– Жалею ли я? – старик поёрзал в кресле, то ли устраиваясь поудобнее, то ли собираясь с мыслями. – А вы знаете миф о Прометее?
Журналист кивнул и изобразил внимание, стараясь скрыть недовольство. Его всё раздражало: сегодня было открытие выставки Альтруссы, а он брал интервью у болтливого старикашки, совершившего преступление много лет назад. Задание главреда, чёрт бы его побрал.
А старик, словно нарочно не торопясь, налил себе чай, сделал несколько глотков и только тогда продолжил:
– Лучше вам услышать всё по порядку, с самого начала. Я давно надеялся, что этим кто-то заинтересуется и готовился. Думаю, вы получите все ответы.
Журналист расправил блокнот – архаичная привычка записывать от руки позволяла ему лучше вникать в суть – и приготовился слушать.
– Как вам будет удобно, – буркнул он.
– Шёл пятый и последний год моей практики, – начал старик. – В институте ксенологии я звёзд с неба не хватал, поэтому меня отправили на заштатную планетку, про которую всё давно было известно.
С коллегами я не особо общался: они были намного старше меня и не стремились принять в свой круг. Поначалу меня это обижало, а потом я привык и проводил большую часть времени в одиночных вылазках на планету.
Сырая, влажная, покрытая болотами, речками и ручейками, девять месяцев она кишела разнообразной жизнью, а на четыре месяца застывала, скованная морозами. Все кругом умирало до весны. Но едва начинали пригревать первые лучи местного светила, жизнь появлялась отовсюду и развивалась с взрывной скоростью жареной кукурузы в раскалённом масле. За период тепла всё живое на планете должно было успеть пройти полный цикл от рождения до смерти. Они торопились жить агрессивно, жадно.
Журналист со скуки нарисовал старика в виде большой черепахи, вытягивающей морщинистую шею из кресла-панциря. Потом слегка застыдился и открыл чистый лист блокнота.
– Практически все формы жизни были хищными, каждая норовила сожрать побольше. Даже на людей пытались нападать, благо у нас без инерционного поля никто не ходил.
В тот день меня атаковал жрун – похожее на огромный бурдюк существо, покрытое костяными пластинами и наростами. Пара центнеров мускулистой плоти, все стремления которой сводились к поиску и поглощению съестного, производили грозное впечатление. Сначала он хотел прокусить защиту, скрёб когтями, а потом стал пробивать её. Он разбегался и нёсся на меня как таран, стремясь прободать костяным рогом. У него уже вся передняя часть в крови была, но он с фанатичной настойчивостью пробовал снова и снова. Мне было интересно наблюдать за ним и даже немного страшно: вдруг защита откажет?
Тут я заметил ещё какое-то движение с другой стороны. Прямо на меня катился большой пушистый мяч буро-зелёного цвета. Это был колобок – лакомый кусочек для прожорливого жруна, который уже заметил более лёгкую добычу и переключился на неё. Колобок тоже обнаружил угрозу. Он растопорщил в разные стороны сенсорные усики и заметался в поисках укрытия. Но было уже поздно. Жрун ещё ускорился и уже почти схватил бедолагу.
Не знаю, что заставило так меня поступить, но я растянул защитное поле и накрыл им колобка. Жрун ударился о барьер и забился об него в ярости – добыча, которую он уже считал своей, ускользнула. А колобок сжался и замер на месте.
Через некоторое время жруну надоело, и он ушёл, на прощание облив барьер вонючими выделениями. Я уменьшил поле до привычного размера и отправился дальше по своим делам. Колобок следовал за мной как рыбка-прилипала. С тех пор так и катался за мной всё лето. Меня сначала это раздражало, а потом привык и даже привязался. За несколько лет без общения на чужой планете будешь рад любому вниманию.
Через несколько дней я уже отличал «своего» колобка – или Колю – от других. Благодаря ему и все остальные его сородичи уже не шарахались от меня и позволяли наблюдать за собой в естественных условиях.
Я часто видел, как они плавают в горячих, нагретых светилом болотцах, далеко раскинув покрывавшие их тела нити. Эти нити выполняли разные функции: с помощью одних колобки двигались, другими ловили и подтягивали к себе добычу, третьими – сенсорными – получали информацию обо всём вокруг. Был ещё четвертый вид, самые гибкие нити. Они могли гнуться в разные стороны и принимать самые необычные положения. Колобки часто соприкасались ими, словно ощупывая. Мне было известно, что так они обмениваются простыми сигналами об опасности или о наличии еды. Но, пообщавшись с Колей больше, я заметил символы, означавшие радость от нашей встречи и огорчение, если меня долго не было. Такое открытие уже стоило спасения колобка. Я размечтался, как вернусь на Землю и стану известным ксенологом.
Мне удалось приспособить старенький тридешник для печати символов Колиного языка – мои руки не могли так ловко изгибаться. Через некоторое время мы уже вовсю общались. Я даже составил целый словарик. Впервые за долгие пять лет у меня появилось ощущение нужности и важности.
Приближались холода. Коля менялся на глазах, как-то усох, стал менее подвижен, часто хандрил. В один из дней, готовясь к отлёту на Землю, я разбирал и складывал свои вещи, а Коля лениво катался вокруг меня. Внезапно он наткнулся на прутки с символами нашего вчерашнего разговора. Мы обсуждали устройство его подводного дома, в котором хранилось до следующей весны огромное количество икринок – у колобков было много врагов, поэтому и потомства должно появляться много. Коля вяло проводил по пруткам своими нитями. Потом вдруг схватил один, оживился, стал крутить его, словно изучая. Прижал к себе, просигналил мне, что ему это очень надо, и быстро укатился.
Коля больше не появился, а у меня уже не было времени разбираться, что его так заинтересовало. На следующий день я улетел.
На Земле, к моему огорчению, никто не заинтересовался колобками. В то время все были увлечены головохвостыми. Я стал преподавателем в Институте ксенологии и почти забыл про Колю и его сородичей. Новую экспедицию туда отправили только через пятнадцать лет. Но за это время колобки изменились так, словно прошло пятнадцать сотен лет. Они научились делать инструменты, оружие, защиту. Да много чего. И сильно размножились. Теперь хищники не были им так страшны.
Конечно, всех заинтересовало, как же эти колобки совершили такой огромный скачок.
Старик замолчал и выпил остатки холодного чая. Увлёкшийся рассказом журналист нетерпеливо спросил:
– Так как же им удалось?
– Разобраться оказалось не очень сложно. Колобки научились сохранять свои символы. Добавьте к этому ускоренное развитие, жизненно необходимое всем видам на их планете. И вопрос получит ответ. А всё началось с Коли, утащившего у меня один пруток.
Старик тихо рассмеялся, а потом закашлялся:
– Потом меня судили, отстранили от работы и полётов на другие планеты.
Журналист задумался:
– Секундочку. Так выходит это из-за вас была принята поправка о запрете на вмешательство в жизнь на других планетах?
Уставший старик коротко кивнул.
Тут дверь распахнулась, и в комнату вкатились три серо-бурых колобка. Они закрутились вокруг кресла старика, оживлённо жестикулируя длинными нитями. Журналиста озарило:
– Это же колобки! Альтруссцы? У которых сегодня выставка?..
– Они самые. Навели шороху на всю галактику, – довольно ответил старик.
– Так получается, вы их бог? – журналист вспомнил вопрос старика о Прометее.
– Нет, я их друг.
