На спящий город опускается туман,
Шалят ветра по подворотням и дворам,
А нам всё это не впервой,
А нам доверено судьбой
Оберегать на здешних улицах покой.
(Николай Расторгуев, группа «Любэ» )
…В октябре, когда Максим Степанов, матрос сейнера «Лахтак», готовился отправиться на промысел сельди, на судно явились два парня. Потёртые куртки и джинсы, стоптанные кроссовки красноречиво говорили, что у молодых людей серьёзные финансовые затруднения.
– Максим! Тебя какие–то бичи спрашивают… Возле трапа на пирсе дожидаются, – окликнул Степанова вахтенный матрос.
Бич (beach) – по-английски – пляж, берег, взморье, приставать к берегу. «Бичами» в портовых городах в прошлом называли моряков, отставших от судна по разным причинам, скитавшихся на берегу в ожидании своего судна из плавания или в поисках другого, более подходящего. Позже «бичами» стали презрительно прозывать безработных, грязных бродяг, неопрятных тунеядцев и пьяниц. Пришедшими «бичами» оказались старые друзья Виктор Филиппченко и Юрий Успангалиев. Первый был старшиной команды ракетчиков на подводной лодке К-136, на которой служил старший матрос Максим Степанов. Второй – приятель по университетскому общежитию. Оба – оперуполномоченные уголовного розыска. Как они разыскали Степанова в порту – догадаться нетрудно, но не это важно. Главное, вспомнили о нём, навестили. Друзья обнялись, радуясь встрече. Максим достал из рундука бутылку армянского коньяка, плитку шоколада, банки с колбасным фаршем, с красной икрой и лососем в собственном соку. Всё это хранилось на всякий «пожарный» случай, и вот сгодилось.
– Опять хочешь месяцами болтаться в море? Не пора ли обосноваться на суше? – командно-наставительным тоном, каким разговаривал с матросами на подлодке, взрезая банку с лососем, спросил Филиппченко.
– На квартиру надо заработать…
– На деревянный бушлат там скорее заработаешь.
– Что же вы предлагаете? Остаться на берегу? Где работать?
– В нашем угро. – Не по профилю как-то… На факультете журналистики учусь заочно… И вдруг – полиция!
– Ну, и что?! Поднатаскаешься, станешь классным опером… Я же знаю тебя по флоту. Парень ты хваткий… – сказал Филиппченко.
– Пистолет, стрельба, схватки с грабителями, свет за шторами кабинета – романтика! При этом рыться в чужом белье за гроши…
– Приходится не только в грязном белье рыться, но и где похуже… Но ведь кому-то надо быть санитарами общества! Очищать его от мерзостей и пакостей. Охранять правопорядок и покой граждан от преступных посягательств, – убеждённо, с нотками правоты в голосе, сказал Филиппченко. – Да, мы получаем грошовую зарплату, но работаем не за деньги, а по призванию… Знаешь, как во время войны… Шли добровольцами на фронт не за деньги, а Родину защищать…
Степанов вдруг увидел себя старшим матросом, а Витьку Филиппченко главным старшиной. И не в каюте они на «Лахтаке», а в отсеке лодки. И ослушаться старшину команды, кинуть его в трудной обстановке никак нельзя. Подогретый коньяком, дружескими объятиями и памятью о традициях подводников ценой своей жизни спасать товарищей, Степанов дал согласие перейти на работу в уголовный розыск…
…Максим не мог представить, как можно в большом городе, в крае или области, во всей нашей необъятной стране отыскать вора, грабителя, мошенника, насильника, убийцу и других преступников, тайно совершивших гнусные дела. Он ещё не знал, что как у тех, «кто честно жить не хочет», свои способы взламывания чужих дверей и сейфов, хищения вещей, денег и ценностей, так и у оперов и следователей свои методы раскрытия уголовных преступлений. «Чаши весов Фемиды» до сих пор не перетянули одна другую. Волна преступности захлёстывает правоохранительные органы – усиливается с ней борьба. Ослабевает преступность – менее активной становится деятельность силовых структур. Так и колеблятся «весы правосудия», никогда не опускаясь до конца в какую-либо сторону.
– Запомни, опер – нераскрываемых преступлений теоретически не бывает, – объяснил начальник отделения уголовного розыска Михаил Иванович Данилин. – Есть лишь уголовные дела, по которым недостаточно хорошо работали сотрудники. Причин для этого много: неопытность, лень, недобросовестность, нечестность и большая загруженность. У каждого опера, следователя, дознавателя в производстве десятки уголовных дел. И за какое братья? – Данилин вытащил из сейфа стопу синих папок – ума не приложишь. Вот в этом – он распахнул верхнюю папку – у бабушки пенсию украли. А вот в этом – Данилин выдернул из стопы пухлое уголовно-розыскное дело с грифом «Секретно» – богатую квартиру капитана дальнего плавания обчистили… А вот ещё… «Лексус» из гаража угнали… Вот «висячка» по грабежу женщины – шапку соболью с головы сорвали… А это «УРД» – уголовно-розыскное дело – убийством попахивает. Беременная девушка якобы сама выбросилась из окна девятого этажа, но была в объятиях парня… И ещё куча таких же «висячек». По тяжести преступлений они значительнее, чем кража пенсии, но для бедной старушки остаться на месяц без средств к существованию куда более страшнее, чем директору ресторана лишиться «Лексуса». За какое же браться в первую очередь? Кому отдать предпочтение? Одинокой бабусе или вальяжному капитану?
Данилин щелчком выбил из пачки сигарету и, прикуривая от спички, повторил:
– Нет преступлений, которые нельзя раскрыть. Просто мы не в состоянии разом охватить все уголовные дела, находящиеся в производстве. Не хватает людей, слабая техническая оснащённость. «Уазик» на выезд и тот не всегда на ходу. Хватаемся за все дела сразу, потому что сроки жмут, и по каждому надо что-то сделать, найти какую-нибудь зацепку. А если на одно совершённое преступление, наваливаемся всем личным составом отдела, результат всегда налицо, – подытожил свои слова Данилин. – Да ты и сам скоро всё поймёшь… Ну, желаю удачи!
Данилин пожал Степанову руку да так крепко, что тот чуть не ойкнул. Как потом он узнал, Данилин – мастер спорта по самбо. Зазвонил телефон, он снял трубку.
– Да, хорошо, Василий Васильевич… Вас понял… Сейчас пришлю его к вам…
Он положил трубку, и лицо его приняло строгий вид.
– Ну, вот, и первое задание. Ступай к начальнику полиции, он всё объяснит. Капитан полиции Горват Василий Васильевич, черноволосый мужчина с густыми бровями и украинским акцентом, встретил радушно, предложил сесть.
– Парня-студента рыбвтуза, совершенно голого, избитого привезли на «скорой помощи» в горбольницу. Капитан Лобанов выезжал туда, пытался опросить парня, но тот отказался давать показания. Вот рапорт Лобанова, – подал Горват исписанный до половины лист бумаги. – Лобанов делает вывод, что студента застал в постели своей жены разгневанный муж, избил и выбросил голым на улицу. Лобанову скоро на пенсию. Осточертело ему всё… Возможно, настрочил рапорт, чтобы отделаться. Есть у меня такие сомнения… Разберись.
Чувство, с каким Максим вышел из кабинета Горвата, можно сравнить, пожалуй лишь с тем, когда тебе только что нацепили на грудь медаль. Ещё бы! Сам начальник полиции поручил распутать сложное дело!
В рапорте Лобанова не значились улица, дом, квартира, откуда был доставлен студент. Старый сыщик и впрямь не стал утруждать себя расспросами потерпевшего, обвинив последнго в любовных шашнях с чужой женой. Студент, отказавшись говорить с ним, молча согласился на версию грубоватого капитана, и тот настрочил рапорт для отказа в возбуждении уголовного дела. Степанов сел в трамвай и поехал в больницу. Накинув на плечи белый халат, вошёл в палату. В щель между бинтами на него тускло смотрели заплывшие кровоподтёками глаза.
– Привет студентам прохладной жизни! В детстве меня так отец называл, когда ругал за что-нибудь – дружелюбно сказал новоиспечённый сыщик. – Ну, рассказывай, как всё было…
– Не буду… Жена узнает, как потом быть?
– Ты женат?! И охота тебе было так рано хомут надевать? Ладно, тебе виднее… Ничего не узнает… Обещаю.
Глаза под бинтами оживились, раскрылись чуть шире.
– На вокзале ко мне подошла девица… Познакомились. Ещё двое подрулили… Один в кожаной куртке, представился её братом… Другой был с гитарой… Пригласили в гости… Сели в такси и поехали… Часов десять вечера было… И снег повалил… Куда ехали, не знаю. Помню, шли возле гаражей. Потом удар по голове… Очнулся в снегу, совсем голый… Забежал в подъезд, стал стучать… Люди как увидят, что весь я в крови и голый, так сразу дверями – хлоп! Кто-то бросил мне солдатскую шинель… И всё… Не помню, как очутился здесь.
– Не густо… Приметы девицы… Как выглядела? Чёрная? Белая? Рыжая? – Светловолосая… С конопушками… Зуб у неё немного торчит спереди…
– Это уже кое-что… Ладно, студент, лежи, выздоравливай…
Степанов начал со «скорой помощи». По журналу регистрации выездов быстро установил, что подобрали парня из дома на улице Давыдова. Поехал туда. Напротив панельной пятиэтажки чернели металлические гаражи. Понятно, несчастный студент по морозу и снегу голяком долго бежать не мог. Где-то неподалеку стукнули его по башке. А вот и место происшествия: возле тропинки, протоптанной между гаражей, следы крови на снегу, осколки бутылки из-под перцовой настойки. Степанов собрал их в носовой платок и направился в ближайший гастроном. На винных полках злополучные бутылки краснели этикетками с изображениями стручков перца.
