…Осколками разбитого зеркала бликуют озера, тень вертолёта пересекает причудливо извивающиеся речки. Нигде, до самого горизонта, ни жилища, ни дорог, ни следов деятельности человека. От однообразия пейзажа взгляд замыливается.
Мысли понесли в обратную сторону, будоража память. Всплыли картины первых дней прибытия на Крайний Север. Мы, молодые супруги, подхваченные ветром перемен, на крыльях романтики летели в дальние края за счастьем и судьбой. Приземлившись в заполярный Ямальский район, получили жилье. Третьим членом нашей семьи была печка-каменка. Мы любили ее, обнимали, ласкали ладошками в морозные дни и ночи. Вначале она не восприняла нас всерьез – пыталась выкурить едким дымом и была права: мы старались разогреть ее сырыми осиновыми дровами. Свалили нам под окно три осиновых бревна. Кора на них тонкая, яркозеленая, живая, словно вчера ещё на этих деревьях трепыхались листочки. Мы учились добывать тепло для домашнего очага. Одолжили у соседей пилу и, по принципу «тяни к себе и отдай товарищу», принялись пилить. Новое ремесло всегда даётся с трудом и сопровождается слезами или смехом. Мы смеялись над собой и оглядывались – не смеются ли над нашим неумением.
Сегодня я по заданию редактора впервые лечу на десять дней в оленеводческие бригады. …Мерный гул двигателей и легкая дрожь салона вертолёта убаюкивали, смежались веки… Очнулся от нахлынувших воспоминаний, когда борт както резко накренился. Выглянул в иллюминатор – внизу стойбище из нескольких чумов. В дверях кабины пилотов стоит Юрий Георгиевич Кеерт. Он показывает штурману на карте, где следует приземлиться, чтобы высадить пассажиров.
Первой вышла молоденькая неночка с первенцем на руках. Я живо представил, как сейчас в чуме женщина распеленает ребенка, приданое, подаренное роддомом, уберёт и использует на хозяйственные нужды, а младенца завернёт в мягкую шкурку олененка, предварительно подложив пучок сухого мха. Мох гигроскопичен и является хорошим антисептиком. Многовековой опыт аборигенов Крайнего Севера успешно использовался в госпиталях при дефиците ваты.
Мы ещё два или три раза садились в стойбищах, высаживали оленеводов, вернувшихся из поселков. И, наконец, нас осталось только трое: я, молодой зоотехник и представитель районной власти из местных ненцев – Енсу Павлович Вануйто.
Я взглядом спрашиваю Кеерта: «Когда же ты, Юрий Георгиевич, высадишь нас на эту необитаемую землю?» Он подсел ко мне и закричал в ухо с прежней лукавой улыбкой – свистящий звук работающих турбин не располагал к задушевной беседе:
– Ты летишь вместе с весной на север. Смотри в окно – как только увидишь кромку снега, так в ближайшем стойбище и сядем. А пока весна бежит впереди нашей «лопоухой авиации».
Я откровенно любуюсь им. Красавец мужчина. Тонкий профиль, гусарские усики, молодцеватая стать, интеллигент питерского воспитания. Он по распределению был направлен на Ямал после окончания Ленинградского ветеринарного института – «конно-балетной академии», как в шутку он называл свою альма-матер, – и назначен главным ветврачом районного Управления сельского хозяйства. Мы дружили семьями. Он часто с восхищением рассказывал о встречах в тундре с интересными, самобытными и мудрыми людьми, любящими оленей, знающих природу и вековые традиции местного населения. За время длительных кочевий со стадами ему пришлось побывать во всех уголках Ямальского полуострова: на факториях УстьЮрибей, МордыЯха, Тамбей, Дровяной, на полярной станции МараСале, полярной станции острова Белый, на острове Литке, куда в 1862 году после гибели шхуны «Ермак» вышли русские матросы с командиром Павлом Крузенштерном и были спасены от голода и холода богатым оленеводом Сэротэтто Сейчем. Юрий Георгиевич оставил следы своих резиновых сапог фабрики «Красный треугольник» на южном берегу Карского моря.
Я всегда слушал его рассказы, что называется, с раскрытым ртом и просил отправить меня в тундру с кем-нибудь из специалистов – один в первый раз я не решался. И вот представился такой случай.
