Путешествие на пароме-теплоходе по бескорабельной пустоте, не соответствующей величию Сылвы
Дорога до «Штиля»
Недавно у меня выпал свободный день. Не сутки, а день. То есть, с утра до вечера. Перед этим шли дожди, но именно в мой свободный день погода стояла солнечная, пусть и ветреная. Ехать куда-то далеко, дальше сотни километров от дома, не имело смысла – вечером нужно быть в городе. То есть горы отметались. Лезть с верёвкой на скалы – нужен напарник, или, как говорят альпинисты, «связка». Сплав на сапе – идея, но ветер дует пакостный, к тому же я недавно утопил в Каме лопасть весла, а новую мне пока не прислали.
Хотя, реки… Реки прекрасны в любое время и в любую погоду. И я, недолго думая, прихватил самый маленький из имеющихся у меня полутора десятков рюкзаков, такой, чтобы вошли термос, шоколадка, упаковка орехов и поехал на Сылву. И в Сылву. То есть, путь мой лежал на реку Сылва, и в одноимённый посёлок.
С пернатыми «пассажирами»
У воды я растерялся. Я был один, а место никак не походило на пристань. Это был просто галечный бережок. Но вскоре появились люди с рюкзаками, с корзинами, с собаками на поводке и кошками в переносках – типичные дачники.
Тут же, откуда ни возьмись, зажужжали и моторные лодки. Кое-кто из дачников воспользовался ими, и я догадался, что это такой аналог такси, своеобразное речные бомбилы, перевозящие людей через весьма широкую в этом месте Сылву.
Но вот из дымки, устилающей реку, показалось что-то большое. Спустя пару минут по очертаниям стало ясно, что это паром. Вскоре он ткнулся в галечный берег. Служитель, хотя вернее называть его матросом, отцепил верёвку, преграждающую вход на аппарель, и я взошёл на борт. Паром этот несамоходный, а движимый пришвартованным сбоку катером. Этот катер и есть теплоход «Штиль».
Паром представляет из себя типовую плавучую платформу с опускаемой аппарелью, чтобы мог заезжать транспорт. Но площадка под транспорт невелика, почти всё свободное место занимают скамейки для пассажиров. Они расположены на открытом воздухе и под навесом.
На пароме просторно, без труда может уместиться добрая сотня седоков. Но особое внимание я хочу уделить именно пернатым «пассажирам». Не успел я пройти под навес и занять место, как меня потревожил громкий птичий писк, а затем назойливые звуки – нечто среднее между свистом и громким чириканьем. Затем под застрехи взялась пикировать пара деревенских ласточек. Они стремительно летали туда-сюда, нимало не смущаясь пассажиров, лишь недовольно чирикая, что им приходится облетать бестолково снующих людей.
Причиной тому было то, что эти ласточки свили под кровлей навеса, на подвешенных медицинских носилках, гнездо. И вывели в нём птенцов. И теперь торопились накормить своих детей, пока паром не отчалил. Позже выяснилось, что экипаж судна дал им имена: Рында и Машка. Птенцы пищали и жадно растягивали жёлтые клювы, пока Рында и Машка набивали их комарами и мухами.
Мы отплыли. И уже через десять минут мы ткнулись в такой же галечный правый берег Сылвы. Но здесь, в отличие от левого, оборудована беседка для ожидания, стоят аншлаги и стенды «Берегите природу», да и вообще более прибрано.
Билет на круг
Это Быковка – деревня, знаменитая тем, что в шестидесятых годах двадцатого века здесь была дача классика русской литературы – Виктора Астафьева.
Сейчас в Быковке живут в основном дачники, да ночует, в заливе на устье одноимённой речки, наш паром-теплоход «Штиль». Следующей остановкой должна была быть Троица. Об этом мне поведала милейшая женщина-кондуктор, когда я попросил у неё билет на круг, то есть с возвратом в Сылву. Кондуктор не особо удивилась, но с каким-то участием и сердобольностью обстоятельно расписала маршрут, предупредив, что на воде мы проведём больше пяти часов.
Убедившись, что я понимаю, куда и зачем направляюсь, кассир отбила билет. Всё путешествие мне обошлось в сто девяносто два рубля. Конечно, это не все затраты на одного пассажира, но, как я понимаю, речные перевозки дотируются государством. Как бы то ни было, такое путешествие за такие деньги может позволить себе любой, и это ещё один повод в него отправиться.
По извилистой ленте реки
Тем более можно было отвлечься. Ведь наш путь пролегал по удивительно живописным местам.
Мы шли против течения, вдоль правого, вздыбившегося каменной стеной берега Сылвы. Дальний левый берег махал нам издали зеленью бесконечных рощ и посадок, и было это как в кино. Когда в кадр попадают пробегающие мимо окна поезда деревья. Они качаются, гнутся, машут ветвями, но шума ветра в их кронах не слышно.