– Вы не обратили внимание на парня в кожаной куртке и ещё одного с гитарой, покупавших вчера «перцовку»? – спросил он продавщицу. – Девица была с ними. Зуб у неё торчит передний… Конопушки на лице…
– Ольга-почтальонка?! Тусовалась тут со своими кобелями… Нетрезвые были.
Бегом в ближайшее почтовое отделение.
– Есть такая… Отпросилась к матери в Находку съездить, – сказала начальник почтового отделения. – Сегодня вечером уезжает…
Степанов на вокзал. Узнал гоп-компанию сразу. Стоят родненькие у туалета, курят. Один на гитаре блатную песенку бренькает. Другой, в кожане, девицу лапает. Сумка большая у ног стоит. От волнения у Максима затряслись ноги. На счастье он увидел сотрудника линейного отдела полиции, дежурившего на вокзале. Предъявил удостоверение.
– Товарищ сержант… Помогите задержать эту троицу… Грабители они.
В комнате линейного поста полиции обыскали задержанных. В сумке оказались вещи ограбленного студента. В тот же вечер на квартире почтальонки Ольги следователь Кравцов произвёл обыск. Под кроватью обнаружили сотни неотправленных писем. Ольга держала их на растопку печи. Выгребли золу и нашли в ней множество металлических уголков, замочков, застёжек от сумок и чемоданов. Ограбление студента оказалось не единственным, совершённым подельниками. В этой истории Степанова больше всего поразили ботинки, брошенные в углу за печкой. Их оставил тот, в кожанке, ранее судимый за грабежи Макрушин. Носки ботинок в бурых пятнах крови. Так безжалостно грабитель пинал по голове студента, что оторвались у них подошвы. Переобулся Макрушин в новые туфли жертвы.
– Молодец! – похвалил молодого опера Данилин. – Действовал смекалисто, смело, решительно и оперативно. Действуй и дальше в таком же духе. И Степанов действовал. По горячим следам раскрыл десятки грабежей, краж и других преступлений, научился давать ориентировки и работать по ним, вести слежку за подозреваемыми, обзавёлся осведомителями из числа бабушек, дворников, агентами и нештатными сотрудниками. Его научили составлять материалы для возбуждения уголовных дел, работать с гражданами, не нарушая уголовно-процессуальный кодекс и многим другим премудростям, которые обозначаются грифом «Совершенно секретно». В его сейфе хранились папки уголовно-розыскных дел, помеченные этим самым грифом, пистолет и наручники. Ему дали комнату в общежитии, но, в отличие от «женатиков», Максим не торопился вечерами домой, а брал дежурную машину и выезжал «ловить рыбу» – задерживать слоняющихся на вокзалах и других «злачных» местах сомнительного вида граждан: не работающих, пьющих, без документов. В отделе он до глубокой ночи беседовал с ними, выпытывая информацию. Нередко попадала «крупная рыба» – лица, находящиеся в розыске, проститутки, дающие сведения о преступниках взамен на обещание не отправлять их в нарсуд. Так однажды Степанов привёз в отдел некую Валентину Шамину, вокзальную шлюху по кличке Камбала. Она дала наводку на квартиру-притон, где хранились вещи с краж. Руководил шайкой рецидивист Крест – симпатичный парень в спортивном костюме. На груди у него была татуировка в виде церковного собора с крестом. Поутру опера нагрянули туда всей опергруппой и взяли тёпленькими троих воров. Во время задержания Крест бросился на балкон. Степанов за ним, вцепился в него. Крест оказался высоким и сильным. Он схватил молодого опера как кощёнка, перегнул через ограждение, намереваясь сбросить вниз. Падая, Максим ухватился за одежду Креста, поддал его ногой снизу вверх в промежность, и они оба полетели вниз. Но ангел-хранитель всегда незримо рядом с Максимом. Они перевернулись в воздухе и шмякнулись на газон, причём Крест приземлился спиной, а Максим на него сверху. Пинками он поднял стонущего преступника и затолкал в машину. Потом поднялся на этаж – слава Богу – это был второй. Всё произошло так быстро, что когда Максим вошёл в квартиру, Успангалиев удивлённо вытаращил на него глаза:
– Вышел на балкон, а заходишь здесь?! А где Крест?
– В машине… В наручниках отдыхает…
Похищенными вещами нагрузили автофургон. Их разложили на столах, развешали по стенам для опознания потерпевшими. Настоящий базар получился. Приходили граждане, находили свои вещи, и следователи определяли, с какой квартиры они украдены. Кто узнавал свои носки, кто бюстгальтер. Одна женщина опознала купальник с вышивкой, но и этого достаточно, чтобы закрыть «висячку» по уголовному делу, то есть, считать кражу раскрытой. В тот раз, благодаря «рыбе» – Шаминой было раскрыто пятьдесят две кражи, совершенных во Владивостоке за полгода. Желая сделать для неё доброе дело, Степанов уговорил инспектора отдела кадров швейной фабрики принять Шамину на работу. Ей дали аванс и предоставили место в общежитии. Девушки-швеи, проживавшие в комнате, отмыли потаскуху, причесали, одарили кофточкой, юбкой, косметикой. Прихватив у них туфли на шпильках, Шамина смылась в неизвестном направлении. Больше Степанов её не встречал.
Запомнился ему взлом сейфа в сбербанке. Преступник выпилил решётку, вырезал стекло да так аккуратно, что не сработала сигнализация. Спилил шарниры сейфа и расковырял его ломом. Добычей злоумышленника стали два миллиона рублей. По агентурным данным Степанов вышел на некоего Белоносова. Вместе со следователем Кравцовым пришли к нему с ордером на обыск. Подозреваемого дома не оказалось. Пригласили понятых. Работников полиции отборными ругательствами и непристойно-бранными словами встретила его мать – пожилая женщина, завладевшая диваном, с которого она, как с крепости, держала оборону. Под градом её непрерывных оскорблений сыщик и следователь обшарили всю квартиру, осмотрели полки, шкафы, столы, стулья, ящики, сундуки и чемоданы, простучали стены и пол, заглянули под ванну и даже в унитаз, но ничего не нашли. Во время обыска понятые не всегда уследят за движениями рук следователя и опера. Открываешь, к примеру, шкатулку, а в ней золотые кольца, перстни, броши, серьги, кулоны, браслеты, цепочки. Не составит труда незаметно «пригреть» вещицу. И всегда в таких случаях на ум невольно приходят слова Феликса Дзержинского: «У чекиста должны быть горячее сердце, холодная голова и чистые руки». И если драгоценности не имеют отношения к делу, торопливо, словно обжегшись о них, захлопываешь крышку.
– Всё, пошли, – не скрывая разочарования, буркнул капитан Кравцов. – Я же говорил тебе, что твои предположения бездоказательны, – тихо проговорил он, складывая бумаги в портфель. Да, теперь жди нахлобучку от прокурора и начальника отдела. Вдруг Степанова осенила догадка: а почему не осмотрели диван?
– Встаньте, мамаша…
Что тут началось! Визги, ругательства, попытки укусить за руки. Чуть не силой стащили старуху с дивана, открыли и вот они, в углу – предметы, ради которых пришлось претерпеть оскорбления. Сморщенные, ссохшиеся после дождя кожаные перчатки, ножовка по металлу, несколько полотен к ней. Лицо Кравцова посветлело как у ребёнка, которому возле новогодней ёлки преподнесли игрушку.
– Вот недотёпа этот Белоносов, – сказал по дороге в отдел Кравцов. – Забросил бы эти вещдоки куда подальше. Так, нет, припёрся с ними домой…
Экспертиза показала: «Металлическая пыль на перчатках и ножовке идентична пыли на шарнирах сейфа»…
…Оперуполномоченный уголовного розыска лейтенант полиции Максим Степанов шёл ночью и услышал звон разбиваемого стекла в магазине. Неизвестный выскочил из него и кинулся наутёк.
– Стой! – крикнул Степанов, бросаясь вдогонку. Неизвестный обернулся, блеснуло пламя, прогремел выстрел, и что-то ширкнуло справа возле уха. Степанов остановился, словно о стену ударился, лихорадочно размышляя, как поступить дальше. Пока думал, топот ног стрелявшего затих в темноте улицы.
…Позвонили граждане с улицы Кирова, сообщили, что некий гражданин палит из охотничьего ружья по прохожим из окна своей квартиры. Степанов и нештатный сотрудник Борис Белов немедленно сели в дежурную машину и понеслись на место происшествия. За углом «хрущёвки» столпились жильцы.
– Второй этаж, дверь прямо, – подсказали они.
Степанов и Белов поднялись на площадку, постучали в дверь. Послышались ругательства.
– Откройте, полиция! – громко потребовал лейтенант полиции. – Пока никого не убили, не ранили, откройте и замнём это дело тихо и мирно. Ружьё, конечно, не получите, но и протокол составлять не буду…
В ответ угрозы, обзывания нехорошими словами.
– В таком случае ломаю дверь, а вас привлекут за хулиганство!
– Мой дом – моя крепость! Только тронь – башку снесу! – раздалось в ответ.
– Эта дипломатия через дверь без толку, – сказал Степанов. – Всё, ломаем…
– А если и в самом деле пальнёт? – спросил Борис.
– Да ну… Он, что, совсем дурак? В полицию стрелять?
Несколько раз всем телом Степанов бухнулся в дверь, но бесполезно.
– Не колотись! Тут нужна моя масса, – расправил грудь Борис.
