Эта поучительная история случилась в период моей работы в гидрологической экспедиции на реке Ница, недалеко от впадения её в реку Туру.
Мы с приятелем около полутора десятка лет каждый год промышляли лосей в одном из восточных районов Свердловской области. Место это я облюбовал сам. Изыскания проходили зимой, и я сразу обратил внимание на множество лосиных, косульих и лисьих следов, пересекавших реку в районе работ. Поэтому, когда нам в первый раз предложили лицензии на отстрел лосей в этом не знакомом нам районе, мы не стали отказываться и поехали осваивать его для охоты.
Первые годы мы останавливались в деревне на краю огромного мохового болота в доме гостеприимного праздного крестьянина Володи, который нигде не работал, а жил вместе с матерью-старухой на её да свою пенсию по инвалидности. Праздный образ жизни и питейные традиции обрекли его типичным искушениям, которым он с душой отдавался при малейшей возможности. В удовлетворённо-возбуждённом состоянии его гостеприимство становилось все более обременительным. Поэтому на третий год мы построили себе избушку в девяти километрах от деревни, в непосредственной близости от своих охотничьих угодий. Избушку эту, по её конструкции, будет правильнее называть полуземлянкой. Она состояла из прямоугольной ямы требуемых размеров, по краям которой были уложены два венца бревенчатого сруба. Сверху сруб перекрывался дощатым потолком, засыпанным землёй, и закрывался двускатной крышей. С торца строения вертикально была установлена входная дверь, к которой в земле был полого откопан ступенчатый подход. Длинные доски крыши, покрытые рубероидом, выходили за пределы сруба и доходили до земли, далеко отводя от стен дождевую воду. Из- за этого землянка имела вид бугра, засыпанного листьями и хвоей, а зимой – снегом. Главным преимуществом такого строения была его высокая теплосберегаемость. Установленная внутри железная печка хорошо прогревала земляные стены, которые долго сохраняли тепло.
Землянку мы построили быстро – за неделю с небольшим, перед началом сезона. Но такое устройство жилища было возможно только в достаточно сухих местах, с низким залеганием грунтовых вод. Поэтому место для землянки мы выбрали на сухом супесчаном взлобке, густо заросшем мелким сосняком, на берегу всё того же болота. Недалеко проходила старая лесная дорожка, по которой можно было подъехать на машине почти к самой избушке. Мы тщательно скрывали месторасположение избушки от местных жителей, и несколько лет она оставалась ненайденной, а потому и целой.
Каждый год мы приезжали в избушку, обычно в конце октября, имея до десятка заготовительных лицензий на промысел лосей, и проводили на охоте свои отпуска. Первые дни по приезде мы заготавливали дрова, ремонтировали и обустраивали своё жилище. Со временем мы обили изнутри стены землянки досками, настелили пол, двое продольных нар, между которыми сделали стол. Торцевую стену землянки над столом мы оклеили блестящими серебряными упаковками от чая, которые хорошо отражали свет от керосиновой лампы. В результате получилось тёплое, сухое и светлое жилище, в котором хорошо отдыхалось после тяжкого промысла.
Охотились мы без собак и всегда в одиночку, из всех видов промысла предпочитая наиболее тонкий – скрадывание зверя по следу. Лося было много, мы были вооружены нарезным оружием, поэтому охота не была продолжительной. Неделю, редко дней десять уходило на отстрел зверей, после чего Вадик начинал вывозить на своей машине разделанные туши в город для сдачи их в магазины или общепит. После чего он покидал меня, и я оставался в лесу один, продолжая промысел пушного зверя – лисы и куницы.
Вадик был, и, слава Богу, остаётся, старше меня на четыре года, и к тому времени занимал уже достаточно высокий пост в областной прокуратуре. В своё время он работал государственным охотничьим инспектором, поэтому профессионально знал методы всех видов охот, многие из которых в совершенстве освоил практически. Также профессионально он знал охотничье оружие, как гладкоствольное, так и нарезное. Он собирал и использовал в промысле самые знаменитые и оригинальные мировые модели ружей и карабинов. В частности, в своё время меня поразил его 9-миллиметровый американский карабин «Винчестер» 1909 года выпуска в отличном состоянии, с которым он охотился какое-то время. Конструкция «Винчестера» идеально воплощала агрессивную мощь, которой любой мужчина хочет обладать, особенного мужчина молодой. Потому что зрелый мужчина с возрастом начинает понимать, что оружие лишь создаёт иллюзию силы, и зачастую компенсирует моральную слабость его обладателя. А истинная сила – в правоте дела, которая укрепляет дух и делает человека непобедимым. Но это так, к слову сказать, потому что речь не о том.