Кеерт вернулся к пилотам. Я взглянул на часы – летим уже три часа. Накануне Юрий Георгиевич показал мне на карте маршрут движения нашей комплексной бригады зоо-, вет. специалистов. Нас высадят в стойбище отстающей в движении на север оленеводческой бригаде. Отстающая не значит плохая – на пути ее каслания слишком много природных препятствий: не освободившиеся ото льда многочисленные речки и озера. Стада идут с апрельским приплодом, и форсирование ледяных купелей всегда сопровождается массовыми простудными заболеваниями ещё не окрепших оленят. Я ловлю себя на мысли, что с подачи Ю.Г. Кеерта начинаю разбираться в основах оленеводства.
Наконец борт резко накренился и, сотрясаясь всей железной утробой, пошёл на посадку. Всё немногочисленное население высыпало нам навстречу. Я ступил на твердь какогото незнакомого континента. Женщины и мужчины одеты в шкуры оленей. На их лицах не было ни восторга, ни удивления – только интерес: кто прилетел и зачем? Вануйто в двух словах объяснил хозяевам, и бригадир Худи Някочи пригласил нас в чум на чашку чая.
Ненцы остаются язычниками. Не смогли миссионеры навязать им христианство. Остяков, вогулов, зырян обратили в православную веру, а ямальцы умело разбегались по тундре и тем самым сохранили свою неповторимую этнокультуру.
После обильного чаепития я отправился побродить по окрестностям. Вокруг голая равнина – ни спрятаться, ни «присесть», ушёл километра за два. Сегодня первый день тепла, солнышко прогревает освободившуюся от снега землю, над ее поверхностью легкое, зыбкое марево испарений вечной мерзлоты. И в Заполярье пришла весна! Солнце с середины мая не заходит, а катится колесом по горизонту, как бы извиняясь за многомесячное отсутствие. Боже! Какая чудесная погода! Воздух хрустальный, так и пил бы его бесконечно.
Наша бригада пополнилась ещё двумя зоотехниками, их привезли из соседнего стойбища мои спутники. Спать легли очень поздно. Я укутал голову мягкой шкуркой олененка, пахнущей кислым хлебом, и приятно щекочущим лицо мехом и провалился в глубокий сон.
Сегодня воскресенье – выходной день, а здесь – в стадах – выходных не бывает. Погода резко испортилась. С утра густой туман, на озерах дико кричат птицы – их пугает отсутствие видимости. К полудню сильный ветер разогнал туман и принёс тяжелые тучи. Пастухи ловят оленей для упряжек. В шесть часов вечера выезжаем в следующую по маршруту бригаду. Енсу Павлович уговаривает меня остаться – дорога предстоит очень трудная. Я возражаю:
– Мне за несколько дней командировки необходимо посетить максимальное количество оленеводов.
Надел меховые чулки зоотехника, на них – резиновые сапоги бригадира – и вперед!
Дорога действительно оказалась сложнее, чем я мог предположить. Дорога… какая здесь дорога?! В тундре вообще нет дорог, есть лишь направления, и у каждого – своё. Погода скверная, сильный ветер, на траве изморозь. Сверху свинцовое низкое небо, внизу – хлябь господняя. Я в курточке и тонких брюках – на дворе ведь календарное лето! Как же ты меня обмануло, северное лето… Первобытный холод облил спину, кольнул в поясницу, забрался под воротник, да там и остался. Я попросил Всевышнего сделать хоть на полтора градуса теплее обычного. Он ничего твердо мне не обещал. Пушкина, кстати, вспомнил: «Наше северное лето – карикатура южных зим».
Олени бегут то по воде, так что нарты заливает, то бредут по брюхо в мокрой снежной каше. На пригорке показался одинокий чум и рядом трое запряжённых нарт: это бригадир уехал раньше и приготовил горячий крепкий чай для обогрева и смену упряжек.
