Пропели третьи петухи. Дом мелко затрясло. Допотопное радио над входной дверью пошипело для начала и загрохотало голосом Левитана:
– Внимание. Говорит дом. Товарищи домочадцы, до выворота наизнанку остаётся четыре минуты. Начинаю обратный отсчёт. Сто… девяносто девять… девяносто восемь…
С чердака по лестнице пулемётной очередью слетели три одинаково тощие белокурые девчонки с подушками и одеялами под мышкой. Сёстры бросили вещи в сторону зияющего подпола в центре дома. Потом одна кинулась к вешалке у входа, дверь которого прибежавший со двора отец уже уложил на траву за порогом. Они вместе сняли плащи, кофты, платки и кепки, схватили обувь, швырнули всё в сторону одеял и рванули к столу, чтобы забрать стулья. Вторая девочка уже собрала расчёски и зубные щётки у умывальника и спускалась в прохладную темень. Третья сестра, налив из ведра воду в пятилитровую бутылку, подхватила у матери узелок с пайком. Девчонка спешно чмокнула в плечо хозяйку дома, сухонькую старушку, стоявшую у горячей плиты с шипящей сковородкой, и побежала к подвалу. Оттуда уже шёл слабый свет, а её сёстры спустили стулья и накиданные вещи. Девочка подала узелок и бутылку в протянутые снизу худенькие руки, коротко обняла отца за шею и начала спускаться:
– Мы вас ждём, папочка.
– Скоро будем, милая.
Мужчина внимательным, но быстрым взглядом обвёл дом, ещё полчаса назад разделённый занавесками на комнаты: его жена уже пристегнула ремнями разноцветные полотнища к стенам, а сейчас бежала с вёдрами от умывальника во двор; причитающая старушка отработанными движениями закрывала на щеколды все шкафчики и холодильник той части дома, что назывался «кухней»; покрывала с прибитых к стене «гостиной» дивана и кресел убраны; лестница «уехала» на чердак; накрытый стол и одинокий стул «столовой» ещё надеялись на дружный семейный завтрак, а хозяйская кровать на колёсиках, обычно спрятанная за плотным балдахином, кричала яркими цветами лоскутного покрывала:
– Про меня не забудьте. Не забудьте про меня!
– Тридцать восемь, тридцать семь, – громогласный Левитан задавал ритм действиям людей.
Жена аккуратно завязала в скатерть всё, что стояло на столе. Муж обползал помещение на коленках, проверяя выдернуты ли вилки из розеток, врезанных в пол, а потом принял из дрожащих рук старушки сковородку с последним блином и горячий чайник.
– Восемь, семь, шесть…
Домочадцы выскочили во двор, отбежали на несколько метров к низенькой скамеечке у края цветущего льняного поля и положили вещи на траву.
– Два, один. Пуск!
Все трое замерли, прижавшись друг к другу. Уже не первый раз они наблюдали, как их жилище огромные невидимые руки выворачивают наизнанку. Будто это не деревянное строение из брёвен, а гигантская вязаная шапка сказочного великана. Нижние края стен бесшумно отошли от фундамента и медленно поползли вверх. В шкафах загремела пластмассовая посуда, в холодильнике что-то шмякнулось, а из умывальника вытекли остатки воды. Узкое зеркало слева от входной двери постепенно отразило сосредоточенных людей, сине-зелёное поле и алый рассвет.
Как только стены поднялись достаточно высоко, муж с женой кинулись вперёд. Мужчина слегка толкнул кровать, и она аккуратно съехала по пандусу на задний двор. Жена в это время закинула стул на стол, и пара бегом вынесла мебель к старушке. Когда она, одной рукой держась за столешницу, а другой – за сердце, тяжело опустилась на скамеечку, муж с женой уже нырнули к девочкам и с грохотом закрыли за собой железную крышку. Через секунду дом резко пошёл вниз и сбросил потолок на пол.
Бах!
Миллиарды пылинок бешено завертелись в лучах солнца. Старушка закрыла лицо руками и задержала дыхание. Ничего не замечавшие до этого момента курицы притихли в сарае, а дом, медленно поднимаясь, выворачивал крышу. Ветер трепал цветастые гамаки девчонок, привязанные к балкам. Розовая ручка с белым зайчиком вместо колпачка больно кольнула старушку в руку и брякнулась на стол. Испуганная женщина открыла глаза и быстро спрятала вещицу в карман фартука. Вывернутый интерьером наружу дом, как опрокинутый штормом корабль в море, перевернулся стойками-мачтами и балками-реями вверх, ветер наполнил гамаки-паруса, и махина плавно опустилась на прежнее место.
