Кому приходилось бывать в тундре подолгу, тот по-особому ценит хорошую погоду. Конечно, и в непогоде арктической бывает своя прелесть, своё очарование. Но только потом, и если выживешь.
В далёком восемьдесят восьмом, когда над тундрой висел переменчивый июль, мы с Андреем Головнёвым направлялись от Нейтинских озёр к посёлку Сеяха. Извилистый маршрут составлял около двухсот вёрст. Особенно трудными были первые, поскольку каждый тащил на себе пуда по четыре. Добравшись до большой воды, накачали «резинку», и рюкзаки поехали на ней. Дни стояли тихие и солнечные. Озёра, окаймлённые полями колотых льдин, отражали в синеве редкие облака. В безмолвии парили чайки, изредка стремительно проносились над водой и берегами утки. Под незаходящим светилом льды таяли медленно, обещая раствориться только к началу новой зимы. Блаженным был недолгий отдых у истока реки Зелёной: ласкающие взгляд песчаные дюны, теплынь и хариусы, как в аквариуме. Сказка. А потом вдруг стало совсем ветрено, мокро и шибко холодно. Несколько суток мы клацали зубами. Добрая сказка превратилась в страшную. Ну, да ладно. Это всё – предисловие.
Тундра то реже, то чаще, но с неизменностью ломает какие-то представления. Идёт ли речь о чудесах ландшафта или климата, о красках неба или вкусе воды, о пределах человеческих возможностей или широте людских душ, о скудости или изобилии. В глазах идущего-путешествующего одно из преимуществ Арктики перед прочими весями громадной Родины в том, что здесь, на конкретном квадратном километре, где ступают сейчас твои ноги, никого из людей, возможно, не было год или десять. Вероятно, и двадцать. А, может быть, никогда вообще. Свежесть мха и травы. Непуганые птицы. Очарование первозданности. Иллюзия первопроходца. Светлая тайна открытого пространства.
Ясавэй переводится с ненецкого языка на русский как «землерой». Эта река с центрального Ямала утекает в Байдарацкую губу Карского моря, присосединяясь устьем к Юрибею. Наша задача – археологическая разведка на протяжении примерно сотни километров. Главный – Шура Соколков, не главные – я и студент Серёга Сурин. Только что десантировавший нас и растворившийся в синем горизонте «Ми-8» – сигнал к началу дороги. Ровно через неделю такая же «вертушка» заберёт нас к другой, обозначенной на карте точке. Идеальная погода летней тундры – солнце и лёгкий ветерок. Если ты в своё время успел помыкаться, то спешишь нарадоваться этому чудному сочетанию. Сухо, и комары не заедают…
Производственная цель – обнаружение археологических памятников – кажется рутинной. Мы к ней без трепета: будут – значит найдём. А вот погода, погода!.. «Солнце! Ты посмотри, какое солнце в вышине…» Топаю с ружьём по берегу. Болотники шоркают по кустикам карликовой берёзки, неслышно пружинит ягельник. Чуть позади Соколков, как собака, «обнюхивает» песчаные выдувы, керамику ищет. Планшет через плечо, в руках сапёрная лопатка. Иногда напяливает очки. В общем, вид у него деловой. Справа – по реке – Сурин гребёт на байдарке, за которой телепается на привязи резиновая лодка, гружённая парой рюкзаков. А чего бы ни грести, по течению-то? Блещет речная рябь, слепит глаза. «Солнце! Ты посмотри…». Тьфу! Опять привязалось… И на кой чёрт я ружьё взял? Никакой живности. Даже гагар не видать. А ведь уже полдня топаем. Скучновато, когда без событий!