Мой каюр, взглянув на меня, предупреждает, что дальше дорога будет ещё сложнее, уговаривает остаться в чуме. Я непреклонен. Наскоро пьем чай. На мою нарту положили лодку, в нее усадили меня; упряжку поставили в конец колонны и привязали к предыдущей нарте, опасаясь, что я отстану и потеряюсь в тундре. Олени буквально бредут по воде, а мне сухо! Даже если потонут нарты, я в лодке останусь наплаву! Сижу, радуюсь такой прекрасной мысли. И только погода портит настроение. Я весь дрожу от холода, а впереди ещё многие километры. Вспомнил напутственные подбадривающие слова редактора: «Тундра летом – это же дом отдыха!» Посмотрел бы он сейчас на меня, как я здесь «отдыхаю под палящими лучами у южного побережья Карского моря!».
Пытаюсь отвлечься от замороженного состояния, смотрю по сторонам. На озёрах черно от уток, по берегам важно вышагивают гуси и бегают кулики. Вблизи от нарт пробегают любопытные куропатки. Остановятся, посмотрят удивлённо и побежали дальше. Вот где охотничий рай! Птица спокойная, непуганая.
Подъехали к речке. Она быстрая и глубокая. Один из моих спутников переплывает на лодке и бросает нам верёвку. Её натягивают и переплавляют упряжки с пустыми нартами, затем на лодке перевозят нас. И снова впереди бескрайняя тундра. Ехать предстоит ещё сутки. Замёрз окончательно.
В четыре часа ночи неожиданно показалось стойбище из четырёх чумов. Обычно ненцы ставят три чума, четвертый был поставлен для нас, «путешественников». Внезапное появление тепла было для меня приятным сюрпризом – ведь мы ехали всего десять часов, а меня пугали сутками. В чуме Сенгани пьём крепкий чай. Не могу согреться – зубы выбивают мелкую дробь по эмалированной кружке. Наконец падаю на приготовленную постель из толстых оленьих шкур, на меня набрасывают ягушки – женские шубы, постепенно согреваюсь и засыпаю…
Спали долго. Народу набилось в чум под завязку. После чая в бригаде началось всеобщее оживление: пастухи ловят и запрягают оленей, женщины разбирают чумы и грузят амгари на нарты – собираемся каслать на новое место, дальше на север, в следующие бригады.
День немного разгулялся. Яркое солнце, белые облака, голубое, словно выстиранное, небо. Наконец всё уложено на нарты и мы аргишем – длинным караваном – с мобильным жилищем и нехитрым скарбом аборигенов снова в пути.
Дорога лучше, чем вчера. Снега здесь ещё много. Едем напрямик через реки и озера. Лед толстый, крепкий, с голубоватым оттенком. Весна ещё не докатилась до середины Ямала. Ветер с Карского моря грудью упирается – не пускает весну в Заполярье. Олени не любят весеннюю распутицу, пытаются по снегу выйти к морю. За стадами, едва поспевая менять стойбища, спешат бригады оленеводов. Ехали два часа. К вечеру на высоком сухом холме облюбовали место для стойбища. Женщины сноровисто установили чумы, выстелили на утоптанном снегу толстые оленьи шкуры, разложили амгари, и стойбище обрело вид населенного пункта в миниатюре. Вануйто уехал в соседнее стадо за ветврачом и фельдшером. Обещал к ночи вернуться.
На нарте лежит маленький олененок. Ему, наверное, от роду дней десять. Он дрожит от холодного ветра. Я прижался лицом к его мягкой пушистой шерстке. Но вот его снимают с нарты и начинают душить… Какая ужасная картина! Тут же на снегу сдирают с него шкуру и едят теплое сырое мясо, запивая горячей кровью. По утверждению ученых, занимающихся северным оленеводством, в ста граммах сырого мяса оленя содержится суточная потребность человека в витаминах.
Мы не вправе осуждать обычаи своих соседей.
Пищевой набор наших кочевников невелик. Сухари, чай плиточный, сушки, масло сливочное, соль, сахар, сгущёнка. Всё остальное даёт им олень. А также в рацион иногда попадает птица и рыба из местных озёр и речек.
В девять часов вечера пьем чай. На ночь хозяйка варит мясо и заправляет лапшой. Ненцы обычно завтракают, обед отдают врагу, ужин едят сами, а потом целый день полощут кишки чаем. Ко сну отходят очень поздно, иногда далеко за полночь, словно господа аристократы, и так же поздно встают. Подобный режим дня и у детей. В три часа ночи ложимся спать.
