(Окончание)
Бусы из гумешевского малахита
Штакетина и вправду не понадобилась, не было больше и завалов. Шли, освещая путь фонарями, вслушиваясь в нарастающий гул вентилятора. Вот, наконец, и «Георгиевская». Остановились метрах в десяти от ствола. Разговаривать было невозможно – гул вентилятора превратился здесь в рёв, заглушавший все остальные звуки. На сочленении выработки, в которой мы стояли, со стволом не было никакого перекрытия и даже решетки. Поток воды с почвы стекал к краю и устремлялся вниз, в пустоту. В свете фонарей видны были мощные, потемневшие от времени и, по всей вероятности, уже окаменевшие венцы крепления, – бревна толщиной, как мне показалось, не менее сорока-пятидесяти сантиметров.
Володя тронул меня рукой за плечо, махнул на выход. Молча двинулись обратно.
Когда стало можно разговаривать, спросил его:
– Как умудрялись они спускать и укладывать эти многопудовые громадины? Ведь подъемных машин в то время не было. На конной тяге? А производство самих работ по креплению? Из подвесных люлек? Или применяли подвесные полки на всю площадь сечения? Кстати, какая площадь у «Георгиевской»?
– Три на шесть, – прозвучал ответ.
– С ума сойти, куда им была нужна такая дырища?
– Так они же через этот ствол людей спускали и поднимали, и лес крепежный спускали, руду и пустую породу поднимали в бадейках, и для подачи свежего воздуха он же служил. Наверное, и воду как-то откачивали, при таком-то водопритоке, только неясно как? И как они проходили ствол? Во-первых, обводнённость, шпуры бурить сверху вниз, как из них буровую мелочь удалять? Как порохом заряжать, чтобы он не отсырел? А ведь придумывали что-то!
– Да-а. Смелые и отчаянные были наши предки. И голова у них варила, – заключил я.
– Посмотри, стойки все окаменелые. – Володя остановился, достав из-за пояса геологический молоток, ударил им по стойке. Звук был не такой, как бывает, когда бьешь по живому дереву, а такой, будто ударил по камню. – И нигде не видно подгнивших стоек.
– Так ведь ты сам говорил, что рудник почти сто лет был затоплен. А в лесинах, которые находятся долгое время в воде, без доступа кислорода, да еще в воде минерализованной, происходит замещение органических веществ минералами. Вода приносит в клетки дерева минералы, лигнин и целлюлоза распадаются, остается камень, повторяющий первоначальную форму клетки. То есть микроскопическая структура дерева при этом сохраняется.
– Ну-ну, профессор, – хмыкнул на это мой товарищ, но спорить не стал.
Через завал переползли благополучно, волоча за собой нагруженные сумки. Только перепачкались еще больше. До конца смены оставалось еще часа два, когда вышли к решетчатой перемычке с объявлением «вход воспрещен» и черепом с костями. Здесь было уже светло от укрепленных на кровле застекленных электроламп, и мы выключили свои фонари.
– Ну, слава богу, все обошлось благополучно, – молвил Володя, пролезая в дыру между штакетин и перетаскивая за собой нагруженную сумку. Я последовал за ним.
– Ну и видок у тебя, – сказал он, разглядывая меня, – на черта похож.
– А ты сам-то, думаешь, лучше выглядишь?
– Ладно, пошли, надо, пока народ со смены не попер, успеть аккумуляторы, робу сдать и помыться. А то любопытных будет, – где были да чего в сумках несете?
На-гора поднялись без проблем, хотя околоствольный двор был запружен вагонетками с рудой, – как всегда, к концу смены шел активный подъем добытой руды. Но главный инженер есть главный инженер. Стволовая – дородная мужского склада женщина – хотя и поворчала, но пропустила нас в клеть.
Помыв сапоги с налипшей на них желто-красно-зеленой глиной в специально оборудованной для этого сапогомойке, прошли к аккумуляторной. Там девушки посмотрели на нас чумазых с удивлением, но ничего не спросили. Володя забрал у них свою записку «для участкового», за первым же углом порвал её на мелкие кусочки. Пошли к раздевалке.
Женщины в раздевалке ахнули, увидев нас.
– Где вас черти носили?
Володя принял максимально строгий и устало-деловой вид.
– Как вы разговариваете с главным инженером?
Девчонки стушевались, стали суетливо и молча забирать наши грязные куртки, прорезиненные штаны, сапоги, подшлемники и каски. Володя не выдержал принятой на себя роли, расхохотался.
– Там, девушки, где нас черти носили, нас уже нет. А любопытство, сами знаете… Любопытной Варваре что?
– Ладно уж, и спросить нельзя… Давайте ваши сумки, помоем. Что там у вас?
– Опять?
– Да ну вас…
В одном исподнем, босиком, но с нагруженными сумками мы направились в душевую.
