В один из летних отпусков я с сыном отдыхал по путевке в санатории «Белое озеро», корпуса которого располагались на берегу водоема в окружении пышных сосен и стройных елей. Чистый, наполненный ароматом хвои и цветущего разнотравья воздух, тишина и покой.
Мещеры делали наш отдых после долгой полярной зимы приятным и полноценным. Однажды в столовой за соседний столик посадили мужчину с тремя девочками-погодками, старшей из них было около двенадцати лет. Это был крепкий, с бронзовым лицом северного загара житель тундры. От таких за версту пахнет снегом и ветром. А симпатичные, немного стеснительные сестрички, как потом выяснилось, были его дочками. У мужчины отсутствовали кисти рук, но он довольно уверенно управлялся ложками-вилками с помощью протезов.
После ужина я взял удочки и мы с сыном пошли на озеро ловить рыбу. Расположились на нагретом за день деревянном причале. Слабый ветерок шумел в кронах высоких сосен. Мягкий вечерний свет растворял грубые краски летнего дня, размывал дали. От белесой воды — цвет ей давал белый песок — веяло прохладой.
К нам подошли новые соседи по столовой — коренастый мужчина со своими девчонками — симпатичными националочками, которые что-то весело обсуждали на своем языке. Держались немного отстраненно и независимо, как бы подчеркивая, что они и в Дудинке жили, и Москву видели, а не только деревню свою Агапу да тундру бескрайнюю.
— Давайте знакомиться! — оживленно предложил я и подал руку сначала самой маленькой, а дальше по возрастанию. «Нягэ, Тубяку, Симбя», — по очереди представились они.
— А как будет по-русски?
— В переводе с нганасанского — Младшая, Пуговка, Курносая… — ответила за всех старшая сестра.
— А моя мама Лена видела в Дудинке Колубельды! Он «увезу тебя я в тундру» пел. Вот чья я дочь! — похвасталась мелкая Нягэ.
— Замечательная у вас мама! И дочки у нее красавицы. Это мой сын Александр. Вы пока вместе прогуляйтесь вдоль озера, а мы посидим, поговорим с вашим отцом.
— Василий, — просто представился он.
— Геннадий, — я хотел протянуть руку, но вовремя спохватился, смутился немного, привстал со ступеньки и, показывая на удочку, сказал:
— Вот сижу, рыбалю, будто на севере не нарыбачился.
— Да и меня иной раз тянет, — ответил Василий. — Это как болезнь. Я вот без рук, а у себя в тундре все равно охочусь и рыбачу. Не только на вездеходе приспособился рулить, но и лодкой управлять, и из карабина стрелять — только шуба заворачивается. А сети проверять еще удобнее. Крючками цепляешь и руки не мерзнут. Жить захочешь, еще не тому научишься.
— А что с вами случилось?
Василий помолчал, нахмурился слегка, вздохнул и рассказал мне свою горькую историю.
Отцы
Его отца Петра Балашова, капитана-артиллериста, который прошел всю войну, был трижды ранен, арестовали в 1947 году за спетую им в компании таких же бывших участников войны безобидную частушку, которую по доносу признали политически вредной и определили 58 статью. Дали десять лет и отправили этапом в Красноярск. Срок заменили ссылкой, загнали в трюм баржи и через три недели выгрузили вместе с двумя сотнями таких же, как он, ссыльных, на пустынном енисейском берегу. Умерших в пути оставляли на безлюдных островах — хищники растащат и в половодье весной река смоет все следы. Их задачей было снабжение рыбой Норильского комбината, который представлял собой в то время один большой лагерь.