А в тот год, о котором идёт речь, Вадик по заказу купил в Москве, в оружейном магазине на Соломенной сторожке, очень дорогой немецкий штуцер. Штуцер представлял собой трёхствольное богато оформленное ружьё с двумя гладкоствольными стволами 12-го калибра, и нижним нарезным стволом, калибра 8 мм. Его дороговизну во многом определяло то обстоятельство, что это ружьё принадлежало в своё время нашему знаменитому застойному генеральному секретарю, почившим незадолго до этого, и чья затейливая монограмма с заглавными буквами «Л Б» украшала ложу этого ружья. Его осиротевшие родственники вполне меркантильно оценили наследство покойного, решив продать часть его большой оружейной коллекции. Так Вадик и заполучил этот исторический раритет.
В один из дней мы пристреляли нарезной ствол тройника. К нему прилагалось сотни две патронов с пулями различной конфигурации и весом, которые стоили также дорого. Пристрелку мы делали на месте снесённой лесной деревни, где оставались ещё толстые кирпичные стены разрушенной фермы. Вадик в этот год был обременён затяжным судебным процессом, на котором он выступал государственным обвинителем, поэтому в полной мере не мог участвовать в промысле. Сезон уже заканчивался, как и лицензии, а ему всё не удавалось испробовать тройник по зверю. Поэтому, в один из своих приездов ко мне в лес, он оставил свой тройник мне, чтобы я проверил его боевые качества на лосе. В первую очередь нас интересовало останавливающее действие пули, так как её небольшой калибр давал основания для опасений в её достаточности. Добыв с помощью штуцера двух крупных быков лосей, я убедился в его высоком качестве.
Заряды ружья обладали достаточным останавливающим действием, чтобы вести надёжный промысел. На следующий день я пошёл на поля в сторону деревни. Так как лицензии на лосей кончились, я продолжил пушной промысел, заранее поставив капканы на лис в местах их мышкования. Встретить на поле мышкующую лису было обычным делом, поэтому я взял с собой тройник, с тем, чтобы по возможности использовать его нарезной ствол для стрельбы по лисам, которые ближе двухсот метров практически не подпускали. Подходя к полям, идя по малоезженой лесной дорожке, я нос к носу столкнулся с вывернувшейся из-за поворота упряжкой саней с крупной белой лошадью.
В санях сидели двое мужиков, в которых я узнал двух знакомых местных охотников, братьев Василия и Григория. Младший брат Василий работал электриком и жил в нашей деревне, а Григорий был совхозным руководителем среднего звена и жил в райцентре. Это были записные охотники и браконьеры, всё свободное время проводившие в лесу. Взяв одну лицензию на лося, они стреляли, сколько было нужно, не говоря уже о прочей лесной мелочи, которую также собирали по возможности. Зная окрестные лесные угодья с детства, они простодушно относились к ним, как к продолжению своего подворья, не считая зазорным пользоваться их дарами, понимая это вполне буквально. Мужики они были отзывчивые, и по первости мы и охотились с ними, и пользовались их лошадью для вывоза отстрелянных лосей из урёмных мест. Но в последние годы, построив свою избушку, о которой они ничего не знали, мы как-то отошли от них, предпочитая обходиться своими силами, уловив несколько ревнивое к нам отношение с их стороны.