Вот и у нас на «Штиле» звучала совсем иная музыка. Билась в суровые камни разгулявшаяся на приволье волна, журчала вода под килем теплохода, да шелестели в вышине, на отвесном правом берегу, сосны. Изредка с одной из них пикировала на реку стремительная хищница скопа и взмывала к гнезду с зажатой в когтях рыбой.
День был ясный, погожий, ветер стих, и небо набухло синевой. А лёгкие белые облачка были, как взбитые сливки на десерте, и опрокидывались в голубую чашку реки.
И рекой, и небом, и крутым скалистым берегом хотелось непрестанно любоваться. Тем более здесь, на нижней Сылве, он высок, горист, но мало напоминает тот ландшафт, что ярко проявляет себя вблизи Кунгура. Например, от камня Ермак и до Кишерти. Те ландшафты грандиозны. Высоченные известняковые скалы – рифы древнего моря – будто раздирают вершинами наплывающее на них новым морем небо, а подножием, телом, плечами, сдерживают давление буйных толщ земли, не давая им соединиться, срастаться, и поглотить извивистую ленту Сылвы.
А впереди показался впечатляющий железнодорожный мост. Путь по нему ведёт из Перми в Чусовой, и далее через весь горнозаводской Урал, через кручи и скалы среди дремучих лесов, по горным отвесам, по извивистым железнодорожным серпантинам, через границу Европы и Азии, через Уральский хребет – в Екатеринбург.
Сейчас есть более быстрый и прямой путь – Транссиб, как раз на нём, на перегоне Кунгур-Кишерть, лежит грандиозная парабола сылвенских скал, но и горнозаводской путь не забыт. Он старше Транссиба, и именно он виной тому, что на всём нашем пути мы не встретили ни одного судна, не считая рыбацких лодок. Путь по железной дороге и быстрее, и дешевле речного. А ведь мы шли по местам, исключительно благоприятным для судоходства. Ни мелей, ни островов.
Центр притяжения
Троица – место и для дач, и для жизни, да и вообще для всякой иной деятельности подходящее. Это знали издревле. При Строгановых здесь стоял Сылвенский острожек – форпост для освоения благодатных земель, и место контроля за солевозным ходом по Кутамышу, и центр притяжения окрестных жителей.
Сейчас Троица больше известна причудливым домом-музеем поэта-футуриста Василия Каменского, а хабом является лишь для дачников, которым нужно пересечь реку. И в доказательство этого факта был усыпанный людьми и техникой галечный берег. В ожидании «Штиля» на берегу взволновалось небольшое людское море. При нашем приближении оно и вовсе пошло вскипать всплесками платков, бурунами дачных панам и брызгами выцветших козырьков.
Дети и старики, деловые женщины в брюках и завзятые огородницы в брезентовых штормовках, суровые мужики в бравом камуфляже и добродушные дедки в выцветших кепках-пенсионерках, розовый поросёнок, собаки-болонки и собаки-сторожа, а ещё цыплята в обувной коробке, чижик в клетке, гусь в лукошке, коза на привязи и черепаха, сидящая в шапке-ушанке, что лежала на коленях у бледной девочки с косицами. Из транспорта на паром закатили лишь мотоцикл, автоприцеп и телегу с дровами. Автомобили на «Штиле», как я понял, не перевозят.
Объединило одно
К устью Кутамыша мы подходили с особым форсом. Уж не знаю, что тому виной: особенности судоходства, сюрпризы течения, или GPS-маячок, какие ставят, например, на снегоуборочную технику, чтобы она не филонила на маршруте; но «Штиль» подошёл-таки к берегу посёлка Ильича. И, дав копоти ввиду немногих собравшихся на берегу ильичёвцев, зашлёпал к Кутамышу. Благо, идти было недолго. Посёлок Ильича лежит при впадении в Сылву реки Юрман, а по берегам Кутамыша лежат деревеньки Кокшарово и Лысманово.
Разъединяет реки Кутамыш и Юрман лишь неширокий гористый мыс. А объединяет все три селения одно: теперь это пасторальные, типично дачные деревни. И, хотя заброска трудна, на машине туда можно попасть либо зимой – через ледовую переправу, либо летом – давая стокилометрового крюка через Насадку, но удивительная, разливная, уральская красота правобережья, степенные, чистые, опушенные по берегам сосновыми ресницами вогульские оглазья Юрмана и Кутамыша влекут сюда людей.
В Кокшарово пристали буквально на минуту. Здесь сошло от силы пять человек, в том числе обнаружившие себя соседями по даче, соседки по дому в центре Перми. Это были молодая женщина с ребёнком и пожилая дама с яркой помадой, бьющей из-под фиолетовой панамы. Я невольно услышал их разговор, так как сидел рядом. Удивительно, как могут соседки по дому, не сговариваясь, купить дачи в одном и том же неочевидном месте. И, хотя были они и разного возраста, и разного социального статуса, на «Штиле» их тотчас объединило одно: как теперь жить, пускай и на даче, но за рекой, где даже гвоздя, даже хлеба, не купить иначе, чем переплыв на пароме или частной лодке в Троицу.