События пошли на третий день. Шура начал находить археологические памятники. Одному из них суждено стать знаменитым. Через год Соколков сотоварищи выкопает здесь уйму всего, оставленного легендарными сихиртя – исчезнувшим к XVII веку племенем тундровиков. Археологический объект Холято-1 был выявлен в 1989 году и первоначально, по нескольким фрагментам средневековых сосудов, определен как средневековая стоянка. Памятник находится в Ямальском р-не Ямало-Ненецкого автономного округа в 308 км к северо-востоку от г. Салехарда, в 262 км к северу от районного центра пос. Яр-Сале и в 18,4 км к северу от фактории УстьЮрибей. Ритуальный комплекс размещался на останце террасы левого коренного берега р. Ясавэй-яха в 20,5 км к северо-востоку от устья, на северном берегу большого пойменного озера Холято в 100 м от уреза воды (Соколов А.В.)
Как позднее предположат историки, племя это погубили предки нынешних «коренных северян». А всё, что осталось от предыдущих, –находит и копает Шура. Конечно, не только замороженные в вечной мерзлоте «органические останки», а в первую очередь всяческие черепки, остатки жилищ, наконечники стрел, украшения, ножи и прочее. Но попадаются и мёрзлые фекалии в прямом смысле. Ковыряться и в них тоже – издержки профессии археолога в Арктике. Сейчас мы только собираем керамику на выветрах, фотографируем да помогаем Шуре рисовать планы. С рулеткой бегаем. Полноценные раскопки этого памятника проводились в июле 1990 года экспедицией Тобольского государственного педагогического института (ТГПИ) под руководством А.В. Соколкова. Среди находок были предметы культового и погребального комплексов: антропоморфная скульптура из бивня мамонта; железный топор с остатками деревянного топорища; точильный каменный брусок; ножны из телячьей кожи; клинок железного ножа; фрагмент керамического сосуда; навершие из белой бронзы.
Идти можно круглые сутки. Практически одинаково светло. Так что разбиваем палатку, лишь когда устаём. Обычно это бывает в два – три часа, как раньше было принято говорить – пополуночи. Спим, пока не выспимся. Курорт. Здоровый образ жизни. Особенно силён спать студент Сурин. Крепок. Причём, у него редкая аномалия: наутро помнит все сны. В минуты отдыха он охотно их пересказывает. Без радио и телевизора – это единственные новости «из иных миров».
Я опять не могу сомкнуть глаз. В палатке тесно, и соколковский затылок прямо у моей переносицы. Тишина. За Соколковым еле слышно посапывает-похрюкивает студент, наблюдая мозгами очередную порцию сюрреализма. Вдруг из абсолютного наружного безмолвия начинают рождаться звуки. Тихие, неясные, они становятся всё более отчётливыми. Нет, уже определённо, не кажется! Но, что это может быть? Ничего подобного слышать не приходилось. Встать бы, но ведь сон тогда разгонишь окончательно и не выспишься точно. А завтра опять «пилить» весь день… Вот звуки громче и громче. Как будто табун коней по тому берегу бежит. Да что это, черт возьми?! – Шура, ты спишь? – Нет! – Что это там такое? – Чёрт его знает! – Посмотрим? – Давай! Звук тем временем тает. Мы выбрались из палатки. По противоположному илистому берегу неширокой реки бежало, размахивая крыльями, десятка три-четыре гусей. Они уже удалялись, унося с собою шум. – Ну и чудо! Топают, как лошади! – М-да… Легли опять. Через некоторое время, сдавшись перед бессонницей, я снова выбрался наружу. Курю. Солнце поднимается над безветренной тундрой. Тишь да гладь. За далёким поворотом реки летает одинокая чайка. Там, где недавно пробежали гуси, стоят два оленя. Мама и детёныш-подросток. Ну прямо телепередача «В мире животных»!
– Шура! Шура! Спишь, что ли? – Чего тебе? – Смотри! – Ну, что опять? Соколков откидывает полог и вопросительно щурится на меня. – Смотри туда! Что делать будем? – Ничего не будем. Не стрелять же! Через несколько суток кончилось изобилие, а потом и еда вообще, если не считать муки, картофеля и «Агдама». Ещё была соль. Ружьё из украшения превратилось в орудие промысла. Гусей мы больше не видели, но ближе к устью реки всё чаще попадались гагары. Осторожные, они не подпускали на выстрел. А потом повезло. За полчаса я подстрелил куропатку, гагару и увидел белую сову.
