Андрей Лобачев тоже был потомственным горщиком: его отца и деда в свое время хорошо знали в самоцветной Мурзинке. Андрей пристрастился к горному делу с детских лет, а впоследствии приобрел славу «ходячей энциклопедии», ибо не было минерала или уголка Ильмен — ныне знаменитого на весь мир Ильменского заповедника, — который бы не был ему известен.

В Ильмены семья Лобачевых перебралась из Мурзинки, когда Андрей вместе с отцом был приглашен в экспедицию минералога М. П. Мельникова. Закончив там работу, отец Андрея решил навсегда остаться в Ильменских горах, купил дом в Миасском заводе и стал заниматься добычей минералов.

Начальство не благоволило к Лобачевым, упорно отказывало им в разрешении на добычу камня. Андрей тайком, то в летнюю светлую ночь, то в зимнюю лунную рылся в горах: перебирал старые отвалы, перемывал пески на заброшенных приисках, и упорно искал новые жилы с «узорчатым каменьем».

Во время этих тайных путешествий Андрей узнал все тропинки, все ложки, болотинки и так освоился в Ильменских горах, что мог найти любую копь или месторождение в любое время.

На вид Лобачев был крепкий, среднего роста русобородый мужчина, всегда взлохмаченный, часто угрюмый, но с неизменно любопытными, как-то не вязавшимися с его угрюмостью глазами.

Он часто приходил к нам в дом (наша семья тогда тоже жила в Миасском заводе), приносил редкие минералы для показа моему отцу, души не чаявшему в красивом камне. Обычно молчаливый, Андрей мог о камнях говорить часами: как растут кристаллы, где встречаются, как выглядят на солнце и при луне. Он говорил о камне как о живом. Достанет из кармана друзу хрусталя и объясняет: «Вот это братья. Их не отличишь друг от друга, все различие — в росте. Один родился раньше, это первенец, а потом уж пошли его братья».

 

В карманах Андрея всегда лежали какие-нибудь камни. Однажды вытащил апатиты и начал длинную лекцию по минералогии — откуда он только все это знал!

— Эти камни по-русски называются обманщики…

Апатит и в самом деле в переводе с латинского — «обманщик».

 

— Настоящая физиономия этого камня, — продолжал Андрей, — желтоватые шестигранные кристаллы. Но они любят менять свою окраску и бывают стекловатые, как, кварц, зеленоватые — словно аквамарин, зеленые — точно изумруд, а то и розовые с желтизной — впрямь фенакиты. Сколько людей они обманули своим непостоянством!

В другой раз он вытащил из карманов целую коллекцию ильменских минералов.

— Физиономии ильменских минералов (у него все камни имели свою физиономию) самые красивые, таких камней во всем мире нет! Ильменские бесцветные топазы — самые чистые на свете, на них смотришь — и кажется, что это затвердевший воздух. А вот корунды — это же от неба у них такая синева! Ночью, когда небо темное, и сами они серые, неприметные…

 

Отец часто путешествовал по Ильменам с Лобачевым. И почти всегда брал меня. Андрей так знал горы, что ехал от одной копи к другой без дорог, никогда не плутая. С помощью Андрея Лобачева знакомились с Ильменскими копями, и точно так ж е — без дорог и тропок, все ученые, путешественники и любители минералов. И всем Андрей объяснял, что собой представляют ильменские минералы, как растут и где встречаются. А в доказательство своих лекций неизменно демонстрировал камни, тут же им найденные в копи.

Но это была маленькая хитрость Лобачева: у него на каждой копи имелись тайнички.

Он так привык быть проводником по Ильменам, что заранее найденные редкие минералы оставлял в каждой копи, зарывая их в своих тайниках, чтобы потом быстро, не тратя времени на поиски, показывать их экскурсантам. Он говорил, что иногда заполняет эти тайнички ночью. А когда мы его спрашивали, как он ночью определяет камни, Андрей отвечал: «на ощупь», «на вкус», «на зуб». Александр Евгеньевич Ферсман, также много путешествовавший по Ильменам с Лобачевым, говорил: ≪Невозможно понять, как он определяет минералы, но у него имеется необыкновенная наблюдательность и знание природы≫.