Подъехав ко мне, они стали расспрашивать, как идёт охота и где находится Вадик, к которому они испытывали почтительность, зная его высокое положение. И тут я допустил ошибку, сказав, что Вадика сейчас нет, он занят в городе, и бывает здесь по выходным дням. Они сразу сообразили, что, не имея машины, я должен здесь, где-то неподалёку в лесу и жить, и спросили меня об этом. Мне очень не хотелось выдавать расположение нашего жилья, и поэтому, неопределённо махнул рукой в противоположную от него сторону…
Как я ни поворачивался к ним боком, загораживая собой висящее на моём плече новое ружьё, востроглазый Василий углядел обнову, и стал расспрашивать о ней. В те времена хорошее оружие было в дефиците, тем более в провинции, поэтому отечественные ружья у братьев были самые заурядные. Но мечта по фирменному нарезному оружию не покидала их, как и любого серьёзного охотника. Поэтому они сразу поняли ценность этого ружья, и, с плохо скрываемой завистью, восхищались им.
Поговорив, мы расстались, и каждый направился в свою сторону. Часа три я бродил по полям, выглядывая лисичек, и подставляя капканы на их переходы. В этот день удачи не было, и мне не попалось на глаза ни одного зверька, так же, как и в поставленные ранее капканы. Во второй половине дня на переходе на другое поле я услышал за спиной какой-то скрип, и, обернувшись, увидел настигавшие меня те же сани с Василием и Григорием. Остановившись, я подождал их, и сел к ним в остановившиеся сани на пахучее сено. Григорий стал рассказывать, что они проехали по кругу, свежих лосиных следов не нашли, и сейчас возвращаются в деревню. Рассказывая это, он всё посматривал на ружьё, лежащее у меня на коленях, сопоставимое по цене с новыми «Жигулями».
Чем дальше отходил я от места встречи, тем меньше мне хотелось идти туда, куда я поначалу намеревался. Какое-то беспокойное чувство стало овладевать мною, какой-то неприятный осадок оставила встреча с аборигенами. Уж больно подозрительно случайна она была во второй раз, уж больно навязчиво проявилось их внимание к тройнику. Я чувствовал какую-то угрозу и в суетливом восхищении Григория и в угрюмости Василия. Как разительно отличалось их поведение при второй встрече от искренней приветливости утром.
Я решительно повернул обратно, решив возвращаться в избушку своим утренним следом. Через некоторое время, уже далеко пройдя место моей первой встречи с братьями, я увидел, что они пересекли мой утренний след справа налево и продолжали движение на санях параллельным курсом в пределах видимости моего следа. Когда мой след пошёл густяками, непроезжими для саней, они отдалились, но, когда я вышел на чистое место, след саней тут же снова пересёк мой след, но уже слева направо.
Я остановился, чтоб осмыслить ситуацию. Мне стало ясно, что братья меня выслеживали. Братья, прекрасно зная эти места, проехали по кромке болота, где была избушка, и взяли в кольцо мои выходные следы. Потом один из них прошёл моим следом до избушки, постоял немного рядом с ней, и, не заходя в неё, вернулся к саням. Всё это легко читалось по следам.
Я почувствовал, как холодок прошёл по моей спине. Самый опасный зверь для одинокого человека в лесу – злой человек. Возможная безнаказанность провоцирует коварную злонамеренность. Очень неприятно осознавать, что ты являешься объектом преследования. Один взгляд Василия при расставании чего стоил. Сейчас я ясно видел, что он выражал презрение и лютую ненависть к городским выскочкам, которые просто в силу своего рождения были приближены к благам цивилизации, незаслуженно занимали более высокое социальное положение, потом вторгались в исконные места обитания простых тружеников, располагались там как хозяева, обрекая их на обслуживание своих интересов.
Я стоял у избушки, и напряжённо размышлял, пытаясь проникнуть в замыслы братьев. Я отдавал себе отчёт, что все мои предположения весьма гипотетичны. Но верный своей привычке просчитывать худший вариант, продолжал анализировать ситуацию. Целый вечер эти размышления не покидали меня. Я привычно делал обычные дела: разжигал печку, собирал на стол, ужинал, но в голове всё время всплывали в памяти события этого дня: коварно-льстивое восхищение Григория, тяжёлый взгляд Василия. Эти воспоминания стали приобретать уже навязчивый характер.