Поднялся сильный ветер. Под его натиском зашатался чум, но устоял. Сквозь сон слышу – вернулся из соседней бригады Енсу Павлович, с ним две женщины: молоденькая мировая девушка фельдшер и ветврач Маша Талеева. Наш ковчег сразу заполнился девичьим смехом и щебетанием. Сна как не бывало.
Достаю блокнот, смотрю на свои часы и записываю время нашего часового меридиана. Зачем? Здесь, за Полярным кругом, совершенно другое времяисчисление. Здесь забываешь общепринятые понятия: утро, день, вечер, ночь, сутки, недели… Четыре месяца длится полярный день. Солнце, как бы извиняясь перед тундровиками за восемь месяцев беспросветной полярной ночи, сутками не покидает северян.
Четвертый день моего «отдыха». С утра и весь день воет ветер, поднимая жуткую метель. В такую погоду отправляться в тундру опасно.
Девятый час вечера, а за тонкими стенами чума, не умолкая, воет ветер, нагоняя какую-то пещерную тоску. Здесь, видимо, никогда не бывает благоприятных времен года. А так хочется тепла, жаркого солнышка…
«Гуси потянулись на Север – бабы полетели на юг!» – вспомнилась фраза местного острослова. И действительно, давно сложилась традиция у северян: уезжать в льготный отпуск один раз в два года. В одно лето выезжают первые руководители, на второй год – их заместители. Женщины с детишками отдыхают на юге каждое лето. Вспомнился случай, рассказанный моей знакомой. «Выхожу, – говорит, – из самолета со своим несмышленышем. Он как увидел траву – на весь аэропорт закричал: «Мама! Смотри, какой зелёный снег!». Пассажиры взглянули на него с улыбкой, а на меня – с осуждением».
Вчера к ночи разбушевался настоящий буран – в трёх шагах ничего не видно. Всю ночь ветер бил в тонкие стены нашего жилища и, казалось, вот-вот опрокинет и всех нас накроет жердями и толстыми тяжёлыми шкурами. Стараясь заглушить первобытный страх перед стихией, читаю журналы, режемся в карты и много смеёмся. Смех весёлым не назовешь – он какой-то истеричный. Здесь я узнал разницу между поземкой, метелью, бураном и пургой. По этим явлениям природы оленевод планирует свои действия на ближайшие дни.
По ночам слышим гул реактивных самолетов. Странно. Реактивная авиация – и древний, ровесник египетских пирамид, чум. В Египте – пирамиды, в России – конусы. И разницы то в геометрических фигурах. В пирамидах лежат мощи фараонов, в вечной мерзлоте тундры – мощи мамонтов. Пирамиды вскрыли в поисках золота, тундру тоже вскрыли и тоже нашли золото, только черное и голубое, и меняем его на золото жёлтое…
Какие только мысли не приходят в бессонные ночи!
И всё-таки ненецкое жилище, чум, – самое удобное и оптимальное в условиях тундры. Конструкция его выверена веками. Она предельно проста, в ней нет ничего лишнего, а все детали незаменимы. Чум собирают из 25-40 (иногда из 50) шестов, расставляют их по кругу на утрамбованном снегу, вверху скрепляют ремнем три шеста и на них кладут все остальные. Остов покрывается четырьмя нюками-покрышками, каждая сшита примерно из пяти десятков шкур оленей – и всё, пристанище тундровика готово. Кстати, на всё про всё уходит меньше часа. Пока мужчины ловят и запрягают оленей, женщины разбирают жилье и укладывают на нарты. На новом месте мужчины распрягают, женщины устанавливают чум.
Следует отдать должное женщинам тундры. Место бывшей стоянки чума принято оставлять чистым. Как только уложат на нарты части чума и вещи, они подбирают всякий мусор и сжигают его. Этот обычай связан с представлением о том, что сразу после откочёвки людей на чумовище появляется дух Мядинда, который собирает всё то, что было оставлено, и может через эти предметы причинить вред уехавшим людям. Считалось особенно опасным оставлять волосы или остриженные ногти.
При установке чума, конечно же, учитывается направление господствующих ветров. У ненцев насчитывается более тридцати типов и наименований чумов по конкретной необходимости. Вход в чум никогда не смотрит назад, только вперед, только в будущее! И в каждой из этих черт проявляется особая философия жизни неутомимых и неунывающих людей тундры…