– Умница. Сегодня ты никого не зашиб. Давай-ка, придём в себя, – обратилась старушка к дому и добавила уже себе. – Не суетись, но поторапливайся, Фидалия Степановна. За нами могут наблюдать.
Для начала она подняла на стол скатерть. Стоя спиной к полю, хозяйка развязала узел и расправила ладонями каждый угол льняного полотна. Контейнер с яйцами, тарелка с невысокой стопкой блинов, банка с вишнёвым вареньем теснились в середине стола. Оставив рядом с ними одну кружку и ложку, старушка спрятала под фартук лишнюю теперь уже посуду и направилась к дому. Положив её в кухонный шкафчик, Фидалия Степановна торопливо двинулась вдоль стены, проверяя не осталось ли следов ставших родными постояльцев. На вешалке у осиротевшего без двери входа висел только залатанный жилет. В его широком кармане старушка нашла тонкий детский ободок со стразами, который тут же надела на седую голову, заглянув мельком в зеркало.
– Хороша, Фидалюшка. Открытые лоб и взгляд молодят и вызывают доверие. Гостей нужно встречать нарядной.
Затем она внимательно осмотрела диван. Ничего. Со спинки одного из кресел за углом старушка убрала пару длинных светлых волос. Окно с узким подоконником встретило равнодушной темнотой. Морщинистая рука прошлась по треснувшим прозрачным дверкам высоких полок, плотно заставленных книгами:
– Удержали. Молодцы. Такие труды нельзя ронять. Тем более с большой высоты.
На западной стене чёрный экран плазменного телевизора показывал далёкие облака над близким горизонтом родного холма. С этой стороны дома крутой склон упирался в родниковую речку без названия. Её привычное журчание по камушкам успокоило Фидалию Степановну.
– Хоть бы что тебе, да? Домина опять вывернулся наизнанку без предупреждения, а ты и не заметила.
Ветер тронул покрывало выглядывающей из-за старинного письменного стола кровати. Старушка вздрогнула.
– Иду, иду, моя родная. Сейчас проветрим наше барахло, – лепетала Фидалия Степановна, по пути открывая широкий ящик стола. – Проверяйте, товарищи офицеры. Я ничего от вас не скрываю.
Она подкатила кровать ближе к стене и откинула покрывало. Под подушкой оказалась самодельная открытка, изображающая дом на вершине цветущего льном холма и небо с белыми облаками:
«Дорогая баба Фида, поздравляем тебя с днём рождения. Желаем счастья, крепкого здоровья и чтобы куры тебя слушались. Спасибо, что есть ты и твой Дом. Целуем, твои девочки-красавицы».
Фидалия Степановна прижала открытку к груди, осмотрелась и присела на краешек кровати. Розовая ручка с зайчиком запрыгала по открытке, приписывая старую дату «17.06.2039». Затем старушка спрятала всё в фартук и снова огляделась.
– Никого. Пока. Шевелись, поворачивайся, – подгоняла она себя, открывая дверцы платяного шкафа. – И тут я ничего от вас не прячу, господа мои неразговорчивые. Обычные тряпки обычной пенсионерки. Нечего и смотреть. Только стеснять приличную женщину.
Перед поворотом к последней стене, старушка прижалась худеньким телом к прохладным брёвнам с вековыми трещинами:
– Храни их, миленький, старенький мой дом. Эти девочки наша последняя радость. Я постараюсь выпроводить гостей как можно быстрее. Помню, помню, у тебя всё меньше сил сохранять изнаночное состояние. Дай хотя бы пару часов. А если я проглядела что, прибери, спрячь сам, ладно?
Проходя вдоль «кухни», Фидалия Степановна крикнула в сторону оживившегося курятника:
– Птички мои, сегодня у нас гости. Завтрак будет позднее, но зато я покрошу вам свежесваренных яичек. Если, конечно, оперуполномоченные детского розыска всё не съедят.
Старушка вернулась во двор к столу. Льняное поле, уходившее вниз по пологому склону холма, и небольшая роща у самого его подножия притихли, как перед бурей. За деревьями была дорога, соединявшая далёкий город и небольшой посёлок в паре километров отсюда. Чужаки могли прийти только с этой стороны. Но пока никакого движения. Даже пчёлы и шмели не хозяйничали над просыпающимся льном.
Фидалия Степановна выудила из травы остывающий чайник со сковородой и села на стул лицом к полю и рассвету. Кружка наполнилась чаем. Запахи мыты и смородинового листа заполнили пространство нал столом.
В тот же момент из рощи показались два человека в чёрной форме и с чёрными автоматами в руках. Огромные ботинки бесцеремонно вошли в голубое море сонных цветов.