В любом случае нельзя было игнорировать возможность нападения. Поэтому на ночь я занёс ружьё в землянку, завернув его в телогрейку. Хотя я и был уверен, что если братья решатся напасть, они подготовят засаду в лесу, чтобы не оставлять следов нападения в избушке, и сохранить обстановку моего спокойного ухода в лес. Управившись с обычными хозяйственными делами и протопив печку, я завалился на нары с книжкой. В избушке стояла сухая жара. Моя тревога стала успокаиваться. Вдруг я уловил какой-то слабый в начале, но быстро усиливающийся звук ломающихся веток и топота чьих-то ног, гулко отдававшихся по мёрзлой земле. Было полное впечатление, что кто-то быстро, не разбирая дороги, ломится по сосняку к моей избушке. Страх мгновенно пронизал меня.
Паническая мысль о братьях подняла волосы на голове. Я быстро вскочил, проверил, закрыта ли дверь. В руке сам собой очутился топор. А за дверью творилось что-то невообразимое. Казалось, что какое-то огромное чудовище ворочается в чаще, приближаясь к избушке. Оглушительные в тишине ночи топот и треск уже раздавались у самой избушки, и я уже ждал, что сейчас кто- то будет ломиться в дверь. Я прижался к стене, опасаясь выстрела в окно. Но неожиданно треск и топот переместился на крышу. Послышался звук от ломающихся досок обрешётки крыши, и тяжёлые удары по потолочным доскам. С потолка посыпалась земля.
Мне уже было ясно, что подвергся нападению. Но ужасала бессмысленность действий нападавших. Непонятные звуки переместились с крыши на другую сторону избушки, и стали удаляться в сторону болота. Постепенно они затихли, и опять разлилась морозная тишина. Что это было? – с недоумением вопрошал я, осознавая, что опасность миновала. Кто мог бежать с таким топотом? Может быть, они хотели выманить меня из избушки?
Я не находил ответа, и не мог понять, что же произошло. Сердце ещё гулко стучало в груди. Осторожно, не вставая в проём освещённой двери, я откинул крючок и открыл дверь. Я осветил фонариком окрестности избушки и заснеженные сосёнки вокруг, и вышел наружу. На притоптанном снегу площадки перед дверью следов не было видно. На крыше землянки снег был разметан, и чернела продавленная сквозь рубероид большая дыра. Но чьих-либо следов было не разобрать. Надо было ждать утра, чтобы при дневном свете рассмотреть всё, и понять, что произошло. Я вернулся в избушку, решительно налил спирта и, не разбавляя, выпил. Чуть позже появилась умиротворяющая эйфория. Психика разгружалась, тело расслаблялось. И хотя вопрос «Что это было?» оставался, он не имел уже той резкости, и произошедшее воспринималось как мистическое воплощение моих опасений о возможности нападения. Думал про это – оно и произошло, – выплывало простое объяснение в моём помутившемся сознании. Завтра разберёмся…
При солнечном свете всё сразу стало ясно. Следы на снегу всё рассказали мне. Оказалось, что ночью два волка напали на лося. Испуганное животное, спасая свою жизнь ломанулось самыми густыми местами к болоту. Продираясь сквозь молодой сосняк, лось выскочил на нашу узкую тропинку, ведущую к землянке. Причём один волк бежал сразу за ним по тропинке, а другой слева отрезал лося от болота. Тропинка привела зверей к землянке с противоположной от входа в неё стороны. Наша землянка представляла собой просто снежный бугор, который зверь вознамерился преодолеть напрямую. Проломив крышу, лось упал, запутавшись в сломанной обрешётке, и почуяв запах печки и человека, совсем обезумел, и, круша всё на своём пути, с удвоенной энергией рванулся к спасительному болоту. Ему удалось прорваться. Второй волк не смог остановить его. След лося, весь усеянный сломанными ветками, деревцами и выдранной шерстью, уводил в болото.
Смущение этой ночи вытеснило и мои опасения, хотя некоторое время я более осторожно ходил по лесу. Но никто мне больше не встречался. Вадиму по приезду я рассказал о происшествиях, вернув «бесценное» ружьё. Братья, чуть позже, пользуясь нашим отсутствием, попытались сжечь избушку. Первая попытка их была неудачной, но на следующий год они сожгли избушку окончательно…