Очередная остановка на ночлег знаменовалась открытием любопытным. Разместились, как обычно, над рекой. В этом месте в Ясавэй впадал мелкий безымянный ручей. На часах была полночь, на горизонте – солнце. Как и положено в летней тундре. В устье ручья изредка плескалась рыба. «Наверное, нельма гуляет, – подумал я. – Однако, нашла для этого странное место…» Пока мои товарищи укрепляли палатку, направился с чайником за водой. Перешёл ручей, зачерпнул, развернулся. В шаге от берега в мою ногу ткнулась рыбина. Непроизвольно «выпнул» её на песок. Двухкилограммовый щёкур запрыгал по суше, а я, естественно, радостно заорал. В два прыжка друзья оказались рядом. Сурин схватил подарок случая обеими руками и ошалело водил сияющим взглядом. «Ничего себе!» – так можно было перевести наши восклицания в тот взбудораженный миг.
Через несколько минут мы увидели сквозь прозрачную воду ручья, что по нему в одиночку и группами шастают другие, подобные первому экземпляры. В обмелевшем устье глубина не позволяла проходить свободно, и они, цепляя дно брюхом и трепеща, яростно прорывались в реку. Именно на такую штуковину я и нарвался. Вернее, она на меня.
Второпях попив чаю, мы занялись «промыслом». Шура, правда, быстро остыл. А вот мы с Суриным больше часа бегали туда-сюда и вернулись с ног до головы мокрые, но довольные уловом. Следующие сутки мы не снимали палатку, совершая обход окрестностей. Нашли ещё пару древних стоянок. Вернулись. Примерно в 23:00 ручей вновь стал наполняться рыбой, желающей прорваться в реку. Мы с Суриным опять носились в припадке первобытной промысловой страсти, как полоумные. Ловили руками, давили ногами, били палкой. Отныне мы знали, как очень давние предки обходились без удочек, сетей и динамита. Была бы рыба…
Каждому из нас, как Паниковскому, хотелось гуся. И он наконец-то появился в поле зрения. Тихонько гребя на байдарке, мы с Серёгой увидели лапчатого метров за сто пятьдесят. Серая птица настороженно, но не торопясь, улепётывала от нас по берегу. Было время линьки, когда гуси бегали и плавали, но летать не могли. Такой «пешеход» попался и нам.
Высадившись и сделав дуговую пробежку за кустами, я стал в засаде. От прибрежного песка отделяла небольшая полоса ольховника. Издалека очень медленно, прижимаясь к берегу, грёб Сурин. Птица, оглядываясь, шлёпала перед ним вдоль кромки воды. Я подпустил нашу цель поближе.
Скоро экспедиция заканчивалась, и за нами должен был прилететь вертолёт. Совокупность обнаруженных данных позволила атрибутировать ритуальный комплекс Холято-1 как захоронение в форме кенотафа, совершённое в память погибшего необычным образом военного вождя общины или рода самоедов – предков современных тундровых ненцев, проживавших на территории от нижней Оби до среднего Ямала. На месте погребения было устроено культовое место для исполнения поминального обряда и обращения к верховным божествам. Оно размещалось на верхней площадке обособленной возвышенности. Подобные погребальные и культовые сооружения не известны в традиционной культуре современного аборигенного населения полуострова Ямал – ненцев.
От всего этого и чудной погоды охватывала улыбчивая беззаботность. Правда, спать после празднования почти не пришлось. В окрестных кустиках, под вуалью тумана, начали периодически орать куропатки. Попытки разогнать их ни к чему не приводили. Не будучи в состоянии уснуть, мы по очереди вставали, бродили по зарослям, кричали, стреляли. Через полчаса куропатки опять злили своими криками.