– Давай! – шагнул Степанов в сторону, и в ту же секунду бахнул выстрел. Из пробитой дыры вылетели опилки, стружки и прочая требуха, чем была набита оргалитовая дверь. Пыль, звон в ушах, Степанов с Борисом летят вниз, не разбирая ступеней. Выбежали и к рации в машине:
– Управление?! Дежурный?! Срочно опергруппу на улицу Кирова… Да… Стреляет из окна…
Приехали, окружили дом, забросили в окно незадачливому стрелку «черёмуху» – баллончик со слезоточивым газом и все дела. Чихающего, залитого слезами пьяного хулигана вывели в наручниках, посадили в «воронок» и увезли.
– Ну, дела-а… Секунду задержался бы у двери и в аккурат в самое брюхо всадил бы тебе заряд дроби, – качая головой, сказал Борис.
…В полночь лейтенант Степанов шёл по улице Народный проспект правым тротуаром. По левому навстречу шли трое. Перешли на другую сторону. Степанов пистолет в руку и чуть за спину. На всякий случай…
Сошлись. Один ракетницу наставил:
– Снимай плащ, дядя… Не по тебе сшит.
– Да вы, что, парни… Как я без плаща? Холодно, – заканючил Степанов, незаметно подходя ближе. «Откуда она у него?» – в тот момент подумал он о ракетнице. Левой рукой отбил её в сторону, правой, тычком нанёс удар стволом в лицо. Который с ракетницей, на задницу сел, остальные рванули «прочь во всю мочь». Степанов ракетницу забрал, а куда этого деть? Тащить отморозка среди ночи в отдел в его планы не входило. Какая-то машина осветила фарами.
– Стой! – машет пистолетом. Из машины, оказавшейся патрульно-постовой, два полицейских выскочили.
– Возьмите ракетницу и этого хмыря. Их трое было. Пытались меня ограбить.
– Посмотрите в машину… Не они? – открывая заднюю дверцу машины, спросил сержант. – Едем, смотрим бегут, сломя голову… Прихватили для выяснения.
– И правильно сделали! Они самые, голубчики!
…С оперуполномоченным Арсеном Марченко при свете уличного фонаря стояли на остановке «Кинотеатр Нептун» в ожидании автобуса. Подошёл битком набитый людьми троллейбус. С военного завода вечерняя смена рабочих домой едет. Какой-то мерзавец начал пинать двери ногами, потом схватил камень и запулил им в окно. Звон осколков, вой пассажиров.
– Ты что творишь, урод? – подбежал к нему Степанов. Троллейбус тронулся, хулиган вскочил на бампер, ухватился за лесенку и укатил.
– Вот нахал! Его счастье, что уехал… У меня сегодня на всякую шваль так руки чешутся, – возмущался Арсен. Что-то звякнуло на асфальт, покатилось перед ними. Заблестело узкое лезвие заточки. Арсен отпнул её подальше и быстро повернулся. Позади стоял тот самый тип, пинавший троллейбус. Очевидно, обозлённый Степановым, он спрыгнул, вернулся, чтобы отомстить ему. На его счастье бандитская заточка зацепилась за подкладку кармана, и негодяй выронил её операм под ноги.
– Надо же! Прокопченко! – узнал хулигана Арсен. – Дважды судимый за грабежи по кличке Прокоп! Отец – знатный тралмастер, в газете про него писали, а сынок грабит, по тюрьмам ошивается… А ну, Прокоп, пошли, поговорим…
Арсен схватил сына знатного тралмастера за шиворот и поволок за угол дома. Степанов подобрал пику, чудом не пропоровшую ему кишки, и поспешил следом. Вот так встреча с сыном тралмастера «Лахтака»! Когда он подошёл, Прокоп сидел на корточках, привалившись к стене и прикрыв ладонями лицо. Арсен замахнулся для удара, но Степанов придержал его руку.
– Хватит с него на сегодня… Уважим трудягу-отца, с которым мне довелось почти полгода штормовать в зимнем Беринговом море. Отец – нормальный мужик, трудяга… Для семьи старается, для тебя, гад! У, скотина неблагодарная! – не сдержавшись, Степанов с размаху пнул его. Не думал он тогда ни о каком ангеле-хранителе, оградившем от пуль, и благодаря которому запуталась тычина в кармане Прокопа. Подобные случаи, каждый из которых мог закончиться плачевно, стали неотъемлемой частью оперативной работы. Достаточно сказать, что казанки пальцев, сбитых о чьи-то зубы, практически не заживали. Драться молодому оперу приходилось часто, и совсем не потому, что ему этого хотелось. Выполнять первое правило каратэ: «Избежать поединка – значит, выиграть поединок», никак не удавалось. И всё потому, что сотрудник полиции не может, не имеет права пройти мимо правонарушения и не принять мер к его пресечению. Он всегда «при исполнении», обязан оказать помощь пострадавшему, встать на защиту граждан от хулиганов, грабителей, мошенников и прочего отребья общества. Он никогда не свободен от долга быть полицейским. Ни в кинотеатре, ни в магазине, ни в транспорте, ни в каком другом общественном месте. Независимо от того, в отпуске работник полиции или проводит выходной день на природе, в городском саду, едет на дачу или спешит на свидание с девушкой.
Сотрудник полиции всегда на посту! …В кинотеатре «Комсомолец» длинная очередь за билетами на вечерний сеанс. Перед Степановым у окошка кассы седой очкарик интеллигентного вида. Учитель или инженер. Или даже профессор. Подходят двое подвыпивших наглецов. Дымят сигаретами. Один, с брелком-«черепом», висящем на шее, небрежно берёт интеллигента за воротник, вышвыривает из очереди, и оба становятся у кассы.
– Безобразие! Это возмутительно! Что вы себе позволяете?! – негодует интеллигент, пытаясь оттолкнуть нахалов от кассы. Тогда другой, с жёлтой коронкой – «фиксой» на зубе и с хамоватой ухмылкой прилепил ему на лоб окурок, надвинул шляпу по самые уши и дал пинка под зад. Толпа в очереди угрюмо молчит. Нет, в душе каждый, конечно, в эту минуту ненавидит разнузданных хулиганов, но то ли боятся, то ли не хотят связываться. Степанов рядом стоит, внутри у лейтенанта полиции всё кипит, там идёт борьба с самим собой. Вступиться за оскорблённого человека или тоже сделать вид, что его это не касается? С одной стороны он в штатском, может промолчать, и никто не осудит за равнодушие, кроме внутреннего голоса собственной совести. С другой стороны – он работник полиции, и в нагрудном кармане твёрдые «корочки» служебного удостоверения. Сотрудник полиции должен заступиться. Но как? Предъявить удостоверение, потребовать прекратить безобразие? Но эти двое уже не безобразничают, выпрашивают у кассира лучшие места. А униженный ими человек беспомощно разводит руками. Попросить их отойти от кассы и вежливо сказать: «Парни, вы неприлично себя ведёте… Так делать нехорошо… Встаньте, пожалуйста, в конец очереди». А они взяли и послушали… Как бы не так! Они нахамят и своего добьются, купят билеты без очереди. А рядом будет стоять человек, которого безнаказанно оскорбили. И Степанов будет потом презирать себя за малодушие. Так что же делать? Бежать в ближайший телефон-автомат, звонить «02» и просить срочно прислать наряд полиции для задержания. Там спросят: «За что задерживать? Они витрины побили? Избили кого? Нет?! До свидания!». Тогда, потрясая удостоверением, схватив за шкибло обоих негодяев, а заодно интеллигента, чтобы написал заявление, тащить всю троицу в отдел? Чтобы, значит, всё по закону оформить и привлечь хулиганов к суду. Но судить их за данный проступок никто не будет. Нервы, силы и время, порядком потрёпанные при защите прав человека и установлению справедливости окажутся напрасно потраченными. В лучшем случае история у билетной кассы закончится для мерзавцев административным наказанием в виде ничтожного штрафа. А Степанову это надо? Он тоже в кино хочет… Говорят, фильм хороший… И вот теперь, когда он возле кассы, должен бросить всё и… поступить по закону. К тому же Степанов не Геркулес. Не может взять их, словно детишек малолетних, и легонько потрепать за ушки, погрозить пальчиком: «Ай, какие плохие мальчики! Так делать нельзя!». Нет, увещевания подонков бесполезны. Они добрых слов не понимают, уважают только кулак. Хамы, подонки, отморозки – враги общества. А с врагами надо биться. Ещё Суворов учил: «Лучшая защита – нападение!». Главное, в такой ситуации успокоиться, хладнокровно сгруппироваться, не показать противнику, что на злую силу ответишь праведной силой. Такие вот мысли вихрем пронеслись в голове оперуполномоченного. Решение принято. Резко, всем корпусом наносит удар правой снизу в челюсть ближнему обидчику. Чёткий аперкот! Он клацнул зубами, прикусив язык, и мешком завалился в угол. Второй ханыга не понял, что произошло, обернулся и заполучил удар коленом между ног. Согнулся, охнув, но получил добавку ребром ладони по шее и от толчка под зад вылетел за дверь. Вот теперь, неожиданной атакой сбив спесь с обоих подонков, Степанов подобрал с пола окурок, пришлёпнул на лоб вялому от нокдауна фиксатому, затем поднял его за ухо и ногой выставил за дверь. Финита ля комедиа! Интеллигент благодарно жмёт руку. Из очереди сердито смотрят. Кто-то ворчит:
– Мы пришли отдохнуть после работы, а не драку смотреть, которую из-за билетов затеял этот невоспитанный человек… И куда только полиция смотрит?! Нельзя было без мордобоя обойтись?!
…Поздно вечером он ехал в автобусе. Двое молодчиков, задрав ноги, демонстративно сложили их на спинки сидений, выставили перед лицами пассажиров грязные ботинки. Пассажиры с роптанием поднялись со своих мест, сочли за неудобство сидеть, когда возле головы торчат увазюканные в дерьме подошвы. Стоящий неподалеку капитан-морпех отвернулся к окну, сделал вид, что не замечает откровенно-издевательской выходки хулиганов. Понятно: боится мундирчик испачкать, ручки замарать, репутацию ретивого служаки подмочить.