Неспешные порядки
Зато в Лысманово мы подзадержались. Здесь сошли на берег все оставшиеся пассажиры. Только людям понадобилось минут около десяти, чтобы прогрохотать по аппарели разномастной обувью. Они не торопились, как, бывает, не торопятся никуда опытные ездоки на электричках, уставшие от долгого сиденья на неудобной скамейке, и разминающие на перроне затёкшие члены.
Пути от Троицы и было то всего минут пятнадцать-двадцать, но, то ли речной воздух так подействовал, то ли порядки здесь были заведены особые, дачные, неспешные, но народ сходил с парома лениво, и никуда не расходился, разом превратив короткий галечный пляж в гульбище.
Соскочили собаки. Вынесли на руках поросёнка. Еле стащил по трапу упирающуюся козу лукавый красноносый дед. Последней со «Штиля» выпорхнула девочка с чижиком в клетке. Затем началась разгрузка вещей. Скатили прицепы, стрекоча шмыгнул мотоцикл, полетели из рук в руки – «цепью» – коробки, тюки, мешки. Вскоре паром опустел.
Нести ласку
Затем на палубу взошли пяток местных жителей, и вскоре заметно приподнявшийся над водой «Штиль» уже пыхтел меж гористых берегов Кутамыша.
Из-за деревьев выглядывали ладные кровельки и палисадники. С воды не было видно, что там вдали, в самом поселении, и казалось, что ничего там и нет, что вся деревенька – это и есть прибрежный ряд домов на высоком берегу. И что вся их красота – это не просто отражение души хозяев, но и сигнал, в первую очередь, реке. Мы здесь, мы живём, мы живы. Твой берег, река, обжит, обустроен, ты не один здесь, на краю вековых парм, рек, и урочищ со странными, диковатыми, тайными вогульскими названиями «Юрман», «Лысман», «Ерыкан», «Карабай».
И река, расходящейся от парома пенной волной, что разбивалась о прибрежные скалы, будто отвечала: «Я вижу. Для того и теку. Оттого я и Сылва – талая, мягкая, ласковая вода. Вы, главное, живите, чтобы мне и впредь было кому нести свою ласку».
Из глуби Кутамыша, из диких, до сих пор дремучих, нехоженых мест, поддал нам в корму свежий ветер-северяк. Вскоре мы опять приставали к берегу Троицы. Это было для меня сюрпризом. Я думал, мы пойдём сразу вниз по Сылве. И стало понятно, чего ждали люди на берегу в посёлке Ильича, куда мы так и не пристали. Они никого не встречали. Им нужно было сесть на паром, чтобы перебраться через реку.
Особая лёгкость
Обратный путь «Штиль» проделывал по течению. Не сказать, что против течения он шёл тяжело, но сейчас будто появилась в нём какая-то особая лёгкость.
Теперь на палубе нас было четверо. Я, бабушка с внуками: младенцем, спавшим на свежем воздухе во время всего путешествия, и девочкой лет десяти. Эта троица разместилась под навесом, бабулька вынула из штормовки кроссворд, а внучка взялась рисовать реку и корабли. Вот только кораблей на Сылве не было.
Я примостился на краю парома, у аппарели, удобно прислонившись к тумбе, и глядел вдаль. Слабый ветерок поддувал в спину, не доставляя неудобств. Повеселевший ввиду скорого окончания рейса «Штиль» шёл легко. Он, казалось, не рассекал, а парил над зеркальной, будто глянцевой, речной водой. Такой она бывает только в конце лета и в начале осени.
Место в сердце
«Штиль» шёл, сообразуя свой ход с колышущимися на воде яркими канистрами из-под машинных масел. Они были расставлены вместо бакенов. По берегам иногда мелькали береговые навигационные знаки. Но попадались они редко, а кое-где уже и основательно заросли вымахавшей за лето травой.
Это было не запустение, нет, наверное, это было рационально – не заводить из-за одного теплохода полноценное бакенное и навигационное хозяйство. Это было, скажем так, уместным. Ведь усилия должны быть соразмерными. Но отчего-то несоразмерной красоте, размаху и величию Сылвы была эта печальная бескорабельная пустота.
И бежал наш «Штиль», и, набирая ход, текла к скорой встрече с Чусовой Сылва, чтобы обрести в слиянии новый смысл. Ведь нет ничего беспомощнее, чем сначала освоенная людьми, а затем обессмысленная их отсутствием река. Садящееся солнце красило береговые скалы охряными бликами, голубое небо с редкими облачками будто всплывало из зеркальных глубин тихой Сылвы прямо к иззолотившейся поверхности.
На берегу в Быково собрался народ – блаженные дачники с урожаем, цветами и пучками трав. Со звонкой песней, рассекая крыльями сгустившийся к вечеру воздух, прилетели ласточки, сначала Машка, а следом и Рында. Сейчас я уже мог различать их по голосу. Ведь и я теперь прожил какое-то время на этой реке. И пускай «Штиль» не стал моим домом, как для птенцов, но в сердце моём нашлось место и для него, и для этого тихого, умиротворенного дня.
