы, наверно, заорал благим матом, если бы вдруг не почувствовал, что я не один. Кто-то был рядом, следил за мной. Чисто машинально я спросил: «Кто здесь?..» И прежде чем мне ответили, я понял, что рядом люди, Мертвая планета оказалась вовсе не мертвой! И вот я услышал голос:
— Мы знаем, кто вы и зачем вы пришли. Но нам хочется знать, почему вы такие. Как случилось, что при такой психологии вы овладели фотонной техникой, аннигиляцией? Расскажите нам о себе, о своей планете.
Голос был совсем рядом, говорили на нашем языке. Я даже подумал, что мне все это снится, что я заснул в каюте и кто-то рядом дурачится, выключив свет…
Но тень шевельнулась у меня под ногами, напомнила мне, что все происходит наяву. Надо было отвечать… Было что-то странное в самом вопросе — почему мы такие, — это слово особенно подчеркивалось в произношении, оно звучало как обвинение. Винить нас было за что — спору нет. Но пусть бы сказали прямо, что мы негодяи, а то ведь спрашивали—почему, забирались в корень вопроса, в историю… Я не силен в истории: все мы тут недоучки. Но мой дед, член Коллегии Знатоков, был докой в этом вопросе, и он мне кое-что рассказывал, пока я подавал надежды на большее, чем стать космическим гангстером. Дед сразу пришел мне на память, с седой бородой и слезящимися глазами. Он был еретиком в нашей семье, да и в Коллегии тоже. Под конец жизни его лишили звания и привилегий и даже тайно следили за ним — не обращает ли он в ересь других. Когда он рассказывал свои сказки, он понижал голос до шепота, и в этом дрожащем шепоте было столько мечты, что я, обыкновенный юнец, гонявший днями мячи на площадке, прислушивался к словам старика. Но когда я пытался хоть что-то повторять из дедовых сказок, отец бил меня по губам и шипел: «Тише… За это знаешь что?..» А на деда он кричал в полный голос, называл его старой жабой и тунеядцем. Отцу было нелегко: он ничего не добился в жизни и злился на деда за то, что старик разжалован и лишен пособий, на которые рассчитывала наша семья. Мне было жаль деда, я любил его россказни, но все реже пытался повторять их, чтобы не ходить с пухлыми от отцовских предупреждений губами. Потом и сам научился смеяться над дедом и даже пинать его в бессмысленной мальчишеской злости.
А теперь, в темноте, слыша рядом дыхание спрашивающих, я вспоминал сказки деда. Кое-что в жизни мне пришлось слышать и от других: во многом дед оказался прав, но все равно это было как сказка, потому что одни, из тех, кто встречался мне на пути, верили в это, другие начисто отрицали. Я и решил рассказать историю, как слышал ее от деда:
— Наш род начался на Земле…
У меня появилось желание выложить все начистоту. Может быть, этому способствовала темнота, окружавшая меня; может, я чувствовал, что в правдивом рассказе. будет мое спасение. Но главное в том, что меня не убили, не лишили рассудка, со мной разговаривали — и я отвечал:
— Земля была доброй планетой, с ласковым солнцем и синими теплыми океанами. На Земле были бедные, были богатые. Потом бедные поднялись против богатых, чтобы отобрать их имущество и поделить между всеми. Борьба была долгой, кровавой и закончилась победой восставших. Но побежденные богачи сумели завладеть ракетами и покинули Землю. Очень долго блуждали в пространстве, пока не нашли планету, на которой мы сейчас и живем. Планету назвали Спасителем.
— Спаслись… — сказал голос из темноты, мне показалось — с усмешкой.
— Спаслись, — ответил я неохотно, потому что меня перебили.
— И много времени прошло с тех пор, как ваши предки нашли… Спасителя?
— Четыреста лет…
— А дальше — что? — спросил голос.
— Так и живем на Спасителе, — сказал я. Слово, наверно, им не понравилось. Ну, а мне не нравился их допрос —что им от меня нужно?
— Как живете? — опять спросили меня.