Старушка, сделав два больших глотка, отставила кружку, поднесла сложенные ладони ко лбу и зашептала, сверля взглядом приближающихся людей:
– Зря идёте, товарищи офицеры. Мы с домом всё равно не отдадим вам девочек. Время только тратите. Шастаете уже каждый месяц. И всё без толку. И в посёлок зря едете. Нет там детей. Уж года два ни одного. Уезжайте обратно в свой безрадостный город. Двадцать лет так пугали своих женщин то короной (вирус), то войной, то голодом, то жуткими законами, что они не могут больше рожать. Решайте проблему сами, а нас хватит мучать. Пожалуйста, уходите скорее. Я вас очень прошу.
Удерживая навернувшиеся слёзы, Фидалия Степановна закрыла глаза и начала глубоко дышать: «Я в своём дворе. Мои ноги в тёплых носках и галошах с мехом. Они стоят на родной земле. Высокая травинка легонько щекочет мою ногу. Я сижу на стуле, сколоченном для меня мужем. Царство небесное, Васенька. Видишь? Я в твоей любимой рубахе. Не ругайся. Она да мамина юбка – не самый подходящий для утренней прогулки наряд, конечно. Но мне не холодно. Бешеное сердце качает кровь, не давая озябнуть. Даже ладони вспотели немного. Яркие лучи гоняют какие-то узоры под моими веками…»
Тёмные фигуры заслонили утреннее солнце. Старушка открыла глаза, руки медленно опустились на колени. Она приветливо улыбнулась стёклам чёрных касок:
– Здравствуйте. Прошу к столу. Угощайтесь, пожалуйста.
Тот, что повыше, еле кивнул в ответ. Удостоверение сотрудника детского розыска засветилось на маленьком встроенном в бронежилет экране. Офицер махнул автоматом в сторону дома. Фидалия Степановна поднялась с места. Краем глаза она заметила, что второй сотрудник снял каску и потянулся к блинам. Старушка знала, что смотреть в открытое лицо офицеров нельзя. Отвернувшись в сторону дома, она громко сказала, где можно взять кружки для чая и зашагала вслед за высоким.
– Не знаю, вам ли рассказывала про дом, но, если не хотите слушать, дайте знак.
Высокий остановился и указал автоматом на крышу и вход. Фидалия Степановна знала, что отвечать:
– Наверху – гамаки для работников. Они приезжают из посёлка на сбор льна. Любят ночевать на чердаке. Над входом – советское радио. Ему больше ста лет. Дверь выпрыгнула из петель перед выворотом дома наизнанку.
Офицер медленно обернулся на старушку, осмотрел её с блеснувшего на солнце ободка в волосах до ног в галошах и продолжил идти, а она рассказывать.
– Сами видите, дом странный, — оправдывалась хозяйка и за своё жилище, и за внешний вид. – Так-то обычная северная крестьянская изба. Без печки, правда. Но способная вывернуться внутренностями во двор. Сама решает, когда. Её построил мой дед в 1945 году. Он был инженером-самоучкой. В Гражданскую ребёнком застрял у бабушки на Белгородчине, насмотрелся, как в их хате то белые, то красные стояли. И тех, и других боялся. Не различал. Даже не помнил, кто из них так отлупил его за воровство еды, что дед оглох.
Высокий заглянул внутрь, затем осторожно вошёл в неприветливый полумрак. Фидалия Степановна нырнула следом и, прижавшись спиной к косяку, заговорила громче:
– Во время Великой Отечественной, уже будучи мужем и отцом, дед уступал собственноручно построенный дом то советским офицерам, то немецким, а потом опять советским. Глухой мужик фашистам был не нужен. Малолетнюю дочь и жену деда, мою бабушку, они тоже не тронули, а старшего сына-подростка расстреляли за партизанство. Перед самым отступлением. Осенью сорок четвёртого дед перевёз семью сюда, на малую северную родину, и решил такой дом создать, чтобы никто из солдат его не выбрал в случае новой войны. Место, конечно, хорошее. Холм у дороги между городом и посёлком. Но кто из конфликтующих захочет жить в вывернутых наизнанку хоромах?
Старушка внезапно умолкла: офицер замер в центре дома, вглядываясь в темень под крышей. Он стоял рядом с полосой солнечного света, идущей от дверного проёма и предательски заканчивающейся на том месте, где под рухнувшим потолком была железная дверь в подвал. Фидалия Степановна вспомнила девочек. Сидят сейчас, прижавшись друг к другу, не разговаривают, боятся. В очередной раз старушка напомнила себе спросить их потом, слышно ли внизу тяжёлые шаги чужих ботинок.