– Вы что творите?! Немедленно прекратите! Сейчас же уберите ноги! – подбежала к ним девушка-кондуктор. – Вы не у себя дома!
Нахалюги поднялись, заграбастали девчонку, начали с хохотом лапать её, вырывать из рук сумку с копеешными деньгами, вырученными за проданные билеты.
– Ой, что вы делаете?! Помогите! – с визгом отбивается кондукторша.
Пассажиры молчат. Кому охота связываться? Кто газету читает, кто к окну отвернулся, кто просто молча и с любопытством наблюдает.
– Полицию позову! Отпустите сейчас же! Отдайте сумку! – тщетно пытается высвободиться девушка из сильных хамских объятий. Хулиганы шлёпают её по круглой заднице, запускают пятерни под блузку. Что делать сотруднику полиции? Ситуация абсолютно аналогична той, в кинотеатре. Стоять с безразличным лицом, как этот нафуфыренный, надраенный до блеска капитан? Ненормированный рабочий день Степанова закончился, но он опер угро, сотрудник полиции, а значит, всегда на посту. И долг обязывает защитить девушку-кондуктора, и как чаще всего бывает, вступить в неравную борьбу.
– Ха-ха-ха! Где ты сейчас найдёшь полицию? – заржали хулиганы.
– Не надо искать, я здесь! С конечной остановки в полицию заедем… Сдадим этих гопников, – громко кричит Степанов водителю. – А вы, девушка, заявление напишите о том, что сумку они хотели у вас отнять.
Всё! Момент неожиданности, шокирующий противника, упущен. Не желая быть задержанными, они остервенело набросились на Степанова. Их кулаки замелькали у него перед глазами, но лейтенант занял удобную позицию у стенки между сиденьями.
– Помогите! Люди! Сотрудника полиции бьют! – закричала кондукторша, но её вопли стали «гласом вопиющего в пустыне». Вдруг автобус резко затормозил, хулиганы отшатнулись, хватаясь за спинки сидений. На секунду-другую их руки оказались заняты, а лица открытыми. Несколько хлёстких ударов «в торец» и оба мерзавца сбиты на заднее сиденье. Опер не даёт им опомниться, продолжает «окучивать» – иначе поднимутся, сомнут, запинают, ткнут под ребро отвёрткой. Ищи потом ветра в поле. А найдут – убитому от этого ни жарко, ни холодно. Прямо сидят, как на выставке, бить удобно. Прямые удары то левой, то правой, то в нос одному, то в зубы другому. Шмяк… Шмяк… Головы мотаются, на губах шкурки висят, из разбитых носов кровь течёт. Автобус остановился. Задние двери открылись.
– Что, обязательно надо так молотить кулаками? Работник полиции, а позволяете себе избивать! – выходя из автобуса, укоризненно произнёс бравый морпех. – Безнравственно это!
– Пшёл вон, пехота, пока сам по сопатке не получил! – со злом, ещё не отдышавшись как следует, разгорячённый битвой, ответил Степанов. – Безнравственно стоять и наблюдать, как на твоих глазах грабят кондуктора! Топай, моряк сухопутный!
– Не буду писать заявление… Не хочу связываться с ними, по судам таскаться – утёрла слёзы кондукторша.
– Мне тоже крутиться с автобусом, ехать в полицию нафик надо, – высунулся из кабины водитель. – Чего расселись?! Пошли вон вслед за чистоплюем в погонах! – вытолкнул Степанов из автобуса хлюпающих носами хулиганов. Посмотрел на свои руки: ссадины на казанках кровоточат. Опять содрал кожу о чужие зубы.
…Ехал в командировку в Хабаровск. Следователь Татьяна Мельник поручила допросить находящегося там в тюрьме осуждённого, проходящего по другому, недавно раскрытому преступлению. В последнем купе, рядом с тамбуром, вместе со Степановым женщина и молоденькая девушка. Лейтенант полиции в штатском читал журнал. Попутчицы о чём-то тихо разговаривали. Неожиданно в дверном проёме нарисовался высокий, плечистый парняга в свитере. Настоящий супермен. Бесцеремонно облокотился на верхние полки, начал приставать к девушке. Дочь испуганно прижалась к матери. Парняга вызывающе-надменно, уверенный в своей неотразимости, предлагал познакомиться.
– Оставьте мою дочь в покое… Прошу вас…
Супермен даже ухом не повёл, продолжая домогаться.
Оставаться безучастным к испуганной девушке и её матери, сидящей в страхе за дочь, опер уже не мог. Вежливо так говорит пижону:
– Не приставайте к девчонке… Видите, она не желает с вами знакомиться… И мамаша волнуется… Освободите, пожалуйста, наше купе…
Он глянул на него насмешливо, как на нечто мелкое и незначительное, недостойное внимания такого большого и сильного человека.
– Это кто там голос подаёт? Ты, букашка-таракашка? Тебя не спрашивают, не лезь, куда тебя не просят. И впредь, козявка, не в свои сани не садись… Пойдём, чувиха, ко мне в купе! Хватит за мамкин подол держаться…
Это уже слишком… Явный перебор! Наверно, никто не учил детинушку уму-разуму. По морде никогда не получал. За «базаром» не следит… А за него надо отвечать. В старые добрые времена за такие слова на дуэль вызывали. Но сейчас нет дуэлей, и вся надежда лишь на верный кулак. Поэтому опер с деланно-равнодушным видом уткнулся в журнал. Злость – плохой помощник в схватке – закипела в нём, буквы заплясали перед глазами. Спокойно! Без эмоций! Можно козырнуть служебным удостоверением, но тогда верх одержат красные «корочки», а он так и останется для него «букашкой-таракашкой-козявкой». Пусть расслабится, пусть думает, что букашка-таракашка для него не существует. Минуты две-три Степанов сидит, закрывшись журналом и успокаивая нервы, медленно встаёт, даёт понять, что хочет выйти. Верзила не против. Снисходительно убирает левый локоть с верхней полки. В то же мгновение опер наносит свои коронные удары: снизу в челюсть, коленом в пах и головой в лицо. Супермен согнулся, заревел быком, распрямился, но удар в переносицу опрокинул его. Он взмахнул руками и грохнулся на спину.
– Не бойся великанов, – учил на занятиях по самбо начальник угро Данилин. – Чем здоровее шкаф, тем громче падает. Исход схватки с преступником решают не рост и сила, а быстрота и натиск.
Степанов выволок громилу в тамбур, двинул несколько раз по самодовольной харе и напослед, схватив за волосы, шваркнул башкой о своё колено. Он скис, опустился на корточки, не проявляя ни малейших попыток к сопротивлению, что-то мычал, прикрывая ладонями разбитое в кровь лицо.
– Хватит? Или добавить? – с трудом сдерживая себя, спросил лейтенант. Детина замотал головой, поднимаясь с пола и размазывая кровь на пластиковых стенках тамбура.
– Иди в туалет, умойся и сделай так, чтобы я тебя больше не видел…
Пришла проводница, заохала:
– Весь тамбур уделал, свинота! Ночь не давал мне покоя… Всё выпрашивал… Ну, выпросил? Бери тряпку и замывай всё… А то пойдёшь пешком по шпалам!
…В полночь обходил Степанов свой район, заглянул в общежитие швейной фабрики. Вахтёрша в слезах.
– Что случилось, тётя Дуся?
– Вон те двое пьяными заявились с гитарой… Кто такие, не знаю… Ещё одну бутылку водки здесь выжрали… Орут, девчонкам спать не дают… Плюют, в углу лужу наделали, туалет устроили, курят, матерятся, окурки бросают… Окно разбили… Хотела в полицию позвонить, так они, сволочи, провод у телефона оборвали…
– Понятно, тётя Дуся… Эй, граждане хулиганы, пьяницы, тунеядцы! Я работник полиции, оперуполномоченный уголовного розыска… Прошу зайти в комнату дежурной… Зачем? Задерживаю вас… Тётя Дуся! Позвоните из соседнего общежития в полицию. Эту ночку друзья проведут в полиции, а утречком с ними участковый мило побеседует… За стекло, за телефон заплатить придётся…
По-хорошему сказал. Но не внемлют нарушители правопорядка требованию работника полиции. Обязательно надо им «в рог» дать. Тогда поймут, что к чему. Загорланили под расстроенную гитару блатную песню:
Мама! Я мусора люблю! Ха-ха-а!
За него и замуж я пойду! Ха-ха-а!
Мусор мне права качает, но по морде получает,
Вот за это я его люблю! Ха-ха-а!