— По-всякому —сказал я.— Одни владеют богатством, другие, вроде нас на ракете, ищут добычу в космосе. Кому не удалось ни то, ни другое, служат богатым.
В темноте долго молчали, потом спросили:
— А как же — Земля?..
— О Земле у нас говорить не принято. Может быть, толстосумы из Первых что-нибудь и знают о ней. Остальные — забыли.
— Забыли?..
— Никто не знает ее координат.
— А если бы знали вы?..
Я пожал плечами — вопросы мне надоели. Но они молчали, ждали ответа. Я сказал:
— Покажитесь.
— Зачем? — спросили меня.
— Поговорим на равных, — сказал я. — Вы меня видите, я вас — нет.
Опять что-то вроде смеха прошелестело во тьме. Это меня укололо: я чувствовал себя котенком, игрой с которым забавляются взрослые.
— Покажитесь, — повторил я.
Тьма мгновенно исчезла. Передо мной был квадратный зал, один из тех бесчисленных залов, украшенных статуями и картинами, которые мы видели во всех городах. Полный света и воздуха, он казался залитым огромной каплей росы. Посредине зала, ярдах в двух от меня, стоял узкий и длинный стол. За столом напротив меня были трое. Они были очень молоды, юноша и две девушки — почти девочки. Они и вели со мной разговор. Признаюсь, я смутился. Я ожидал увидеть чопорных Знатоков, в скуфьях и мантиях. А они были совсем ребята… Я спросил их:
— Откуда вы здесь?
— Мы часовые, — ответил юноша.
— Не понимаю, — признался я.
— Охраняем планету, — пояснили они.
— От кого? — спросил я.
— От вашей… команды.
Я подумал о их такте и вежливости. И умении вести разговор.
— Почему вы ее охраняете?
— Потому что она — музей.
Я был сбит с толку: вот уж — музей! Спросил:
— Мертвые города?..
— Это они для вас мертвые.
— Что вы хотите сказать?
— Посмотрите…
Они показали мне город — один из тех, в которых мы уже были, Исчезла стена, открылась равнина, и на равнине — этот город. Я узнал его по огромному куполу над внутренним холлом белого здания — художественной галереей. Мы еще удивлялись что купол свинцовый и столько металла убухано на обыкновенную крышу. Но теперь, когда город показали ребята, купол был не свинцовый, а золотой. Я спросил:
— Почему — золотой?
— Потому что он золотой и есть.
Я не поверил. Когда мы нанесли визит городу, мы не нашли там ни блестки золота.
— Мы видели купол — свинцовым…
Ребятишки улыбнулись и открыли внутренний вид галереи — ряд женских статуй, которые мы видели. Гарри посылал им тогда воздушные поцелуи… Теперь статуи выглядели иначе: на запястьях вместо свинцовых блестели золотые браслеты, в брошках и клипсах сверкали бриллианты.
— Не может быть, —сказал я, — там свинец и графит!
— Для вас — свинец и графит…
— Почему? — спросил я в упор.
Юноша, который до сих пор стоял за столом, сел на невидимую для меня скамью — девчонки сидели обе по левую руку от него.
— Видите ли,— сказал он, — это связано с историей нашей планеты.
Откровенно сказать, при виде этих молокососов я совсем осмелел. Если они разговаривают со мной и ничего мне не сделали, они ничего не посмеют сделать. В конце концов у нас в трюме четыре аннигилитных бомбы, они разнесут планету в клочки. Я стоял, думал об этом, а мальчишка сидел напротив меня и, глядя в глаза мне, хмурился. Вдруг он спросил:
— Вы уверены в своих бомбах?
Меня словно ножом ударили.
Девчонки хихикнули — вежливо так, противненько, а парень, словно и не спрашивал о бомбе, сказал:
— Эта планета называется Ольмия. Наша цивилизация зародилась здесь около миллиона лет назад. Но постепенно истощились естественные богатства, воздух становился разряженное, солнце тускнело. Мы нашли другие миры и переселились туда. Но мы по-прежнему любим Ольмию. Здесь наша история, культура и… психотехника.