Выглянув утром из палатки, были удивлены заново. По соседству паслась та же парочка оленей, которую мы недавно видели. Экспедиция словно дарила картинки из букваря. «Символы тундры» не очень-то боялись нас. Кто-то из парней предложил поймать рогатую животину петлёй, привязать, как домашнюю козу, к колышку и удивить этим прилетевших пилотов. А, может, даже увести в Салехард. Кому-нибудь в подарок. Но ничего не вышло. Парнокопытные ходили кругами и, кося на нас лиловыми глазами, ели ягоды в стороне от ловушки. Мы обнаружили крохотные остатки масла. Разочаровавшись «в охоте» и маясь бездельем в ожидании вертолёта, стали печь на крышке котелка пирожки с морошкой. Добавили ещё один бесподобный для пешей разведки штрих.
Кстати, в той экспедиции нам довелось увидеть, сколько бывает этой самой морошки. Наш путь преградила пологая, лёгкая возвышенность – жёлто-оранжевое поле. Чтобы обойти «грядку» с крупными, будто клубника на бабушкиной даче, спелыми ягодами, нужно было брести довольно долго. Причём, в отличие от культурных родственников, морошка не пряталась под шапкой листьев, а создавала сплошной, празднично-пламенного цвета ковёр. И сесть или ступить на том ковре было некуда. Ягоды были повсюду и густо.
Понимая, что добро ничьё и всё равно никогда не будет съедено, мы, тем не менее, бережно ставили подошвы бродней. Жаль было такую красотищу. Аккуратно обобрав перед собой участочек, ложились на брюхо и продолжали блаженствовать в новой позиции. Вот это был смак!
Поскольку морошка имеет свойство не надоедать, мы долго ползали на животах, пока археолог-руководитель, опомнившись, не погнал нас дальше по маршруту. Удивительную тундровую «ниву» покинули с сожалением и памятью на всю жизнь. Конечно, встречались ягоды и до, и после. Но чтобы столько враз!..
Затем было ожидание вертолёта и полное двухдневное безделье. Слуховые галлюцинации: летят – не летят. Рюкзаки то запаковывались, то распаковывались. Наконец-то вертолёт материализовался, сделал круг и присел на бывшее кострище. Яростно «заштормила» волнами окрестная растительность. Неосмотрительно оставленное сиденье от лодки – многослойная фанера под вихрем авиачуда взлетела и заехала Шуре между глаз. Тот упал, но, превозмогая боль и почти теряя сознание, снова вскочил, продолжая забрасывать рюкзаки и прочий скарб в транспорт. Забрались и сами. Бортмеханик хлопнул дверью. Пилот добавил газа.
Свист, грохот, вой. Вибрация корпуса. Песчаная буря под шасси. Подъём сотен лошадиных сил на небеса. Сладкий, тёплый запах авиационного керосина в полумраке салона. Разворот на курс. Пройденные места остались за горизонтом.
При видимости «миллион на миллион» наплыло, раскинулось за иллюминаторами Карское море. Показалось невероятное, фантастически заболоченное, изрезанное паутиной речушек и ручьев илистое байдарацкое побережье. Его уникальное безобразие не красил даже солнечный день. Дробный гул винтов. На лбу Соколкова вздувается голубой рубец. Зато в душах – одна гармония. Экспедиция остаётся в памяти яркой, разноцветной картинкой. Улетая домой, теперь можно посмеяться и над шуриным «увечьем». Мы покидаем тундру, уставясь в открытые иллюминаторы, жадно впитывая взглядом залитые светом просторы, хрупкую и наивную планету по имени Север. Она оказалась так добра.
Подсоленная у ручья добыча, как доказательство недавних чудес, отправляется в рюкзаках до Тобольска и вскоре будет съедена в честь окончания странствий большой околонаучной компанией. Экспедиционный народ, вернувшийся со всех концов Западной Сибири в лабораторию, будет до следующего полевого сезона вспоминать лето, галдеть, звенеть стаканами. Сквозь сигаретный дым будет орать музыка.
Через полгода, в феврале-марте, начнёт нарастать коллективное помешательство, подогреваемое памятью о предыдущем сезоне. И вновь будет грезиться тундра, и снова защемит под ложечкой у каждого полевика. И на бесконечно повторяемый вопрос «А помнишь, Шура?..» – Соколков будет рассеянно-блаженно улыбаться и, вздыхая, кивать головой.