Сам Андрей любил вспоминать, как в Миасский завод «на ста тройках» приезжали ученые — участники VII Международного геологического конгресса, который проходил в конце прошлого столетия в Петербурге.

 

 

—Я знал, что иностранные ученые будут просить у  меня камни, поэтому выучил на нескольких языках слово «нет». Дарил я камни из тайников только Владимиру Ивановичу Вернадскому, а он уже, смотря по обстоятельствам, одаривал ими гостей… Но все же самые лучшие свои камни я иностранцам не показывал, считал, что они должны остаться в наших, русских, музеях.

И действительно, Андрей нередко, продавая моем у отцу какой-нибудь редкостный камень, говорил:

— Это камень особый, больше таких нет, а может, больше и не найдется, не продавайте его далеко, пусть он как-нибудь потом попадет в наш музей.

Около пятидесяти лет жизни отдал Андрей Лобачев Ильменским горам, оказав неоценимую услугу русской науке, но, обиженный царскими властями, все время преследовавшими его за тайную добычу самоцветов, отказывавшими ему в праве честно заниматься горным делом, к сожалению, унес с собой в могилу тайну многих открытых им месторождений цветного и драгоценного камня.

 

 

Вернуться в Содержание журнала

А теперь, вздохнув глубоко,
папиросу прикурив,
я скажу тебе такое,
что и прежде говорил:
— Если ты ее полюбишь
либо дорог станешь ей,
отойду я от девчонки,
первой радости моей.
Смех забуду, все забуду,
тыщу раз вздохну на дню,
на замок закрою сердце,
друга в сердце сохраню…

В суровую зиму 1919 года в только что освобожденном от дутовцев Оренбурге царил топливный голод. Останавливались предприятия, застывали на станционных путях паровозы, нечем было отапливать больницы, госпитали, школы.
Через две недели после установления в городе Советской власти сотрудник губсовнархоза Тауфик Сабитов отправился через захваченные белоказаками станицы в далекий и опасный путь с особым поручением.
А спустя еще полтора месяца в Москву на имя Ленина и наркома путей сообщения Красина была отправлена телеграмма: «В Оренбург караванным порядком доставлена сырая нефть на 37 верблюдах весом 1427 пудов». Как велика была 8 ту тяжелую пору потребность в топливе, если о таком относительно небольшом количестве нефти докладывали лично Ильичу! Эту нефть скупал в Эмбинском районе и с невероятным риском отправлял за 620 верст «красный коммерсант» Тауфик Сабитов.
1920 год. Освобождены от белогвардейцев Гурьев и Эмба. 25 февраля телеграфисты Самары и Саратова принимают телеграммы, адресованные губкомам партии и губисполкомам: «Постройка желдороги и нефтепровода к Эмбе имеет важнейшее значение. Надо помочь всеми силами и ускорить всячески. Организуйте агитацию, устройте постоянную комиссию помощи, примените трудовую повинность… Исполнение телеграфируйте регулярно. Предсовнаркома Ленин».

Недавно я побывал в школе, где учился Филипп Ефимович Болотов. Сельские ребята не забыли своего знатного земляка. В музее есть стенд, посвященный подвигу отважной четверки. Юные следопыты собрали немало любопытных экспонатов, связанных с жизнью Болотова. Разыскали они и бывшего штурмана, ныне генерала в отставке Бориса Васильевича Стерлигова, который многое рассказал ребятам о своем друге и сослуживце.

— Ну-с, что мы имеем? — спокойно рассуждал Заразилов. — В банде было два или три человека. Так? Приехали на телеге. Надо полагать, что Кондюрины знали их раньше. В семьях, где сундуки набиты добром, незнакомцев просто так в дом не пускают. А женщины ворота открыли. И подводу во двор ввели, и лошадь накормили, и гостям самовар вскипятили. Вот этот самый, с которым наш уважаемый следователь возится. Скоро у тебя, Петр Капитонович? Брюхо к спине прилипло.
— Посвистывает уже. Заварки вот нету.
— А ты поищи в горке. Неуж у купца не найдется?.. Ну, попили они чаю и послали тринадцатилетнюю Алевтину за хозяевами. «Скажи, мол, приехали дом покупать». О том, что Кондюрин новые хоромы строит неподалеку от Торговой площади, весь Невьянск знает. До Торговой площади три с половиной версты, да три с половиной обратно. Лавку закрыть, товар погрузить не менее получаса надо. За это время можно с женщинами и детишками расправиться, сундуки очистить?
Захаров и Спиценко согласно кивнули.
— Так они и сделали. А потом? Что потом было? Скажи вот ты, Коля.
— Потом приехали отец и сын Кондюрины. Ввели подводу с товаром во двор…
Иовлев оторвался от самовара, по-птичьи склонил лысую голову:
— Почему ты решил, что именно так было? Может, банда нагрянула, когда все дома находились?

