(От автора: все персонажи являются вымышленными, любые совпадения следует считать случайными)
Писатель отложил в сторону свою новую книгу и обратился в зал:
– Теперь можно перейти к вопросам.
С первого ряда поднялась рука:
– Скажите, а Никонор – это город?
– Наверное, город…
– А может, человек? – спросил кто-то с усмешкой.
– Может, и человек, – смиренно ответил Писатель.
– А может, его и нет вовсе? – крикнули с задних рядов.
Тут писатель поднялся и взволнованно прошёлся по сцене сначала в одну сторону, затем в другую. Остановился, будто налетев на невидимую стену.
– Я всегда жду этого вопроса… И всегда оказываюсь к нему не готов. Но знаете, что я вам скажу… Я был там. Я видел. И я этого никогда не забуду…
На выходе из Дома культуры к Писателю подошли двое. Они были аккуратно одеты, гладко выбриты и пахли дорогим одеколоном.
– Мы из службы Доставки, – представился тот, что был постарше. – Это вы Писатель?
– Я.
«Ну, вот и всё», – мелькнула мысль.
Молодой достал из-за отворота пальто знакомую книгу.
– Ваша?
– Не буду отрицать.
– В таком случае… – Молодой взял Писателя под локоток. – Если вы не возражаете, пройдёмте с нами. Машина ждёт.
Писатель не стал возражать. Он знал, чем это может обернуться. Полгода назад его хороший знакомый попробовал возразить. За что его задержали, никто так и не узнал, включая самого знакомого. Да это было и не важно: что он мог сделать – простой работяга? Теперь у него группа инвалидности. Хорошо, что остался жив.
Они спустились по широкой лестнице и прошли на небольшую стоянку. Там их поджидал белый «воронок», переделанный из «Гелендвагена» – Повелитель ничего не жалел для своего народа, а может, это была гуманитарная помощь от европейских союзников. На боках всех этих «воронков» неумелой детской рукой были нарисованы цветы и бабочки. А ещё облака. Больше всего Писателю нравились именно облака. Может быть потому, что не были привязаны ни к земле, ни к цветам. Они были свободны. И этой их свободе Писатель всегда завидовал. Больше всего на свете…
Когда они свернули на проспект генерала Власова, молодой конвоир кивнул на виднеющийся вдали памятник власовцам-освободителям:
– Скажите, Писатель, вот вы образованный человек, умеете читать и писать… А вы знаете, почему убрали памятник Космонавту?
– Не Космонавту, а Покорителям космоса, – равнодушно поправил Писатель.
– Да какая разница!
– Теперь уже, наверное, никакой.
– Так знаете или нет?
– Вы мне скажите, – устало ответил Писатель.
– Да потому и убрали, что не были мы в космосе первыми! Первыми были американцы, а кровавый сталинский режим всех обманул, послав в кругосветку новейший стратосферный бомбардировщик, чтобы все думали будто это спутник им сигналы посылает. Ага! Ну, вы же должны знать эту историю? Они тогда ещё хотели бомбу сбросить на Вашингтон, только… в бомбовозе люк заклинило!
Конвоир, довольный, рассмеялся. А Писатель отвернулся к окну и закрыл глаза. Иногда ему казалось, что мир, каким он стал, возник из какого-то недоразумения, будто чья-то нетвёрдая рука, выбирая наше будущее, ткнула пальцем в первую попавшуюся фантазию, а её фантазёром оказался то ли Александр Исаевич, то ли Григорий Шалвович – автор современного учебника истории…
В отделе нравов было тесно. Задержанные люди – мужчины, женщины и даже дети – смирно сидели на стульях вдоль коридора, раскрашенного так же, как и «воронок», весёлыми детскими рисунками. Рядом стояли вещмешки и всевозможные коробки и коробочки самых разных форм и размеров. Если постараться забыть, где ты и почему, то можно подумать, будто эти люди – туристы в очереди за билетами в дальние страны. Во всём этом Писателя смущала только одна деталь – алая дверь в конце коридора.