Заметив, что у меня вздрогнул желвак, — я в самом деле не понял, что он понимает под психотехникой, — парень пояснил:
— Вы видели графит вместо алмазов. Это потому, что каждая вещь чувствует, какими глазами на нее смотрят. И… оберегает себя. Защищается.
Мне было не по себе. Нас на планете схватили за руку, с поличным, а меня притянули к ответу. И еще потешались надо мной, точно над дурачком. Я-то им про Спасителя от души, а они мне — хаханьки. Выходит, богатства были у нас в руках и ушли, как вода сквозь пальцы.
— Не верю…— буркнул я, хотя отлично верил тому, что было мне сказано. Другие, пожалуй, после «не верю» не стали со мной разговаривать, а эти — все-таки они были детьми — постарались уверить меня.
— Видите это кольцо? — спросила одна из девиц и сняла с пальца золотое кольцо с двумя цветными камнями. — Возьмите…
Я протянул руку. Кольцо тотчас посерело, камни превратились в черные угольки. Девчонка засмеялась, а я понял, что мне пора ретироваться.
Но это от меня не зависело. Парнишка глядел мне в лицо и вдруг спросил откровенно:
— Нравится вам такая жизнь?
— Какая там… жизнь, — махнул я рукой, вспомнив, как мы шатаемся по вселенной: где бы что сцапать да выбиться в люди…
Мальчишка вздохнул, девицы посерьезнели.
— Чем вам помочь? — спросил он, опять до чрезвычайности откровенно. — Может быть, знаниями?..
И тут я совершил самую большую оплошность за свои сорок пять лег. Не оплошность — я оставался самим собой: притворяться при них было нельзя. Я подумал — не сказал, только подумал: а нельзя ли будет их знания как-то… продать.
И на этом все кончилось. Парнишка отшатнулся от меня, точно его ударили.
— Сейчас вы пойдете к своим, — сказал он.— Мы дадим вам ровно пятнадцать минут, чтобы вы стартовали с Ольмии. Ни секунды больше… Когда вы появитесь на улице города, поднимите любой, какой увидите, камень. Подойдете к ракете — все будут спрашивать, где вы были. Бросьте камень на землю, и все увидят, что случится, если вы не уложитесь в четверть часа.
Он на секунду остановился и честно предупредил:
— Не позволяйте себе ничего лишнего…
Паренек сделал еще честнее. Он показал мне ракету, как она стоит в конце улицы. Команду — кого в каюте, кого внизу, у трапа. Он показал мне, кто о чем думает. Вы, капитан, думали в этот миг, что меня, наверное, нет в живых, надо плюнуть на все, стартовать. Гарри думал о том, что, потеряв два года в полете, он придет домой к Битти с пустыми руками, и Битти заплачет: Роберту шестой год, останется он неученым, не выбьется в люди…
После этого паренек встал, подождал, не спрошу ли я о чем-нибудь. Спрашивать мне было нечего. Тьма сомкнулась вокруг меня, и сразу же я оказался на улице.
Взял камень, как мне посоветовали, и пришел
— Да-а… — протянул кто-то, когда Веллз кончил рассказывать. — Все-таки стоило их шарахнуть парой аннигилиток.
Веллз ждал, что скажут другие. Другие молчали, и было неясно, думают они так же или вовсе не думают ни о чем.
— Насчет аннигилиток я не уверен, — сказал Веллз. — Мы не успели бы нажать гашетку, как превратились бы в пыль.
— Ч-черт!—Гарри с чувством ударил кулаком по столу. — Какие возможности!.. Что стоило им бросить хотя бы горстку алмазов!
Опять все промолчали, и опять за всех высказался Томас Веллз. Необычно звучали его слова, даже грустно:
— Ничего не попишешь, ребята, — сказал он,— есть миры, в которые надо входить с чистой совестью.
Поднял взгляд и посмотрел на добытчиков:
— А кто из нас видел, с чем едят эту штуку, — совесть?..