Сначала возвели для жилья времянки и заготовили дрова из речного плавника. Темными, холодными ночами неводили они, иногда по грудь в ледяной воде, отогревались у костра, а рыбу солили в больших деревянных бочках и складировали в наспех выбитых в береговом откосе мерзлотниках. Она, эта жирная енисейская рыбка, помогла пережить тяжелую полярную зиму. Их просто бросили умирать на этом далеком северном берегу, с которого бежать было некуда. На севере — Ледовитый океан, а на юг — почти триста верст до Дудинки — пешком не дойдешь. Выжили те, кто мог работать, не задумывался о справедливости судьбы, а просто ежеминутно боролся за жизнь всеми способами. Петр, выросший на реке Печоре в похожих условиях, организовал бригаду добытчиков и за короткое время, до наступления морозов, пурги и полярной ночи, им удалось добыть путем устройства загонов три десятка оленей. Ловили петлями зайцев, куропаток. Жители поселения заготавливали ягоды, грибы, листья брусники, смородины, которые могли помочь при болезнях. По открытой воде к ним из Караула, где в войну открыли Рыбзавод и даже выпускали консервы, два раза приходила самоходная баржа. Забирали бочки с соленой рыбой, а взамен оставляли муку, соль, спички и еще те немногие товары и вещи, что выделялись высланным преступным элементам в голодное послевоенное время.
К зиме, которая была не за горами, а за соседними холмами, успели поставить бараки. Посередине установили печки, изготовленные из железных бочек, и обложили для сохранения тепла речным камнем. Стены утеплили торфом и мхом, присыпали землей. Не забыли про баню — первое средство против хвори телесной и душевной. В выходные, чтобы поддержать униженные и скорбные души поселенцев, устраивали концерт. Играли кто на чем горазд. В ход шли ложки, самодельные дудки, чудом уцелевший аккордеон с перламутровыми клавишами. Пели песни, вспоминали прошлую жизнь и мечтали о будущем.
В ноябре наступила полярная ночь. Мороз сковал реки, озера, землю и даже воздух превратился в сгусток кристаллов, при вдыхании он раздирал своими колючими шипами горло и легкие. Ледяной ветер, от которого на открытом пространстве не было защиты, сровнял берега реки и засыпал наспех построенные бараки по самые трубы.
К Енисею набили тропинку и возили на санках воду. Прорубь приходилось поддерживать постоянно, обкалывая намерзающий по краям лед. Заодно проверяли закидушки-тычки на налимов. Иногда попадался толстый «дядька» около пуда весом и приходилось раздалбливать лунку, чтобы его протащить. Эту пузатую, большеротую рыбу называли кормильцем, так как благодаря налимам — единственное, что удавалось добыть в этой арктической пустыне — многие выжили в ту долгую зиму.
В морозном и голодном марте по льду реки к поселку подъехал аргиш из пяти оленьих упряжек. На нартах сидело человек десять бойцов «вохры» с автоматами, в одинаковых серых тулупах и валенках, подшитых транспортерной лентой. Лица их были обожжены ярким мартовским солнцем до медной красноты. С ними ехали трое проводников-каюров из местного населения. Этот отряд прибыл из Норильска. Дело в том, что осенью по Северному морскому пути был отправлен караван судов с оборудованием для Норильского комбината. Из-за рано наступивших холодов суда вмерзли в лед в среднем течении реки Пясины и директор комбината В. Зверев, заменивший на этом посту А. П. Завенягина, приказал во что бы то ни стало спасти важное для производства оборудование. В поселке отобрали пятьдесят ссыльных, в их число попал и отец Василия, и на следующий день этап вышел по направлению к истоку реки Агапа. По ее руслу им предстояло дойти до места ее впадения в реку Пясину. Потом 50 километров вниз по течению до места зимовки судов, там обколоть лед и не дать половодью их раздавить и угробить оборудование.
Первую неделю, пока были силы, шли ходко и преодолели половину пути. Охрана стреляла непуганых зайцев. Куропаток было тоже много — они белыми шариками облепляли береговые кусты. Потом запуржило, намело свежего снега, идти стало тяжело, олени выбивались из сил, а люди вынуждены были топтать дорогу: они постоянно менялись друг с другом, их ветхие одежонки продувал ветер, обжигая, как огнем, исхудалые тела. Все чаще останавливались на отдых. В тридцати километрах от поселка Агапа этап настигла беда. Сначала посерело низкое небо. Солнце превратилось в расплывчатый желток. В воздухе повисла мутная пелена. Снег пришел в движение и по краям береговых наддувов появились белые крутящиеся вихри. Черная мгла стала затягивать горизонт. Проводники остановили оленей, замахали руками и закричали:
— Берег! Скорей копай ямы, надо прятаться! Пурга идет. Черный пурга!