Как будто одного цвета было недостаточно, чтобы внушить страх, так на ней ещё висела табличка на латыни «Exsecutor». Впрочем, кроме Писателя здесь вряд ли кто мог её прочесть. Именно за этой дверью исчез старший из его конвоя. Ненадолго. Вот дверь приоткрылась и в коридоре сразу стало тихо. Даже девочка лет семи, что сидела рядом с Писателем, одетая в какой-то мешковатый комбинезон, перестала всхлипывать. Он подмигнул ей и ободряюще улыбнулся. Что ещё он мог сделать?
Из-за двери тем временем показался сухопарый старичок с банданой на голове.
– Писатель может войти, – проскрипел он.
Молодой конвоир вежливо поклонился и указал рукой на дверь:
– После вас.
Писатель так и не понял, что было больше в этом поклоне: вежливости или шутовства.
Кабинет был просторный и светлый. Из-за дальнего большого стола поднялся пожилой мужчина самой приятной наружности. Видимо, это и был Экзекутор. Он очень умело изобразил радушие:
– О, какие люди! Неужели сам Писатель? Чем обязаны?
Старший конвоир шагнул за стол и что-то шепнул тому на ухо.
– Серьёзно? – казалось Экзекутор искренне расстроился. – Ну, что ж…
Он молча указал Писателю на свободный стул. Помолчал. Пожевал губами. Посмотрел в окно.
– Не буду ходить вокруг да около, – вздохнул он, наконец. – Вы у нас второй раз, а это значит, вам грозит деатомизация.
– Сожжение, – поправил Писатель.
– Термин некорректный, но я не буду с вами спорить. Вы должны понимать, что в нашей стране добро победило. Добро, свобода и демократия. Поэтому у нас и нет тюрем. «Долой ГУЛАГ!» – вы ведь помните эти лозунги, когда всё началось? За любое нарушение теперь делают устное предупреждение. И только за второе – деатомизацию.
– А та девочка, – вспомнил Писатель. – В коридоре. У неё какое предупреждение?
Экзекутор поморщился.
– Девочка – некорректный термин. Но если вы о ребёнке в комбинезоне… Я, вообще-то не обязан перед вами отчитываться…
Писатель промолчал.
– …Но скажу: у неё первый привод.
– И что натворил ребёнок?!
Экзекутор поморщился:
– Поменьше патетики.
Он взял какой-то листок с края стола и быстро пробежал его глазами.
– Ничего серьёзного. Убегала от гей-патруля и пересекла дорогу в неположенном месте.
Писатель вскочил:
– Ничего серьёзного?! А в следующий раз её поведут на костёр за такую-то мелочь!
Конвой среагировал молниеносно, заломив Писателю руки и усадив обратно на стул. В глазах Экзекутора появилось сожаление.
– Мы же не звери, – проворчал он обиженно. – Лимит правонарушений для детей до шестнадцати лет с прошлого года увеличен с одного до двух. А её родителю №1 мы уже выписали предписание. С ребёнком мы проведём профилактическую беседу и отпустим. У нас же всё-таки добро победило…
Он дал знак охране, и те отошли в сторонку.
– Да и к вам, как видите, я отношусь подчёркнуто вежливо. И не только по должности. В конце концов, просто из уважения. Я помню ваши книги. Прекрасные книги!
Писатель пристально посмотрел на Экзекутора:
– Жаль, что их сожгли.
Экзекутор выдержал взгляд, но ничего не ответил. Только обратился к старшему конвоиру:
– Один экземпляр книги у меня, а где второй?
– Извините, недоработка.
Конвоир шагнул к Писателю и требовательно протянул руку:
– Попрошу ваш экземпляр книги.
Тот не стал возражать.
Экзекутор положил второй томик на первый.
– Итак, весь тираж у нас. Это ведь весь тираж?
– Так точно! – ответил конвойный. – Стандартный тираж в два экземпляра: один для зачитывания автором в Домах культуры, другой для комиссии Минкульта, помещающих книгу либо в «Чистую сотню», разрешённую для прочтения и пропаганды, либо в «Индекс» запрещённых книг, для дальнейшей, так сказать, деатомизации…
Экзекутор постучал карандашиком по столу.
– Почему же вы, господин Писатель, не стали дожидаться решения комиссии, а сразу ринулись по Домам культурки нести, так сказать, «светлое, доброе, вечное»?