Через час, наскоро ополоснувшись в душе, начерно отмыв в струе воды наши образцы и перепачканные сумки, мы добрались, наконец, до кабинета главного инженера. Закрыв на ключ дверь и выгрузив на пол собранные образцы, приступили к дележу. Но прежде Володя взял в руки увесистый сросток самородной меди, напоминающий рукавицу, и просительно обратился ко мне:
– Это оставь мне для музея. Помнишь, как Бажов писал в «Хозяйке медной горы», что Степану в малахитовом забое попадаться стал королек с витком. Вот это и есть королёк – медь самородная, а виток – вот он, – показал на волокнистые сплетения на краях образца, который держал в руке. Будет первым экспонатом музея.
Я не возражал, но в свою очередь взял себе кубик пирита с «Таюткиным зеркальцем» и шаровидный образчик марказита, похожий на голову обезьянки, правда, несоизмеримо меньший по величине – сантиметров в пять. Напарник не возражал.
Остальное поделили по-братски. Выбирали из общей кучи пару примерно одинаковых по форме и размеру образцов самородной меди, марказита, малахита, складывали: один – на стол, другой – на стоявшие рядом стулья. И так, пока на полу не остался последний образец малахита – шаровидный, шишковатый, размером с человеческую голову. Его принадлежность определили жребием – на спичках. Он, как это ни удивительно, достался мне.
– В четыре часа автобус, тебе нужно торопиться, – сказал мне Володя. Достал из шкафа пару листов ватмана, расстелил их на столе. Сложил на него лежавшие рядом образцы, завернул в объемистый сверток. Отрезал кусок от нашей спасательной веревки, лежавшей на отощавшей сумке, туго перевязал сверток. Втрое сложив веревку, сделал из неё ручку, сверху еще и обмотал её веревочной спиралью. Попробовал, удобно ли будет нести. Посмотрел на часы.
– Ну, пора тебе, а то не успеешь, придется вечернего ждать.
Мы распрощались, заверив друг друга, что, конечно же, еще встретимся и, может быть, даже повторим нашу экскурсию.
С Володей я больше не встретился. Жизнь закрутила меня в своем водовороте – семейные дела, бесконечные командировки по рудникам, потом лекции, учебный процесс, к которому меня привлекли, поступление в аспирантуру, работа над диссертацией, защита… Некогда было даже подумать о Гумёшках.
Марказитовую обезьянку я подарил своей подружке студенческих лет, к которой когда-то был неравнодушен. Так случилось, что судьба развела нас. Много лет спустя, оказавшись в Свердловске, я навестил её. У неё уже были почти взрослые дети, которые по-домашнему называли меня дядей Володей. Обратил внимание, что в книжном шкафу на почетном месте лежала марказитовая голова обезьянки – мой давний подарок-сувенир. Не скрою, мне это было приятно.
Я не удержался тогда, обнародовал на кафедре крупный натечный штуф малахита размером с человеческую голову, что достался мне по жребию. Естественно, набежали мои молодые друзья и коллеги, стали спрашивать, где взял, просили поделиться. Откуда он у меня, я не сказал, для всех это осталось тайной, а поделиться был не прочь, тем более, что и самому хотелось посмотреть, какой он внутри. Но камнерезного станка на кафедре не было, пришлось идти с поклоном на кафедру шахтного строительства – там станок был.
Владельцем этого сокровища был лаборант Виктор – малый лет 35, длинный, худой и рыжий. Он был избалован подобными посещениями и поставил передо мной совсем уж несуразное условие – «с половины».
– Да ты что, Виктор, сдурел? Камень мягкий, тебе распластать его – десять минут времени. Я заплачу. Но рыжий предприниматель был неумолим:
– С половины! – Я плюнул с досады и пошел со своим добром восвояси.
Мои друзья были возмущены поведением Виктора не меньше моего:
– Нахалюга, живоглот, – послышались нелестные эпитеты в его адрес.
– Давай расколем штуф кувалдой, – выдвинул кто-то свежую идею. Конечно, это было варварское предложение, но поскольку другого решения возникшей проблемы мы не видели, а всем хотелось заполучить хотя бы кусочек, я, после некоторого раздумья, согласился.
В пять минут раздобыли где-то кувалду, штуф малахита уложили на бетонный пол в коридоре.
– Только не хватайте куски, дайте сначала мне выбрать, – предупредил я.
Аспирант Витька Карамышев, широкоплечий, небольшого роста крепыш, взял в руки кувалду, пошевелил плечами, прицелился к середине штуфа и жахнул по нему изо всей силы. Осколки камня с грохотом разлетелись по коридору. Досталось всем по кусочку, самый большой – мне. Правда, и никуда не годной мелочи оказалось немало, но такова уж была плата за суверенитет.
Мой малахитовый запас постепенно убывал, а мне очень хотелось оставить что-то на память о Гумёшках. Родилась идея – своими руками в домашних условиях, не обращаясь за помощью к рыжему Виктору, сделать малахитовые бусы и подарить их жене в день рождения.
Знали бы вы, сколько пришлось приложить сил и выдумки, чтобы осуществить эту идею. «Мастерскую» я оборудовал в ванной комнате. Распиловку малахита на кубики производил электроточилом, заменив корундовый круг на стальной диск-пилу. Умудрился с помощью ручной дрели и тонких сверл рассверлить дырки в кубиках, – благо, камень невысокой твердости. Черновую шаровидность придал им с помощью корундового круга. Разумеется, я принимал меры по борьбе с пылью при выполнении этих операций с помощью капельниц, но это мало помогало, и малахитовой пылью я надышался, наверное, не меньше бажовского Степана из «Хозяйки медной горы».