Мало кто на белом свете знает, что такое черная пурга. Это снежный ад, дикая метель и жуткий холод! Местные жители нганасаны почувствовали на уровне древних инстинктов, что приближается черная напасть. Только они знали единственное спасение — это зарываться в снег. Но долго без пищи и огня в этом снежном плену не выдержать. Под ветреным высоким берегом кое-как успели поставить палатки, за ними спрятали оленей и тот час снаружи потемнело, загудело, будто стая волков, завывая и рыча, понеслась по тундре в бешеной скачке. Все заносило снегом и не было сил сопротивляться этой гибельной стихии. Температура упала до минус тридцати градусов. Люди без света, пищи и тепла мерзли в своих ледяных пещерах. На третий день, оставив под снегом пять замерзших во время пурги ссыльных, этап двинулся дальше. Пережив вместе со всеми ужасы полярной пурги, охрана до конца этапа больше не била, не кричала на подневольных — на краю земли и жизни все равны перед богом и судьбой.
Увязая по пояс в снегу, полуживая цепочка людей растянулась по еле угадываемому среди мутной белизны руслу реки. И опять зазвучала бесприютная, наводящая тоску, песня полярных странствий — хруст промороженного снега под полозьями нарт да вой ветра. Поземка заметала следы, и скоро олени, повозки и люди исчезли, растворились в снежной круговерти, как будто их здесь никогда не было.
Через неделю дошли до поселка. Бесформенное месиво полуживых людей с серыми лицами молча и медленно, как поздний ледоход с грязными и ноздреватыми льдинами, текло по руслу реки. Местные жители очень испугались, увидев такой необычный аргиш. В поселке «гости» отдохнули неделю, оставили больных, в том числе отца Василия, пополнили запасы, поменяли оленей и ушли по реке Пясины на север. До ледохода успели отдолбить у бортов лед, закрепить тросами суда, а более ценный груз перетаскать на берег. В середине июня встретили паводок. Из Норильска пришел катер, зацепил баржи на буксир и к августу притащил на Валек драгоценный груз. Из этого ледяного похода вернулись тридцать человек. Жизнь людская стоила тогда дешево — стране нужны были другие ценности — медь, никель, золото, платина…
Петр Балашов долго болел, но за лето набрался сил и уже осенью наравне со всеми выполнял обычные для тундровых поселков работы. Через три года женился на такой же, как он, ссыльной, а еще через год появился на свет Василий. В 1955 году была большая амнистия, судимость сняли, и многие ссыльные, которые зимогорили у черта за Полярным кругом и не «освободились досрочно» через погост за поселком, уехали к себе на родину. На материке у Петра никого не осталось, да и север ему нравился. Здесь жили и работали простые, открытые, готовые всегда прийти на помощь люди. Пленила его неброская, но какая-то пронзительная северная красота, океанская бескрайность тундры и, главное, воля — то, чем он особенно дорожил после своих горьких и незаслуженных бед и несчастий.
Сын Василий по мере взросления все больше походил на отца — несуетливый, упорный в труде, он рос помощником в охоте и рыбалке. Жена Петра работала на приемке и переработке рыбы, которая не заканчивалась ни зимой, ни летом. После школы Васю призвали в армию. Служил недалеко от Дудинки в военной части у озера Боганида. Командиру пришелся по душе трудолюбивый, рассудительный призывник с северной фактории. Ему быстро нашли работу по душе — он ловил в озере рыбу, пополняя скудное солдатское питание, заготавливал ягоду, грибы, которых осенью в окрестностях части хоть косой коси. С разрешения начальства выезжал на вездеходе охотиться на оленей в район слияния Ергалаха и Дудинки.