Высокий грозно направился в сторону окна «гостиной».
– Уже в этом доме родилась моя мама, а потом я, – осмелилась старушка продолжить начатое. – С самого детства слушала мамины сказки про то, как приближение чужаков с недобрыми намерениями заставляет дом выворачиваться. А своими глазами первый раз я увидела это в 90-е. Муж мой тогда в посёлок к председателю совхоза уехал. Я с двумя малолетними сыновьями ночевала. А из города какие-то бандиты убегали от преследователей. Хотели тут спрятаться, но передумали. Испугались нечистой силы: под крики петухов я к ним из курятника (куда детей успела отвести) лохматой растрёпой с выпученными от страха глазами вышла. За бабу Ягу приняли.
Фидалия Степановна засмеялась, но тут же осеклась: второй сотрудник постучал дулом о дверь на траве. Он жестами дал понять вышедшему из дома напарнику, что пойдёт осмотрит всё кругом здания.
Высокий велел старушке отправляться следом за вторым офицером, а сам пошёл к столу, снимая по пути надоевшую каску.
Фидалия Елисеевна догнала нового собеседника уже на углу дома.
– Как вам мои блины? Вкусные, правда? А варенье? – щебетала старушка не только из вежливости. Она знала, что сотрудникам детского розыска запрещено общаться с жителями посёлков, что переговоры записываются, как в самолётах всё пишется в «чёрный ящик», что каждый слышит и дыхание напарника, и всё, что происходит вокруг. Но Фидалия Степановна всегда спрашивала, почти отчаянно надеясь на человеческую реакцию.
В ответ на риторически заданный вопрос офицер завёл кулак за спину и показал большой палец вверх. Старушка ойкнула от неожиданности. Мужчина не остановился. Он деловито осмотрел кресла, зачем-то постучал дулом по книжным полкам и снова исчез за углом. Фидалия Степановна опять догнала его и, не зная, что и думать о внезапном проявлении сотрудника, продолжила прежним тоном рассказывать про своё чудо-жилище в широкую спину занятого делом офицера.
– Советское государство изобретением деда не заинтересовалось. По заказам знакомых и родственников парочку подобных домов он построил на западе многострадальной белгородской области. Но их уничтожили в самом начале Большой войны. А этот, первый образец и последний оставшийся экземпляр, сейчас ворочается каждый раз, как ваши коллеги приходят в поисках детей и фертильных женщин. Только их тут нет, – скрывая волнение, хозяйка повернула к досмотренному платяному шкафу и деловито закрыла его на защёлку.
Фидалия Степановна провела рукой по прохладным дверцам и краем глаза заметила направленное на неё дуло автомата. Сотрудник медленно увёл его и испуганный взгляд старушки на деревянную табличку у края стены. На ней было написано «ДН-1/1945» и число 10, а под цифрами стояли восемь зарубок: первая еле заметная, пять поярче, а две последние достаточно свежие.
– Ах, это, – выдохнула Фидалия Степановна. – Умеете же вы взволновать, товарищ оперуполномоченный. ДН-1/1945 – это сокращение словосочетания «дом наизнанку», первый экземпляр и год постройки. А 10 – это число гарантированных дедом выворотов дома. Надеюсь, ещё только один раз мой «дворец» выкинет подобный финт и успокоится наконец.
Офицер, не дослушав, щёлкнул ножом. Старушка робко отступила назад, а мужчина, встав на цыпочки, сделал новую зарубку.
Фидалия Степановна обняла себя за плечи и поплелась за уходящим за угол удивительным сотрудником, бормоча под нос:
– Я ничего не понимаю. Но… Я в своём дворе. Мои ноги в тёплых носках и галошах с мехом. Они ступают по родной земле. Слева – мой крепкий дом и любимая его часть – кухня. Справа – курятник. Самое громкое место. Хорошо, что они встречаются только тогда, когда дом вывернут. Я слышу, как петух яростно хлопает крыльями.
И уже про себя она добавила: «Я вижу, как петух яростно хлопает крыльями». Старушка всплеснула руками, а офицер неуклюже захлопнул дверь курятника прямо перед клювом грозной птицы.
– Извините нас, пожалуйста, – поспешила к нему смущённая хозяйка.