– Слышь, ты, мусор! А в пятак получить не хочешь? – подступил подзаборный музыкант, тыча гитарой в лицо Степанова. Нет, уж… Мусора простить нельзя… И в пятак получить нет желания. Но если промедлить, получишь обязательно. Выхватил опер гитару и с размаху опустил на коротко стриженую голову музыканта из подворотни. Где-то любовно делали этот замечательный инструмент, но совсем не для того, чтобы разбивать его о чью-то дурную башку. Гитара со звоном проламывается, надевается вместо шляпы. Степанов тащит музыканта за гриф, словно упрямого быка за повод, заталкивает в комнатушку вахтёрши. Его приятель не стал дожидаться оплеухи, сам, качаясь, вошёл. Примолкли, приуныли. Один репу чешет, обломки фанеры из-за ворота достаёт. Другой косится на гриф в руке Степанова. Куда подевались бравада и спесь? Можно ли было в той ситуации избежать потасовки? Можно, конечно. Сотрудник полиции один. Пьяных хулиганов двое. Выход один: унижая своё достоинство, заискивая перед наглецами, уговорить их покинуть общежитие, не нарушать сон тружениц швейной фабрики. И они бы ушли с полной уверенностью в безнаказанность. …Оперуполномоченный уголовного розыска Максим Степанов не оправдывался перед самим собой и не славил свои «подвиги». Он размышлял о них, неправомерных с точки зрения адвокатов и уголовно-процессуального кодекса. Всё пережитое им в уличных схватках лишь подверждают незащищённость сотрудника российской полиции при исполнении служебного долга. Американскому полисмену нет необходимости пускать в ход кулаки, применять силу. За неподчинение полицейскому, за оказание сопротивления при задержании и, тем более, при нападении на него, там предусмотрены законом суровые наказания, вплоть до пожизненного заключения и казни на электрическом стуле. Никто не рыпается там на шерифа, следователя, детектива. У Степанова, как и у всякого опера, было личное табельное оружие – пистолет Макарова. Он редко носил его с собой. Где и в кого стрелять? В общественном месте? В человека, оказавшего сопротивление при задержании? Затаскают потом по судам и прокуратурам. Замучаешься писать объяснительные и рапорта. Почему стрелял? Не было ли превышения пределов самообороны? Вызвано ли было применение оружия необходимостью явной угрозы? Был ли ты трезв и вменяем? Был ли предупредительный выстрел и где стреляная гильза? Долго будет тянуться разбирательство, мотая нервы работнику полиции, и долго ему придётся доказывать свою правомерность. А не докажет – выпнут из органов, а то и к уголовной ответственности привлекут. Нет, уж… Пусть лучше «ПМ» в сейфе лежит, от греха подальше. Это в сериалах типа «Глухарь», «Убойная сила», «Улицы разбитых фонарей» опера лихо стреляют на поражение в каждом фильме, по несколько человек убивают. Легко и просто. Как воробьёв из рогатки. И никто не требует с них отчёта за такую убийственную стрельбу. Глупости это. Остросюжетные выдумки сценаристов, навороченные фантазии режиссёров для подогрева скучающих у экрана телезрителей. Натуральное враньё! Поинтересуйтесь в любом отделе полиции, хоть самом убойном-заубойном, скольких преступников, пусть даже самых отъявленных бандюганов, убили их сотрудники. Над вами откровенно посмеются. Ну, не без того… Может, когда и было… Зато погибших работников полиции немало. Бандиту – ему что? Терять нечего. На «кичу» – в тюрягу на длительный срок не хочется. Пытаясь уйти, не задумываясь всадит пулю, пырнёт ножом, полоснёт бритвой. Одного такого, с опасной бритвой опера взяли в троллейбусе. Одно время задрали Владивосток «щипачи» – карманные воры. Кстати, по карманам они шарят редко. Всё больше по сумкам и пакетам. Тактика этих мелких жуликов такая: в переполненный автобус, трамвай, троллейбус в часы «пик» входят пассажиры. Сзади их усиленно подталкивают карманники – разудалые приличного вида парни, весёлые, симпатичные. И не подумаешь, что они воры. С прибаутками, шутками умышленно создают толчею, отвлекая внимание ротозеев от их ридикюлей, сумочек, пакетов. Пихаются карманники, и при этом одним ловким движением расстёгивают сумочку, взрезают пакет.
– Ну, гражданочка, подвиньтесь немного… Так, ну, ещё немного… В тесноте, да не в обиде… А знаете анекдот: «Едет чукча в электричке… Тут контролёры… Ваш билет? А он два подаёт… Зачем два? А вдруг потеряю – один запасной! Пассажиры смеются. Вдруг вопль:
– Ай, сумка моя открыта, кошелька в ней нет!
Напрасно теперь обыскивать стоявшего рядом вора, заговорившего зубы и укравшего кошелёк. Он передал его подельнику, стоявшему сзади, тот другому, который уже вышел на остановке. Напрасно даже хватать карманника за руку с зажатыми в ней кошельком или документами. Он успеет бросить их на пол и в случае задержания начнёт «работать» на публику, голосить, привлекать к себе внимание пассажиров или прохожих.
– Не пьяный я! За что берёте! Люди! Смотрите! Где надо, там полиции нет, а если выпил чуть лишнего, они тут как тут! Какие деньги? Какой кошелёк? Это чей-то валяется… Это вам не тридцать седьмой год! Я буду жаловаться!
Вокруг немедленно собирается толпа, гудит возмущённо.
– И в самом деле… За что хватаете человека? Вам, что преступников настоящих мало, что вы к выпившему прицепились? Отпустите его!
А вор артистично распаляется ещё громче. Вой, шум, гам, крики…
– Это вор-карманник, – стараясь перекричать толпу, объясняет Вадим Мицкевич, работник опергруппы. – Это жулик… Он только что вытащил кошелёк из сумки этой женщины… Гражданка! Это ваш кошелёк?
Та испуганно шарахается от Вадима. Ещё чего?! Скажи, а потом вор тебя бритвой по горлу – чирк! Это она так думает. И отпирается:
– Что вы, что вы?! Нет, это не мой кошелёк…
– Как же не ваш? В нём ваш паспорт…
– А-а… Правда, мой… Это я выронила нечаянно…
А вор смеётся довольно: уловка удалась!
Притащили его в отдел, да что толку? Кражу не докажешь – нет заявления. Нашли в кармане опасную бритву – ну, и что? Холодным оружием не является. Щипач потом ходил перед окном кабинета угро и ухмылялся: «Что? Взяли?!» В отличие от капитана Жеглова в фильме «Место встречи изменить нельзя», подсунувшего карманнику кошелёк, Степанов и его нештатные сотрудники полиции Борис Белов и Юрий Филиппов по-другому того щипача «сделали». Подкараулили вора возле ресторана, затеяли с ним драку. Борис Белов саданул плечом по витрине, выдавил стекло. Осколком руку себе поранил, лицо в крови измазал. Притащили карманника в отдел, составили на него протокол за злостное хулиганство, за причинение телесного повреждения дружиннику, подписались свидетелями. На два года упрятали мразь за решётку. И угрызения совести оперов не мучили: вор должен сидеть в тюрьме!
Так уж случилось, что именно какой-то вор-карманник уготовил Степанову встречу с красивой девушкой-студенткой университета. Она вошла в кабинет зарёванная, размазывая тушь с ресниц по пунцовым щекам.
– Успокойтесь, девушка… Что случилось? – спросил Степанов.
– Паспорт в автобусе украли…
Степанов придвинул ей стул, подал лист бумаги.
– Присаживайтесь к столу… Пишите заявление… Укажите, когда и при каких обстоятельствах у вас вытащили паспорт.
Роняя слёзы, она склонилась над столом. В их тумане расплывались буквы перед глазами. Плечи её вздрагивали. Максиму стало жаль юную особу, пострадавшую от мерзкой руки подонка-щипача. Он чувствовал себя виноватым перед ней в том, что её обворовали. Внутри у него всё кипело и негодовало: «Ну, твари… Попадётесь вы мне!»
– Зачем хныкать? Паспорт украли?! Ничего страшного! Новый получите… Лишние хлопоты, конечно. Слова возымели на неё действие. Она перестала хныкать.
Максим смотрел на неё широко открытыми глазами. Прелестное личико. Улыбаясь пухленькими губками, показывает ровные белые зубки. И ямочки при этом появляются на розовых щёчках. Носик прямой. Ресницы-хлопалки смиренно опущены на зелёные глаза, которые блистали как огонь зарницы, искрились проницательностью ума, живостью и добротой. Несомненно, и душа её вылита по форме прекрасной наружности. Бордовая блузка обтягивает выразительный бюст. Джинсы. Простенькие кроссовки. Словно чудо-колибри, однажды в тропиках впорхнувшее в иллюминатор его каюты, так неожиданно в кабинете возникло это милое создание. Не ответить взаимностью на её многообещающую улыбку он просто не мог.
– Вы не будете возражать, если я… провожу вас?
Девушка смутилась, потупив глаза. Нет, она не возражала. Вспыхнула, зарделась, засветилась радостью. – Может, в кино сходим, Оля? А? В «Уссури»? В ответ всё та же очаровательная улыбка.
– Решено! Идём в кино!
Помогая девушке встать, Максим взял её за руку и вдруг осознал, что она всецело в его власти, и если захотеть, будет его навсегда. А что?! Привлекательная, милая… Учится на биофаке, не хала-бала… Восемнадцать лет… Скромница… Кого же лучше искать? Они долго шли по городу, брели по набережной, без умолку болтали, и такое было чувство, что знакомы давно. Незаметно Максим приобнял девушку за талию. Оля оказалась весёлой, юморной девчонкой. С ней было легко и просто. Не требовалось изображать из себя умника, выпендриваться и выдрючиваться, чтобы понравиться. Об этом не думалось, потому, что молодые люди оба потянулись друг к другу. До начала сеанса оставался час, который мигом пролетел. В сквере они сидели на лавочке и целовались.
– А может, не пойдём в кино? – оторвавшись от её влажных губ, выдохнул Максим.
– Давай, не пойдём.., – обхватив его за шею, согласилась она.
– Фильм, говорят, интересный, смешной… Может, всё-таки, пойдём?
– Давай, пойдём.., – запрокидывая голову и подставляя губы для поцелуя, отвечала она. – Как ты скажешь, так всегда и будет…
Её покорность покорила Максима. Готовность ни в чём не противиться мужу, не отказывать ему в его страстных желаниях, видеть в нём рыцаря, защитника, героя прежде, чем добытчика, было исключительной чертой характера Ольги и главным её достоинством. Кто внушил ей мысль, что жена должна гордиться мужем, поддерживать в делах, не перечить, не терзать за неудачи и одаривать лаской? Мать, рано овдовевшая после гибели в штормовом море мужа – штурмана рыбацкого сейнера? Книги? Подруги? Или это – врождённый инстинкт мудрой женщины?
