Как слышите, земляне?…
Я — на Луне. Иду по кромке кратера,
Шагами легкими его окружность меряю,
А кратер этот значится на карте
Под именем красивым — Кавальери.
И вся дорога — празднично-удачна»,
Хотя кругом — недвижимо и немо,
И озорные солнечные зайчики
На серый пепел прыгают со шлема.
Я — на Луне сегодня! Я — ликующий…
Ну, не сегодня — завтра, может статься,—
Все тоньше грань меж явностью и будущим
В потоке ежечасных информаций.
Но, отвыкая от уединения.
Поверив в то, что нет загадок вечных.
Все чаще люди с большим удивлением
Не на победы смотрят, на осечки.
И негодуют. Не приемлют сказок.
И верят лишь в незыблемость расчета.
И век трезвеет. Может быть, не сразу,
Но с этой трезвостью, увы, уходит что-то..
А мы с приемником, наверно, старомодны —
Мы, чуть касаясь чуткого верньера,
Сквозь все помехи, города и годы
Упрямо ищем в сказочное веру.
И вот уже, задумчиво-внимательным,
Нам кажется — сигналит новый витязь:
— Я — на Луне! Иду по кромке кратера!
Как слышите, земляне! Отзовитесь!
Не надо!
Рассказать тебе сказку про белого бычка!
Ты говоришь: — Валяй, расскажи!
Ты говоришь — расскажи, я говорю — расскажи.
Рассказать тебе сказку про белого бычка!..
Эта сказка такая — она без конца,
И бычок — он такой — белый-белый…
Мне всю жизнь, сынок, не хватало отца,—
Тут, крути-не крути, ничего не поделать.
Я мальчонкой у глобуса как-то спросил:
Где на нем папин город отмечен!
Глобус тихо вращался, до глянца красив,
И молчал. Как зимою скворечник.
Было много потом и дорог и тревог,
И туман над рекой, над окопом зарницы.
Я, наверно, с отцом и поспорить бы смог.
И, наверное, самым святым поделиться…
Рассказать тебе сказку! Огня без причин
Не бывает. И случай — по сути — не случай.
Рос со мною, учился и вырос мой сын,
И прижался однажды щекою колючей.
Нет, идиллии не было. Жизнь была.
Даже «двойки» и вызовы. Парень — есть парень.
Он уехал… А осень по скверам мела,
Листья стыли, как угли на стихшем пожаре.
И все реже, все реже стучит почтальон.
Словно век не двадцатый над миром означен,
А за сутки всего лишь один перегон
Пробегают, хромая, почтовые клячи…
Рассказать тебе сказку! Она без конца.
Белый-белый бычок меня больно бодает.
Мне всю жизнь, сынок, не хватало отца,
А теперь мне тебя не хватает…
Рассказать тебе сказку про белого бычка!
Ты смеешься: — Не надо, не надо!
Ты смеешься — не надо, я смеюсь — не надо.
Рассказать тебе сказку про белого бычка!
Незваный гость
Вы знаете! — в Мюнхаузена верю.
Ей, богу, верю! Был такой и есть.
Вот-вот — вы слышите! — уже стучится в двери,
Уже вошел… Я приглашаю сесть…
Широким жестом шляпу он кидает
На стол, где черновик измученный лежит.
Как прежде,— неуемен и скандален,
Как прежде, — лжив, но как шикарно лжив!
Ну, разумеется, что время изменило
Его камзол, ботфорты и плюмаж.
Он не глинтвейны дует, а горилку,
И шпагу он сменил на карандаш.
Он матча не пропустит: — Шайбу! Шайбу!
И на трибуну выйдет — не вздохнет.
Он словно в душу смотрит, вопрошая.
Но как он врет, но как шикарно врет!
Он не дурак, он знает свою силу, —
Неправду с правдой сводит он в кольцо
И, как слезу на раннюю могилу,
Роняет безутешное словцо.
Ко мне явился он незваным гостем,
И перед ним стою я, словно гость.
А он плетет, он ладит к сердцу мостик.
На стол — нет-нет — да глянет, будто вскользь…
Мюнхаузен!Ну, будьте человеком!
Идите к дьяволу! Идите в тьму веков!!
Я, право, поделился бы ночлегом.
Но страшно за судьбу черновиков…
Всего лишь день
День кончен — брошен ни за грош!
Весь день! — ознобный и постылый…
Ангина в горло ржавый нож,
Как в ножны ржавые, вонзила.
Я знаю — все это пройдет:
Теперь ангины не смертельны.
Но кто здоровый день вернет
За этот — скомканный, постельный!
Ведь, может, дня, всего лишь дня,
Чтобы успеть в своей работе,
Не хватит так же, как огня —
Последней пули в пулемете!!