В довершение всего сгорел от перегрузки мой импровизированный камнерезный станок-электроточило. Но к этому времени у меня уже было больше тридцати просверленных шариков, правда, весьма грубой неправильной формы. Дело оставалось за малым – отшлифовать и отполировать. Но как?
Помог случай. Увидел в аптеке небольшие – сантиметров пять в диаметре, мелкозернистые корундовые кружки с отверстием посередине, которые якобы используют в каких-то целях зубодеры-стоматологи. Взял несколько штук. Вот на их-то основе и организовал шлифовку шариков до идеальной формы. Как? А очень просто: берешь шило, просовываешь в отверстие шарика и, прижимая его к отверстию в корундовом кружке, вращательными движениями, изменяя наклон шила, обрабатываешь шарик сначала с одной стороны, потом с другой. Полировать и того проще: накладываешь на корундовый кружок кусочек кожи, натертый пастой ГОИ, и то же самое – крути, верти и проверяй качество полировки.
Медленная, конечно, и утомительная работа, немалое число вечеров и выходных дней ухлопал я на это дело. Зато – незабываемое чувство творческого удовлетворения. Каждый из отполированных шариков получил персональное имя в соответствии со своими особенностями – Малыш, Рябой, Белобрысый, Глазастый, Толстяк и т.п.
К февралю, выбрав лучшие, я собрал, наконец, великолепные малахитовые бусы из двадцати пяти бусинок – по числу лет моей жены. В середине – покрупней, на краях – помельче. И в день рождения торжественно вручил их супруге.
– Эка невидаль, – малахитовые бусы, – скажет иная читательница. Но ведь это были не бусы из какого-то там заирского африканского малахита, которым ныне наполнены российские магазины, а бусы из гумёшевского малахита, по сути дела – дар самой Хозяйки медной горы, да еще и сделанные руками мужа.
Забегая вперед, скажу, что ныне владелица этих бус – моя внучка. Передали ей по наследству в день свадьбы. С интересом поглядывает на них подрастающая правнучка Зоя.
Впрочем, без участия рыжего Виктора не обошлось. Хотелось напилить из доставшегося на мою долю куска малахитового штуфа пластинок, а это кувалдой не сделаешь. Пришлось идти просителем, хотя бы даже и с половины. Надо отдать ему должное, из второй половины он напилил мне пластинок миллиметра в три толщиной с великолепным рисунком. Я их отполировал и, отправившись в командировку на Лениногорский рудник на Алтае, взял с собой. Там судьба свела меня с коллекционером-«шизиком», у которого вся квартира была заставлена шкафами с образцами минералов. На малахитовые пластинки мне удалось выменять у него великолепную друзу самородной серы. Она имела вид горки-сростка изящных, правильной формы кристаллов ярко-желтого цвета – пятиугольных двенадцатигранников, по научному – пентагондодекаэдров. В придачу еще и маленький, чуть больше спичечной головки, кристаллик якутского алмаза.
Диссертацию я защитил по теме, связанной с напряженным состоянием горного массива на медноколчеданных месторождениях Урала. Кафедра к этому времени была битком набита кандидатами наук. Не видя для себя особой перспективы, я внял призывам моего однокурсника, работавшего в Чите, и уехал в Забайкалье «развивать горную науку».
Несколько раз мы встречались со своими однокурсниками на юбилейных встречах, – через десять, двадцать и тридцать лет после окончания института. Володя Косопцов на эти встречи не приезжал, и никто не знал, где он и почему не дает о себе весточки. Пятидесятилетнюю юбилейную встречу решили отложить до подступающего столетнего юбилея института. Собрались немногие, в основном свердловчане (то бишь теперь – екатеринбуржцы). Я по ряду причин приехать не смог.
Однокашники постарались – к юбилею издали замечательную памятную книжку «Наши судьбы» с фотографиями-иллюстрациями, – какими мы были и какими стали. Славный был выпуск. Из 130 человек, окончивших горный факультет в 1961 году, восемь стали профессорами и докторами наук, семнадцать – кандидатами наук, семеро – кавалерами почетного знака «Шахтерская слава», среди них – Косопцов Владимир Петрович. Девятерым присуждены почетные звания заслуженных работников своей отрасли. Не правда ли, неплохо для одного-то выпуска?
Однокашники прислали мне эту книжку вместе с фотографиями тех немногих, кто собрался на встречу. В главе с печальным названием «Их нет с нами», читая о тех, кто покоится в уральской земле, я с сожалением встретил имя Владимира Петровича Косопцова.
Жаль! Так и не пришлось мне встретиться с моим однокурсником, спутником в путешествии во времени – в XVIII век, во владения Хозяйки медной горы. Он закончил свой жизненный путь в Краснотурьинске. Видно, и его приворожила медной горы Хозяйка, – всю свою жизнь он отдал медным рудникам Урала.