В кинозале, сцепив горячие ладони и прижимаясь коленями, они больше поглядывали друг на друга, чем на экран. Во время сеанса какие-то пьяные нахалы, сидящие сзади, очень громко разговаривали, не стесняясь в выражениях и не обращая внимания на замечания зрителей. От их ненормативной лексики свернулись бы в трубочки уши даже у боцмана сейнера «Лахтак». На них шикали со всех сторон, но хамы на всё «положили с прибором». Что оставалось делать? Сидеть с девушкой и спокойно слушать развязно-грязные ругательства, вульгарные пошлости в адрес героев фильма? «Помни: ты – работник полиции. Ты всегда на посту», – говорил начальник отдела Горват, золотой души человек. Тем более, Ольга знает, где Степанов работает. Если не урезонить наглецов, как потом смотреть ей в глаза? Чего доброго, ещё подумает, что струсил… Очень бы хотелось знать, что в этом случае посоветовали бы блюстители норм права: адвокаты, судьи, прокуроры, присяжные заседатели? А, ну, да, конечно… Нужно было встать, выйти из зала, позвонить «02», обратиться к дежурной кинотеатра, пожилой женщине, попросить её утихомирить хулиганов.
– Парни, прошу вас, прекратите громко разговаривать и выражаться нецензурно, – повернулся Степанв к ним, мельком рассматривая чмошников. Их было трое здоровых, крепких, немолодых уже мужиков.
– Не нравится – не слушай! – заржал в ответ сидящий за его спиной. – Мурло отвороти, чувак, смотри кино и обжимай свою кралю…
– Больше повторять не буду…
– Пошёл ты на… Ещё повернёшься…
Он не договорил. Из неловкого положения бить крайне неудобно, но резким ударом левой с разворота точно в переносицу Степанов заставил его замолчать до окончания сеанса. Притихли и остальные. Краем глаза, чуть поворотясь, Максим видел, что оскорбитель сидит, запрокинув голову, придерживая рукой носовой платок на лице. Максим ожидал удара сзади, но его не последовало. Вспыхнул свет, зрители стали выходить, и троица дружков-приятелей начала оттеснять Максима и Ольгу у выхода. Было ясно, что потасовки не избежать. Пара молодожёнов, свидетелей инцидента в кинозале, предложила пойти вместе.
– Вдвоём против троих отмахнёмся, – уверенно сказал парень.
– Нет, спасибо, друг. Мы уже пришли…
Подъезд, выходящий во внутренний двор дома, где жила Ольга, рядом с «Уссури». Пока шли до него, три «добрых молодца» поспешали сзади, едва не наступая на пятки.
– Эй, ты, фраер, смыться хочешь? Иди сюда, поговорить надо.
Максим и Ольга вошли в тускло освещённый подъезд. Она вцепилась в него.
– Не пущу! Их трое…
– Тебя долго ждать, фраерок?! Что, икру мечешь? Выходи, давай! – ввалился в подъезд «крестник» Максима с разбитым носом. Подступил, по-блатному рисуясь. Шагнул на ступеньку лестницы, что было промашкой с его стороны. Молниеносный удар крюком справа развернул его на месте. Он оступился, потерял равновесие и полетел задом, размахивая руками, пытаясь схватить пустоту и, не удержавшись, врезался спиной в висящую на стене оцинкованную ванну. Под ней и растянулся на бетонном полу. Ванна, покачавшись, сорвалась с гвоздя, со звоном упала на него.
– Как в ковбойском боевике! – восхищённо сказала Ольга. – Идём наверх!
Степанову прорываться надо из подъезда, пока противников осталось двое, но Ольга чуть не силой потащила на четвёртый этаж. Там, в конце длинного коридора оказалась лестница парадного выхода. После короткого прощания он вышел из подъезда на другую сторону улицы. Во дворе дома, у чёрного хода, шныряли трое: тот, что лежал под ванной очухался и присоединился к ним. По их энергичным жестам нетрудно было догадаться, что с таким жаром обсуждали разъярённые неудавшейся дракой и разогретые водкой хулиганы.
– Ага-а… Побегайте, субчики… Поищите меня… Молодчина, Оля!
Молодые люди прожили, как сейчас принято говорить, в «гражданском браке», почти год. Без единой размолвки или ссоры. Только обжимки, целования, ласки. Одно платье у Ольги: на лекции, в кино, на танцы, в парк. Всё те же джинсы. Пуховик с вышарканным песцовым воротником и такая же шапка. Бутылка кефира и хлеб на завтрак. Жареная картошка на обед. Овсяная каша и чай на ужин. Всем довольна Ольга. Шутит, смеётся, напевает. Нет у неё жалоб на житьё-бытьё. Для неё главное – любовь! Это про таких, как она, сказано: «С милым и в шалаше рай!». Они были счастливы, довольствовались тем, что есть, не переживали из-за скудного домашнего бюджета. Почему не регистрировались в ЗАГСе? Да всё по той же причине – денег на свадьбу не было. Правда, отсутствие штампа в паспорте их мало заботило. Мать Ольги – Любовь Андреевна Уральцева проживала с ними в однокомнатной квартире. По утрам набрасывалась на Максима с гневом:
– Хорошо устроился, фармазон! Кто ты есть? Ни жених, ни муж! Сожитель! Убирайся вон из моей квартиры! Ольга пыталась успокоить мать.
– Мама! Перестань его оскорблять! Ну, что он тебе плохого сделал?
– Ничего плохого! Но и ничего хорошего!
Любовь Андреевна приводила соседей, истерично кричала при них:
– Смотрите, заявился ко мне этот бесстыдник, выгнать не могу! Совращает мою дочь… Ей учиться надо, а не любовью заниматься. Разута, раздета… А с него, что с козла молока – ни денег, ни помощи… И как только таких в полиции держат?!
– Да они там все такие! Голодранцы и лодыри! Кто в полицию идёт? Те, кто работать не хочет… Балду там пинают, – поддакивали соседи. Советовали:
– Иди, Люба, к начальнику… Тот его быстренько турнёт со службы.
Послушала Любовь Андреевна советы «доброжелателей», накатала Горвату жалобу. Василий Васильевич вызвал Степанова, выслушал с отеческим пониманием.
– Перебирайся с молодухой своей в общежитие… – сказал радушный начальник. Оставаться в комнате Уральцевых Максим уже не мог и вернулся в общагу. Ольга туда не пришла – мать не пустила. Разлука затянулась, и всё закончилось.
Удача сопутствовала Степанову в раскрытии преступлений, но, если не считать нескольких мизерных премий, это никак не отражалось на нищенской зарплате, которую как ни растягивай, а до получки всё равно не хватит. Моряцкие шмотки поизносились, и Степанов уже ничем не отличался от владивостокских бичей, шатающихся по городу в надежде на халявную выпивку. Всегда хотелось есть, но в карманах гуляли сквозняки, и Максим стороной обходил вкусно пахнущие кафетерии, столовые, булочные. В один из таких нестерпимо-голодных дней он сидел в кабинете за составлением отказного материала по заявлению о краже мотоцикла. Вишнёво-красную «Хонду», отливающую эмалью, спилив замок, угнал из гаража «химик» – условно-освобождённый заключенный из мест лишения свободы. Под контролем спецкоменданта он работал маляром на стройке, решил сгонять к подруге в Находку, для чего и выкрал мотоцикл. Угонщик наскоро измазал полированную «Хонду» чёрным кузбасслаком, чем вызвал у гаишников подозрение. Незадачливого маляра остановили на трассе и препроводили в Первореченский отдел с рапортом о задержании. Степанову стало жаль парня, глупо сломавшего себе жизнь. Он не стал выносить постановление о возбуждении уголовного дела. Заявитель – капитан морского буксира, довольный тем, что дорогой мотоцикл нашёлся, и не желая таскаться по судам, охотно согласился с предложением не отправлять парня обратно в колонию. Из объяснения, написанного им, теперь явствовало, что никто вовсе и не угонял мотоцикл, что сам владелец, находясь в нетрезвом виде, забыл его на даче, и замок тоже сам спилил, потому, что потерял ключ. Смятый рапорт сотрудника ГИБДД Степанов выбросил в урну. В дверь постучали и в кабинет робко вошли четверо парней. Они вежливо благодарили за то, что опер не отправил одного из этих красавцев в кутузку.
– Не мне – хозяину говори спасибо, что не стал настаивать на суде. «Хонду» ты ему классно выкрасил… Видал?! – показал Степанов кулак угонщику, сидящему с низко опущенной головой. – В другой раз не пожалею… Всё… Ступайте! Мне работать надо…
Они вышли в коридор, долго не уходили, толкаясь у двери кабинета, о чём-то тихо договаривались. Степанов часто выбегал на минуту-другую то к следователям, то к дежурному, не закрывая кабинет на ключ.
– Чего толкаетесь здесь? – походя спросил он угонщика. – Вопрос решён… Живи, трудись, как все нормальные люди…
Они ушли, а после их ухода Степанов обнаружил в ящике своего письменного стола свёрток мятых купюр. Подкинули! Денег было восемь тысяч рублей. Взятка! Эта мысль ударила током, обожгла, заставила испуганно захлопнуть ящик. «Что делать?! Доложить начальству и сдать парня, которого пожалел, а заодно и себя за сокрытие кражи? Бежать вдогонку, чтобы отдать деньги? Но где найти «химиков» сейчас? До общежития спецкомендатуры далеко. Ладно, потом отдам… И не взятка это, а подарок», – убеждал себя Максим. А голодный червоточец, сосавший изнутри, настойчиво требовал идти в магазин, купить батон с изюмом и бутылку кефира. И пачку сигарет. Курить хочется больше, чем есть. «Возьму немного, в получку возвращу», – убеждал себя Степанов. И потом ещё и ещё понемногу «брал взаймы» из подброшенного «подарка», уверяя себя, что непременно разыщет угонщика и вернёт деньги. Но время шло, деньги потратил все, вернуть не смог, и на всю жизнь оставил на себе тёмное пятно, которое не смыть никаким «Fairy».