Мужчина неопределённо махнул рукой, вернулся к дому и продолжил осмотр. Он распахивал кухонные шкафы, почти не заглядывая внутрь, а Фидалия Степановна закрывала дверцы и говорила так, чтобы не вызвать подозрений у возможных слушателей:
– Я знаю. Вы детей ищете. Последний раз я видела только своих родных внучек. Два года назад. Они у меня гостили на каникулах. Душным летом тридцать девятого дом первый раз после 90-х вывернулся. Мы в тот день пикник у речки с той стороны холма устроили. Вдруг слышу, младшая кричит, показывая на холм. А над ним дом переворачивается. Тогда ещё махина эта собаку мою зашибла. Ваши коллеги забрали девочек. Не дали даже родителям в посёлок сообщить. Вы случайно не знаете, что с нашими детьми, а? По телевизору разных ребяток часто показывают. Судя по всему, они хорошо живут в городском интернате. Сколько не всматривалась, я своих малышек не разглядела.
Старушка вынула из фартука открытку с розовой ручкой, быстро нацарапала два имени и положила на столешницу перед офицером.
– Я понимаю, вам не положено ничего рассказывать. Но… Вдруг вы их увидите. Передайте им привет от бабушки Фиды из дома на голубом холме, пожалуйста.
Сотрудник схватил открытку и быстро спрятал в карман. Фидалия Степановна открыла рот, но пока решала, что сказать, сотрудник ушёл.
«О чём ты думаешь, Фида? – она ругала себя в мыслях. – Что он напишет тебе что-нибудь? Поможет? Успокоит? Он не для этого пришёл. Или думаешь, поел блинов с домашним вареньем, похвалил и другом тебе стал? Своих внучек не найдёшь и этих девочек потеряешь. Осторожнее. Будь осторожнее».
Стук приклада о скамейку заставил старушку торопливо вернуться к столу. Высокий включил инструкцию на экране жилета, и слегка запыхавшаяся женщина, уставившись в буквы, равнодушным тоном выдала нужную информацию:
– Двадцать второе июля 2041 года. Симакова Фидалия Степановна 1970 года рождения. Дом у льняного поля посёлка Кустеньково Вологодской области. Осмотр домовладения сотрудниками детского розыска подтверждаю. Претензий к сотрудникам розыска не имею. Сама детей не видела два года. Если увижу, сообщу по номеру 123. О любых происшествиях, подозрительных людях, молодых и тем более беременных женщинах сообщу по номеру 112.
Офицер погасил экран, и две пары чёрных ботинок шагнули в цветочное поле ровно в том месте, откуда вышли полчаса назад.
– И на том спасибо, – слабо промолвила старушка и крикнула вслед. – До свидания.
Второй поднял в прощании руку.
«Почему он отвечает мне? Из жалости? А может, знакомый какой? Поселковый, верно, парень? Нет, всё-таки это блины. Очень уж они у меня вкусные. Или варенье. Просто волшебное», – старушка горько усмехнулась, провела рукой по нетронутым яйцам, коснулась холодного чайника и вдруг поняла, что промёрзла до костей.
Фидалия Степановна пошла к дому за жилетом. Только она надела его, как радио над входом зашипело. Старушка схватилась за косяк и зашикала в ответ:
– Тише. Умоляю вас, Юрий Борисович. Они ещё близко.
Она вцепилась взглядом в уходивших к дороге офицеров. Будто послушавшись её, Левитан заговорил еле слышно, как из глубины колодца:
– Внимание. Говорит дом. До выворота в исходное положение осталось четыре минуты. Начинаю обратный отсчёт. Сто… девяносто девять…
Вдруг высокий остановился. Старушка быстро отвернулась, шагнула к зеркалу и, продолжая наблюдение через стекло, принялась поправлять ободок на голове.
– Девяносто три…
Офицер развернулся и уставился на дом. Фидалия Степановна поправила ворот рубашки и отчаянно направилась к столу. Сделав вид, что только заметила смотрящего, она прощально помахала рукой.
– Восемьдесят девять… восемьдесят восемь…
Искоса поглядывая в поле, хозяйка принялась рьяно колотить яйца о дерево столешницы, чистить их и причитать:
– Я в своём дворе. Мои ноги в тёплых носках и галошах с мехом. Они стоят на родной земле. За спиной – мой крепкий дом. Передо мной – льняное поле. Каждый его бугорок, каждая ямка знакомы с детства. Я чувствую укол скорлупой. Я слышу Юрия Борисовича. Я дышу глубоко и считаю вместе с ним. Семьдесят… шестьдесят девять…
Второй офицер подошёл к высокому, похлопал его по плечу, жестом показал «Время» и категорически быстро зашагал к роще. Высокий нехотя развернулся и отправился следом, уже больше не оглядываясь.
– Шестьдесят три… шестьдесят два…, – голос старушки обретал уверенность, а руки ложкой крошили яйца в пыль. – Шестьдесят… пятьдесят девять… пятьдесят восемь…