– Для меня мнение Млечина, Радзинского, Амнуэля, Злобина и…
– Стоп! – быстро прервал его Экзекутор. – Вы мне сейчас тут такую аббревиатуру наговорите, что меня вместе с вами… деатомизируют. Если уж хотите их перечислять, перечисляйте по алфавиту.
– Не хочу.
– И не надо. Ну а теперь, если вы, конечно, не возражаете, перейдём непосредственно к вашему творчеству?
– Не возражаю.
– Так вот… Книга у вас получилась довольно объёмная. Крепкая такая производственная повесть о любви транссексуала и дерева. Кхм… Первичная цензура… Прошу прощения, перлюстрация (у нас же демократия победила) вашу книгу одобрила. И целую неделю вы колесили по всем районам города и вообще, по всей Московии, по всем, так сказать, Домам культуры. И только сегодня мы вдруг узнаём, что содержание книги не соответствует тому коротенькому рассказу, что вы зачитывали на своих собраниях. Рассказывают, что это прямо какой-то план, какие-то призывы к действию… Как же так, господин Писатель?
Писатель поднял голову.
– А что такое Никанор? – сверкнул на него глазами Экзекутор. – Это что, город? И что вообще значит эта ваша дурацкая фраза?
– Вы и это знаете…
– Рассказ был короткий. Наш добропорядочный гражданин всё запомнил.
Писатель улыбнулся:
– Я на это и рассчитывал.
– На что?! Что вас заложит какой-то… порядочный гей?
– На то, что короткий рассказ легко запомнить.
– То есть, призывы были? – уточнил Экзекутор.
– Я не стану перед вами отчитываться.
– Ну, что ж… Я примерно этого и ожидал.
Экзекутор посмотрел на часы и откинулся на спинку кресла.
– Мы кого-то ждём? – удивился Писатель.
– Дмитрий Львович должен подъехать. У него для вас есть одно, весьма заманчивое, предложение…
Писатель проигнорировал последнюю фразу:
– Что, собственной персоной?
– А вы не ёрничайте! Не только вы умеете жечь глаголом сердца людей.
Писатель усмехнулся:
– Я только глаголом, на большее не претендую. Кстати, а что будет делать Дмитрий Львович, когда берёза в нашей крошечной стране закончится? Может, стоит проводить массовые казни, а то много чести на одного столько дров переводить?
Экзекутор задумался.
– Хорошее рацпредложение… Вы не против, если я оформлю его на себя? В конце концов, вам-то теперь зачем?
Писатель схватился за голову.
– Бред… Ну, какой же бред!..
Казнь была обставлена очень пышно. Борцы за демократию заполнили все ложи. Минкульт собрался в полном составе. От Минобра с трогательной речью о том, как всё было плохо и как всё стало хорошо, выступил Акунин. Пообещав ещё яростней бороться с наследием всех прежних кровавых режимов, он выразил уверенность, что средоточие всяческого зла и вражеской пропаганды – так называемые «Дома культуры» следует не просто закрыть, а и уничтожить, «взорвав к чёртовой матери!» с тем, чтобы построить на их месте бассейны. Телевиденье, вещал он, есть наше будущее, ибо его гораздо проще контролировать, а вещание всяких там «писателей» можно прервать в любой момент, просто нажав кнопку.
В общем, церемония проходила по высшему разряду. Единственное, о чём сожалели все собравшиеся – Повелитель так и не решился выступить с речью, хотя и помахал собравшимся из своего пуленепробиваемого стеклянного куба, а его секретарь торжественно зачитал слова поддержки и одобрения от западных лидеров «молодому и глядящему с уверенностью в будущее, демократическому государству».
Далее перед собравшимися торжественным строем прошёл хор мальчиков, а следом за ним пышной феерией прокатился гей-парад: сначала в одну сторону, потом в другую. Не было только зрителей. Этот факт поначалу заставил присутствующих нервно переглядываться, но вскоре телевизионщики их успокоили: на экране зрители будут.
Наконец забили барабаны и к поленнице из берёзовых дров, где на кресте был привязан Писатель, подошёл старший Запальщик – Дмитрий Львович. Все камеры устремились на него, давая зрителям крупные планы.
– Хотите что-то сказать напоследок?
– Нет, Дмитрий Львович. Вам я уже всё сказал.