…Золотая приморская осень разгоралась багряными красками, когда весь Владивосток потрясли семь планомерных убийств. Каждую пятницу в дубовых рощах Сахарного ключа, что на 26-м километре автотрассы, в районе Океанской, находили убитую изнасилованную девушку со смертельной раной в спине, оставленной колющим предметом: возможно, узким ножом, кинжалом, стилетом или обыкновенной заточкой. Странно, что никому не пришла в голову мысль о военно-морском кортике. Наверно, потому, что сама мысль подозревать оружие офицерской чести стала бы кощунственной. Но в большой семье не без урода. Подозревать надо, не взирая на высокие принципы морали. Жертвами убийцы стали водитель трамвая, продавец универмага, кассир сберкассы, учительница начальных классов, десятиклассница, две студентки. Выдвигалось много версий. Не исключалось, что сексуальный маньяк убивает их в другом месте, а трупы привозит в лес и выбрасывает. Весь Первореченский райотдел два месяца «стоял на ушах» без сна и отдыха. Преступления взял под личный контроль начальник Приморского управления МВД.
– Какие зацепки?
– Работаем… Засады устраиваем в Сахарном ключе… Автомобили досматриваем… Сигналы граждан проверяем… – докладывал Василий Васильевич, вскакивая из-за стола при разговоре с генералом. И неизменно из трубки в ответ слышался громкий сердитый голос:
– Хреново работаете! Вам жмуров на похоронах таскать и окурки на помойках собирать, а не тяжкие преступления раскрывать! Дуболомы!
Выслушав обидную тираду генерала полиции, Василий Васильевич с гневом обрушивался на оперов, следователей, участковых уполномоченных, постовых полицейских, гаишников и других сотрудников, собравшихся на совещание. И каждый получал по «втыку». А ложных сигналов от перепуганных жителей приморского города было множество. Кто-то видел, как какой-то водитель целовался в лесу с девушкой и даже номер машины запомнил. Едут, проверяют. Какая-то дворничиха заприметила подозрительного вида мужчину, пристававшего к школьницам в скверике. Бегут, сломя голову, ищут тех девчонок, опрашивают. Или мальчишки распишут дверь зловредной старухе надписью: «Я убил девять женщин… Ты будешь десятая! Фантомас». Беседуют с бабкой. Но всё понапрасну…
Некая Валя – продавщица гастронома, желая показаться в глазах подруг героиней, наплела, что красивые парни в чёрных костюмах пытались затолкать её в «Лэнд-крузер» и увезти». В доказательство показала синяки на ногах, якобы набитые о дверцу машины. Разумеется, осведомители, имеющиеся в любом трудовом коллективе, тотчас сообщили «куда следует»… Проверить «сигнал» Горват поручил Степанову. Валентина оказалась пышногрудой блондинкой, довольно привлекательной и броской внешности. Про таких обычно говорят: «Не хватает ещё печати на лбу!». Её муж – капитан морской пехоты отправился на Украину воевать с националистами, а перед отъездом рогатый ревнивец авансом наподдавал жёнушке тумаков, и, видимо, заслуженных. Под предлогом опознать в толпе горожан возможных насильников Степанов и Валентина гуляли с ней по вечернему Владивостоку, и в квартире усатого морпеха «свой закончили «поход». Бравый капитан молодцевато смотрел с фотопортрета, украшенного выпиленными из латуни якорьками. Его пристальный взгляд и сжатые в усмешке губы под лихо закрученными усами словно предупреждали:
– Ну, погоди, красавица! Вернусь домой – ох, и всыплю тебе!
Сотрудники райотдела полиции переодевались грибниками, бродили с лукошками по лесу в дождевиках и болотных сапогах, шуршали осенней листвой. Несмотря на усиленные бдения, в пятницу где-нибудь в укромном овражке обнаруживали труп, наскоро закиданный ветками. Попутно раскрыли несколько преступлений, не имеющих отношения к убийствам в Сахарном ключе. Допрашивают, к примеру, подозреваемого в убийстве, «берут на понт»:
– Вот вам бумага, ручка… Чистосердечное признание облегчит вашу вину… Учтите: нам всё известно…
Перепуганный гражданин подробно пишет о … краже кирпича со стройки. Или о хищениях краски со склада завода… Колбасы с мясокомбината… В одном из анонимных писем неизвестный моралист сообщал о преподавателе физкультуры, якобы занимавшемся любовью со школьницами. Такой «учитель» мог быть потенциальным насильником-убийцей. Низкорослый и худой физкультурник начисто отрицал половые связи с девчонками-подростками, но Арсен Марченко принёс полицейские штаны 62-го размера, пообещал надеть их на него и забросить в камеру к уголовникам.
– Скажем им, что ты мент и педераст… Знаешь, что они с тобой сделают там? Так, что лучше признавайся сам, – примеривая штаны к физкультурнику, сказал Арсен. Степанов отвернулся к окну, чтобы скрыть смех. Приём со штанами Арсен практиковал часто, и даже самые упорные молчальники сдавались перед их видом.
– Не надевайте на меня эти ужасные штаны… Было дело с одной девятиклассницей… Сама напросилась… А больше ничего… – признался спортсмен.
До самого ноября колготились все сотрудники полиции Первореченскго РОВД по ужасающему уголовному делу с короткой надписью на обложке объёмной папки: «26-й км». Подключилась ФСБ: «Не исключено, что периодические убийства совершаются с целью создать паническую ситуацию в городе, дестабилизировать политическую обстановку…», сообщалось в секретной информации, зачитанной Горватом на оперативке. Приехали на помощь московские зубры уголовного розыска из МУРа – два седоватых подполковника. Пили водку на берегу Амурского залива, нисколько не заботясь о раскрытии убийств. Они их там в своей Москве столько насмотрелись, что, пользуясь командировкой, проводили её как отдых у моря. Всему приходит конец. Кровавые злодеяния владивостокского «Джека-потрошителя» тоже прекратились. Банально просто раскрылись эти особо тяжкие преступления. Зашёл Максим как-то в «Книжный мир»… Новинки художественной литературы посмотреть, с продавщицей Ниной пообщаться, разведать, не удастся ли заглянуть к ней вечерком.
– Нашли убийцу? – спросила она и, наклонясь над прилавком, шепнула:
– Сегодня ничего не получится… Мой ещё в море не ушёл… Я позвоню…
И уже громко:
– Говорят, зэки сбежали с урановых рудников… Облучились там, поэтому убивают молоденьких девушек и пьют кровь у них… Это правда?
– Брехня…
– Вы спрашивали Омара Хайяма? – обратилась к Максиму её подруга. – Пройдите к этому стеллажу. Вот новый сборник стихов поэта. – Негромко, чтобы другие не слышали, добавила:
– Светлану Сорокину, дочку нашей завотделом, какой-то мичман в кино приглашал сниматься… Съёмки, говорил, в Сахарном ключе… Артистка заболела, а Светка так похожа, что и гримировать не надо. Ну, та рада-радёхонька. Домой забежала переодеться. Мать спросила, куда она собирается, а как услышала про Сахарный ключ, выбежала на улицу, да мичмана того и след простыл. В школе имени Фадеева она учится, в десятом классе…
Степанов бегом в отдел. Не до персидской поэзии сейчас! Хватает ручку, срочно пишет рапорт капитану Горвату о полученной информации. Вдруг в кабинет вошли начальник городского угро подполковник Сивенок Леонид Маркович и старший опер Анатолий Лайков. С обоими Максим был, как ему казалось, в приятельских отношениях, не раз выпивали вместе, закрывшись в кабинете.
– Что пишешь? – заглянул в рапорт Сивенок.
– Какой-то мичман уговаривал Светку Сорокину, десятиклассницу из школы имени Фадеева, в кино на 26-м километре сниматься… – ляпнул, считая, что все сотрудники полиции сообща работают на раскрытие убийств. Ляпнул, не подумав, да так и остался сидеть с раскрытым ртом, сожалея о своей болтливости. Спохватился, да поздно: ещё не договорил, как сыщики крутнулись из кабинета, прыгнули в «Ладу» и укатили. Степанов понял, что безнадёжно «прокололся». Трясущейся рукой торопливо дописал рапорт и без стука вбежал в кабинет Горвата, положил перед ним простой лист бумаги, но уже обладающий незримой силой влиять на человеческие судьбы. Василий Васильевич устало пробежал глазами по этому обычному на вид бумажному листу, но вдруг схватил трубку прямого телефона с генералом полиции.
– Установили… Мичман… Под видом артиста в кино сниматься предлагал… Что?! Знаете? Как? Сивенок по рации уже сообщил?
Горват вопросительно посмотрел на оперуполномоченного Максима Степанова..
– Сивенок заглянул в рапорт, когда я писал… Лайков с ним был…
Капитан полиции положил трубку и посмотрел на опера укоряющее-уничтожающим взглядом, готовым испепелить в порошок.
– Два месяца весь наш отдел выбивался из сил, а ты?! Слил информацию Сивенку и Лайкову, чтобы эти чудаки на букву «мэ» загребли жар чужими руками и пожинали лавры? Дурак ты! Что я тебе больше могу сказать? – со вздохом и с горечью в голосе проговорил Горват.– Дурак, – повторил он, отбрасывая рапорт. – Сходи теперь с ним в туалет…
Тем временем «чудаки на букву мэ» быстренько скатались за девицей, забрали из школы и отвезли в отдел кадров флота. Там десятиклассница из многих фото на личных делах «контрактников» опознала мичмана Жесткова – старшину орудийной башни крейсера «Адмирал Сенявин». Сивенку за раскрытие убийств и задержание особо опасного преступника присвоили звание полковника, а Лайкову капитана. Держал опер Степанов жар-птицу за хвост, но глупо упустил. Даже пёрышка не осталось. Конечно, не ради славы пришёл на работу в уголовный розыск, но кто не мечтает о награде? Подавленный утратой оперативной информации, он с унылым видом брёл по проспекту Сто лет Владивостоку и столкнулся со старпомом плавзавода «Всеволод Сибирцев» Бакшеевым Анатолием Михайловичем, которому в своё время помог приструнить скандальных соседей-пьяниц. Он затащил Степанова к себе домой, угодливо распахнул холодильник.