После армии вернулся в свой родной поселок без сожаления, хотя ему предлагали продолжить службу. Чтобы стать настоящим тундровиком, надо знать и уметь очень многое. Он уже неплохо разбирался в технике. А это снегоход, вездеход, лодочный мотор, дизель-генератор, бензопила, разнообразный электроинструмент. В свои двадцать лет Василий научился добывать, разделывать, сохранять добычу. Умел ловить рыбу сетями, неводом, удочкой, спиннингом. Со льда, с берега и с лодки. Сам солил, вялил, коптил, жарил и варил уху из рыбы, делал юколу и строганину. Ориентировался в тундре без компаса, не хуже местных жителей. Хорошо стрелял из гладкоствольного и нарезного оружия. Ходил на лодке, водил машину, мотоцикл. «Только на ракете в космос пока не могу. Но если подучиться, то и это освою!» — шутил Василий.
На первое время, чтобы заработать «своих» денег, устроился в бригаду по отстрелу оленя и всю осень, пока шел олень, работал на точке Мукулай. Первый сезон Петр помогал сыну освоиться на своей территории, а уже следующий сезон Вася провел самостоятельно и свое звание тундровика подтвердил, добыв три сотни песцов. Но в жизни, как и в судьбе — все переменчиво и непредсказуемо. Летом тяжело заболел и ушел в мир вечных охот отец, а осенью Василий похоронил, рядом со свежим еще бугорком, свою маму — добрую и заботливую до последних нелегких своих дней. Посидел осиротевший сын у родительских могилок до позднего вечера, пока не появилась на кончике хвостика Малой Медведицы Полярная звезда, поразмышлял о жизни. «Горе работа переборет» — гласит старая пословица. Осень и зиму он почти безвылазно провел на своем участке. Выехал только на Новый год и перед отъездом в тундру познакомился с новой приемщицей пушнины — Леной. Ее родители — нганасаны Порбины родом из Волочанки. Она рано осталась сиротой. После школы окончила курсы в Дудинке и приехала в Агапу работать. Вечером он проводил ее до общежития, где ей выделили комнату, а наутро вернулся к себе на точку. Лена сразу запала в его одинокую душу и заполнила ту пустоту, которая осталась после смерти родителей. В ней была неуловимая схожесть с его мамой — в интонации голоса, в теплом взгляде таких же карих глаз. Ведь не зря говорят, что сын выбирает себе невесту, похожую на свою мать.
Весной, закрыв сезон, Вася прямо на снегоходе, с заметенными снегом санями на прицепе и собакой Кучумом лихо подрулил к приемному пункту. Собрал в охапку добытую пушнину, завалился в контору и выложил всю добычу к ногам удивленной приемщицы.
— Это тебе. Жду вас в гости! — промолвил он. Застуженными губами изобразил улыбку, смутился и выскочил, как ошпаренный, на улицу.
До вечера оживлял свой дом: прибрался, привез и накипятил воды, устроил стирку, привел себя в порядок. После трех месяцев, проведенных на промысле, все пропахло псиной, шкурами и рыбой. Сходил в магазин, купил самых дорогих конфет, шампанского и женские тапочки. Вечер прошел при свечах, музыке, в тепле, понимании и согласии. На следующий день Лена переехала к нему. Через месяц они поженились, а к Новому году родилась курносая девочка, которую назвали Симбя. Лена и Василий были на седьмом небе.
«Наверное, наше счастье зависит от наполняемости души любовью к детям, суженым, родителям, внукам, друзьям, работе. А крепость счастью дает оболочка, состоящая, «по Пушкину», из покоя и воли. Так думал Василий, отдыхая в избушке после дневного объезда путика. Он крепко осел на своем участке, вкладывал все свое умение, трудолюбие в нелегкий заполярный промысел. Протянул путик к Пуринским озерам. Добывал песцов, оленей, ловил рыбу. Пристроил баню и теплый сарай для снегохода. К их с Леной радости через год появилась еще одна дочка, а год спустя — третья.