Дмитрий Львович повеселел.
– Ну, как говорили римляне: O quam cito transit gloria mundi.
«О, как быстро проходит мирская слава!» – пошли на экране титры. Все фразы были заранее согласованы.
Старший Запальщик тем временем продолжал юродствовать:
– Мы победили, значит, мы правы. Не так ли, господин Писатель?
– Нет, Дмитрий Львович. Сжечь – не значит опровергнуть.
Запальщик весело улыбнулся:
– Вот сейчас и посмотрим…
Дмитрий Львович открутил крышку от обычной десятилитровой канистры и принялся обрызгивать бензином поленницу, стараясь при этом не попасть на ноги осуждённого.
– Я вам, господин Писатель, плесну всего одну канистру. Сначала будет жарко и больно, но бензин скоро прогорит и у вас будет мучительная передышка до тех пор, пока не схватятся как следует дрова. Так что ваше путешествие… как там вы говорите? В Никанор? Лёгким точно не будет. Это я вам обещаю.
– Вы садист, Дмитрий Львович.
– А вы дурак, господин Писатель…
В один из майских светлых дней, когда весь прогрессивный мир скорбел о дне 9 мая, по улице Москвы шла девочка. Она шла и улыбалась. Ей решительно нравилось всё вокруг: и голубое небо, и цветущая сирень, и та маленькая тайна, что пряталась в её невеликой душе, ей тоже очень нравилась. Девочка была одета в обычное летнее платье: белое с голубыми незабудками. Столь вызывающий для современной Москвы наряд очень скоро привлёк к себе внимание.
Взвизгнув шинами, девочку остановил гей-патруль.
– Стой, девочка! Не двигаться! Мы вызываем службу Доставки.
Девочка нашла в себе силы безмятежно улыбнуться в ответ:
– А я не девочка. Я мальчик. Мне можно.
После чего, не спрашивая разрешения, она зашагала дальше, с каждым шагом улыбаясь всё шире. Гей-патруль так и не нашёл что ей возразить.
В другом районе Москвы примерно в это же время другой патруль обнаружил ещё одну возмутительную картину: мужчина в строгом мужском костюме целовался с молодой девушкой в короткой юбке. Это было настолько немыслимо, что патруль сперва проехал мимо, сворачивая на целующихся шеи. И только когда шеям стало невмоготу, опомнился и вернулся.
– Стоять на месте! Не оказывать сопротивления! Мы вызываем службу Доставки.
– А с какой, простите, стати, – удивился мужчина. – Я эльф-трансгендер.
– А я вообще ощущаю себя зайцем, – нахмурилась девушка. – Какие к нам претензии?
– Извините, – ответило им существо неопределённого пола.
Ближе к вечеру на Патриарших пересеклись два таких патруля. Разговорились. Оказалось, что в городе стало как-то много всяких извращенцев, и куда только подевались старые добрые геи и лесбиянки. Да, да, кивали они друг другу, куда катится этот мир…
Вдруг их внимание привлекло что-то совсем уж немыслимое…
– Мама! Папа! Смотрите, как я умею!
Удивлённо посмотрев на крик ребёнка лет пяти, патрульные переглянулись и, достав шокеры, направились к родителям.
– Стойте на месте! Мы вызываем службу Доставки.
– Нет, нет! Послушайте, всё законно. Это просто наши имена. Ребёнок зовёт нас по имени.
– Что за чёрт? – переглянулись патрульные.
– Вы не знаете? Сейчас это самые популярные имена в Московии. Смотрите…
Мужчина с женщиной достали паспорта и показали патрулю. У мужчины в графе «имя» было написано «Папа», а у женщины – «Мама». Патрульные посовещались между собой, но возражать на решение паспортного стола они не решились, так как для них тоже действовал счётчик нарушений и ошибок, как и для обычных граждан, пусть даже им давали на единичку больше шансов, чем остальным.
Когда патрули разъехались, женщина прижалась к мужчине и с тревогой спросила:
– Милый, когда-нибудь они догадаются. И что тогда?
Он погладил её по голове.
– Тогда мы что-нибудь ещё придумаем. Главное, не сдаваться. До Никанора путь не близкий…
Вернуться в Содержание журнала