– Что будем пить? Коньяк? Виски? Ром? Ликёр? Вино? Водку?
– От рюмки коньяка, пожалуй, не откажусь…
– Что такой грустный? Неприятности на работе?
Степанов рассказал ему, как подло обошлись с ним старшие товарищи.
– Так тошно, что хочется бросить всё и уйти куда-нибудь… В школу учителем… Корреспондентом в газету. Или опять в море на сейнере…
– Ты же моряк в душе. И дороги твои – в морях. Приходи ко мне, устрою на хорошее место. На плавбазе условия лучше, чем на сейнерах.
Максим и не предполагал, что слова Бакшеева так скоро обернутся реальностью. За беседой с хорошим человеком и бывалым рыбаком бутылка «Арарата» незаметно опустела. Максим засобирался домой. На улице шумел дождь. Когда набрасывал на себя плащ, Бакшеев увидел на поясе пистолет в кобуре.
– Ты выпивши… Может, оставишь оружие у меня?
Несколько мгновений Максим колебался в принятии решения: оставить – не оставить. Мгновения определяют ход жизни.
– Нет, не могу…
– Ну, как знаешь…
Холодный ноябрьский ветер хлестал струями дождя по плащу. Степанов тащился в полутьме, обходя лужи и стараясь не заляпать грязью брюки новенького, модного костюма, сшитого в ателье «на заказ» у мастера-закройщика. Вдруг его окружили трое.
– А ну, Колян, сдёрни с него плащец для меня. Корята себе подгони… А костюмчик Вовану я обещал… Что стоишь, фофан? Не понял, что ли? Сымай барахлишко и в темпе!
– Послушайте, урки… Я – опер угро… В другой раз вы уже лежали бы у меня мордами в грязь, но сегодня нет у меня желания рамцы с вами разводить. Идите, куда шли, и впредь мне больше не попадайтесь…
– Во! Мент попался! Сейчас сам будешь грязь хавать! Бей его!
Степанов выхватил пистолет, передёрнул затвор.
– Стоять! Буду стрелять!
– На понт берёшь, начальник! На, мент, получай!
Парень, стоящий напротив, пнул ногой, пытаясь выбить пистолет из руки. Это лишь в мыльно-оперных сериалах менты осторожничают с пистолетами на вытянутых руках. Настоящие опера прижимают пистолет к поясу над бедром, тогда его не выбить ни рукой, ни пинком. Во всяком случае, так учил Данилин, а уж он-то знает, как надо. Сильный пинок грабителя не достиг цели: пистолет остался в руке. Избегая его новой попытки завладеть оружием, Степанов отступил назад, запнулся за бугорок размытой дождём глины и упал навзничь в неглубокую яму, полную воды. Шакалы в человечьем обличье набросились всем скопом, стали топить. Степанов хлебанул грязной жижи, перед глазами поплыли красные круги и бессознательно, инстинктивно, он выбросил руку с пистолетом вверх, не глядя и плохо соображая, начал палить. Выстрелы разметали нападавших. Двое убежали, а тот, который грозился заставить опера грязь хавать, замешкался на бровке ямы, заелозил, скользя, на глине. Тут Степанов и ухватил его за штанину. Первый удар пришёлся рукояткой пистолета грабителю в спину. Второй по голове. Третий споднизу в челюсть. Обозлённый за извазюканную в грязи одежду, Степанов бил его пистолетом по лицу жестоко и немилосердно. Он вымещал на нём одном свою накопившуюся злобу на всех преступников, не дающих нормальным людям спокойно жить. Он мстил ему за убитых девушек, за Ольгу, у которой украли паспорт, за студента, ограбленного Макрушиным, за всех потерпевших и пострадавших от мерзких рук преступной швали. Наконец, выдохся и обессилено поднялся. Пистолет в руке – комок грязи. Из окон дома струился свет, включенный встревоженными жильцами, разбуженными выстрелами и криками. Грабитель замычал нечленораздельно и сел. По лицу его струилась не то грязь, не то кровь. Тащить его в отдел, находясь при этом в нетрезвом виде – наказать самого себя.
– Ты, скотина безрогая! Домой доберёшься? Грабитель, ещё минуту назад пытавшийся раздеть опера и отобрать пистолет, замотал разбитой башкой. Пробормотал, еле ворочая языком:
– Дойду…
Степанов тоскливо смотрел на свой извазюканный в грязи костюм – шедевр портновского искусства, годный теперь лишь на подстилку у двери, вытирать об него ноги вместо коврика. Обшарил карманы негодяя, нашёл кастет-свинчатку и справку об освобождении из мест заключения.
– Запомнил, паскуда, твою фамилию… Завтра явишься в девятый кабинет… Заплатишь за мой устряпанный костюм и плащ – разойдёмся по-мирному. Ты меня понял, гнида?! – ткнул опер его напослед кастетом по хребтине, помогая таким образом встать. Он опять мотнул головой, что-то промычал в ответ, и шатаясь, зашлёпал по лужам. А дождь всё лил…
Утром, как обычно, Степанов заглянул в дежурную комнату.
– Мне есть чего за эту ночь?
– Хватает… Кража из квартиры на улице Кутузова, фомкой дверь подломили. Угон машины из гаража, ворота автогеном вырезали… Кража морфия из аптеки… Вот ещё телефонограмма из больницы… – подавая одно за другим заявления граждан, сказал капитан Фомин. Степанов прочитал телефонограмму и обомлел: «Доставлен в реанимационное отделение городской больницы неизвестный гражданин с челюстно-лицевыми травмами… избит неизвестными…» Позвонил в больницу, справился о состоянии здоровья человека, избитого «неизвестными».
– Состояние критическое… – ответил врач… – Выбиты зубы, сотрясение мозга, переломы челюсти… Один глаз видеть не будет… Если и выживет, то останется инвалидом. Возможна потеря рассудка.
Степанов не стал усугублять своё незавидное положение. Явился в кабинет Горвата и выложил ему на стол кастет грабителя, пистолет, ключи от сейфа, служебное удостоверение и телефонограмму.
– Шёл ночью, делал обход своей зоны… Напали, хотели ограбить… Пытались отнять оружие…Ну, дал одному… Он сейчас в реанимации…
– Почему не стрелял на поражение? – насупился Горват. Максим промолчал.
– Ты был пьян… Слишком хорошо тебя знаю… Уж ты бы не отпустил грабителя… Притащил бы его в отдел…
Несмотря на благодарности, почётные грамоты и премии за успешную работу в уголовном розыске, его уволили из органов МВД. «Уволить по служебному несоответствию за использование оружия не по назначению» – гласили сухие строчки приказа по управлению. В краткой характеристике, выданной Степанову после увольнения для последующего трудоустройства, сообщалось:
«Тов. Степанов М.П. за время работы в уголовном розыске показал себя с положительной стороны. Инициативен, много времени отдавал раскрытию уголовных преступлений. Работал самоотверженно и добросовестно. Активно участвовал в жизни коллектива, пользовался уважением товарищей по работе».
Почему так случилось? Почему, несмотря на самоотверженность, пришлось расстаться с полицией? В ответе на этот вопрос Максим не сомневается: так Господу Богу было угодно! Ангел-хранитель отвёл от него пули, бандитскую пиковину, помог остаться в живых в нескольких смертельных схватках. На тернистом пути сыщика ему грозила неминуемая гибель, и ангел-хранитель сделал так, чтобы он больше не работал в уголовном розыске, где запросто мог сыграть в ящик.
Свободный, как ветер, как чайка в полёте, Максим Степанов шёл по Светланской – главной улице Владивостока, не ощущая за поясом привычной тяжести пистолета, испытывая необычайную лёгкость души и тела. Словно вынырнув из омута, Максим вдыхал воздух полной грудью. Не нужно больше ломать голову над придумыванием версий преступлений, идти туда, не знаю куда, искать того, не знаю кого. Не придётся сидеть в засадах, ездить в командировки, спать в кабинете на стульях, проводить выходные дни на барахолке, выискивая там украденные вещи, но на всю жизнь останется у него привычка заступаться за слабого и беззашитного, приходить на помощь тому, кого бьют или оскорбляют.
Первые месяцы после увольнения из полиции Степанов временно работал электриком-ремонтником на разных судах, стоящих в доках. На любое из них в отделе кадров его могли включить в судовую роль, но слишком свежими оставались в памяти блевотно-штормовые дни и ночи на «Лахтаке», мучительно-долгие, от одного воспоминания о которых рефлективно начинало тошнить. Он ждал возвращения из дока плавбазы «Веволод Сибирцев», на которой замечательный человек Анатолий Михайлович Бакшеев обещал Степанову «хорошее» место. В конце января долгожданная плавбаза ошвартовалась у причала рыбного порта. Поношенные ботинки бывшего опера простучали по трапу плавзавода, по огромной, словно футбольное поле, палубе и закончили торопливый бег у двери двухместной каюты матросов. Через несколько суматошных дней погрузки продовольствия, закачки воды, топлива, тралов и другого снаряжения плавбаза «Всеволод Сибирцев» вышла на промысел. Седые волны Японского моря, бессильные раскачать такую махину, бились о её стальные борта, и далеко за кормой стелился пенный след от винта.