— В Нижний Тагил я, можно сказать, попал случайно,— рассказывал мне Михаил.— Приехал домой со службы на флоте — жили мы тогда в Закарпатье,— спорол с парадной форменки погоны старшины второй статьи, снял с бескозырки ленту с золотой надписью «Краснознаменный Балтийский  флот» и стал помогать матери по хозяйству, хату ремонтировать. По весне на взгорках виноградники зазеленели, хаты утонули в цветах, как в пене прибоя. А мне вдруг сделалось тоскливо. Места найти не мог. Тянуло на простор. Как раз тут ребята собрались ехать на Дальний Восток, в торговый флот. Ну, и я с ними подался. Да не доехал. От Москвы уже поезд шел. Проснулся утром рано — сидит в купе человек средних лет. Уплетает за обе щеки. «Извините,— говорит.— Не могу ждать, пока все встанут. Как умылся, есть надо. Привык так».
Оказался снабженцем из треста «Тагилстрой». Ездил в Москву. Стан «650» построили раньше срока, а на стройке кончился лимит на электроды. Он, значит, в министерство, а ребята из комсомольского штаба — в ЦК ВЛКСМ. «Выбили» они эти электроды.
Потом спрашивает меня, куда да зачем еду. Я рассказал. А он руками всплеснул: «Охота в такую даль! Да у нас на стройке любую работу освоишь. Парень ты молодой, здоровый. Тебе прямая дорога в монтажники. Ехал бы ты, право, к нам, а?»

В 1918 году после ожесточенных боев белогвардейцы вступили в Егоршино (старое название Артемовского). В лютой ненависти они раскопали братскую могилу и сожгли на костре трупы красноармейцев, погибших при обороне Егоршинского участка фронта. Кто были эти люди, даже мертвые внушавшие страх врагу? В результате длительного поиска следопытам удалось восстановить их имена.
…В сентябре 1918 года первая рота полка Красных орлов держала оборону между селом Покровским и Режевским заводом вдоль полотна железной дороги. Семен Балин с небольшой группой бойцов был послан в разведку в сторону Режа. Шли лесом вдоль железнодорожной линии и вдруг увидели, как со стороны противника к позициям красных двинулся бронепоезд. Разведчики решили отрезать ему путь. Семен Балин первым кинулся к насыпи. Он подобрался к полотну дороги, начал копать щебенку, чтобы подложить гранату и взорвать рельсы. Но тут на всех парах бронепоезд выскочил из-за леса. «Не успеть! Что же делать?» Выход был один — бросить гранату прямо в окно паровозной будки. Семен на миг прижался к земле, потом вскочил и взмахнул гранатами. Очередь вражеского пулемета сразила его. Так погиб восемнадцатилетний разведчик Семен Балин. Друзья увезли тело товарища на станцию Егоршино и там похоронили.

На Глуховской, у секретаря общества Эразма Анфаловича Светлосанова, познакомился с товарищами Семеном (Шварцем) и Назаром (Накоряковым), с которыми предстояло работать ближайшее время.
— Нам нужен, знаешь, такой, чтобы взвалил на себя оргработу! — заявили ему оба.
Котов не возражал. Решили, что вновь прибывший возьмет на себя фабрично-заводской район: железнодорожное депо и станцию, завод Ятеса, паровую Макаровскую мельницу, железнодорожные мастерские, Макаровскую мешочную фабрику и слесарно-механическую мастерскую Фомина в Уктусе.
На следующий день Григорий снял маленькую комнату на Мельковской улице и прописался под именем Федора Яковлевича Кузнецова. Начался новый, екатеринбургский период его революционной деятельности.