Те, кто читал сказы Бажова, знают, что такое Гумёшки. Это тот самый медный рудник, где властвовала сказовая Хозяйка медной горы. Та, что за смелость облагодетельствовала малахитовой шкатулкой Степана-горщика, увлекла Данилу-мастера идеей каменного цветка-дурмана, сгубила того и другого пристрастием к камню.
Гумешки
Добычу медной руды в ямах-закопушках вели на этом месторождении с незапамятных времен. Первые шахты был заложены в петровское время. Почти столетие месторождение разрабатывалось многочисленными мелкими шахтёнками и шурфами. Мировую известность рудник получил, когда на глубине около 100 метров среди медистых глин были обнаружены сростки самородной меди и крупные включения малахита. В 1770 году на руднике была добыта глыба малахита весом более 2,7 тонны, часть её до сих пор хранится в Минералогическом музее горного института в Петербурге. К середине XIX столетия Гумёшевский рудник приобрёл всемирную известность как основной поставщик этого изумительного по красоте и рисунку зелёного поделочного камня.
Малахит этого месторождения был удивительно красив. Он использовался для изготовления ювелирных украшений, им отделаны декоративные вазы и колонны малахитового зала Эрмитажа, украшен зал Версальского дворца, колонны главного алтаря Исаакиевского собора в Петербурге.
Условия работы в шахтах Гумёшек усложнялись большим водопритоком из близ расположенных прудов и реки Железянки. Еще в 50-х гг. XVIII века на руднике под руководством замечательного русского изобретателя Козьмы Фролова была сооружена первая гидросиловая установка протяженностью более километра – от плотины Штангового пруда до рудника. С помощью этой установки энергия вращаемого водой колеса передавалась с помощью штанг к насосам водоотлива и барабанам подъемных установок шахты. Со временем появились и более совершенные технические средства. Тем не менее, к концу XIX столетия, когда основные запасы месторождения были отработаны, рудник был заброшен и в течение короткого времени самозатоплен. Былая слава Гумёшек сохранилась лишь в памяти жителей Полевского, оживленной сказами Павла Петровича Бажова «Каменный цветок» и «Малахитовая шкатулка», которые были опубликованы в 1939 году, вскоре получили всенародную любовь и признание.
В 1938 году на заброшенном Гумёшевском руднике геологи открыли новые большие запасы так называемых скарновых медных руд. В начале 40-х началось строительство нового рудника, – проходка ствола шахты «Южная» и восстановление старинного ствола шахты «Георгиевская», который намеревались использовать для вентиляции. Завершению работ помешала война.
В 1950 году работы по строительству рудника были продолжены. При проходке штреков и квершлагов на верхних горизонтах были вскрыты старые горные выработки, соединенные со стволом шахты «Георгиевская», которые, как и планировалось, стали использовать в качестве вентиляционных. В 1958 году Гумёшевский рудник вновь вступил в строй действующих предприятий.
Встреча с сокурсником
В 1961 году я окончил Свердловский горный институт по специальности «Подземная разработка рудных месторождений». За год до окончания института женился, и ко времени защиты дипломного проекта у нас уже родилась дочка Наташа, – наша с женой гордость и объект всякого рода забот и переживаний.
Вообще-то по распределению я должен был ехать в Норильск, – желанное место работы многих моих сокурсников. Но руководство кафедры, не знаю, из каких уж соображений, предложило мне работу на кафедре в качестве инженера научно-исследовательского сектора. Нам с женой, натерпевшимся жизни на студенческую стипендию и мои жалкие вечерние приработки на разгрузке вагонов, хотелось большего, чем несчастные 120 рублей зарплаты в этой должности. Но заведующий кафедрой – Борис Константинович Середа (царствие ему небесное, – хороший был мужик), глядя на меня страшными глазами, говорил:
– Да ты что-о-о, с малым-то дитем? Да ты знаешь, какие там морозы? Там и молока-то настоящего не найдешь, одно только сухое, порошковое. А здесь поработаешь с годик, – в аспирантуру поступишь, диссертацию защитишь, вот тебе и заработок будет, со степенью-то…
Вообще-то насчет ребенка это был запрещенный прием. Знал он, конечно, что и морозы там вполне терпимые, и что дети малые там живут, не помирают. А диссертация, я так понимал, – это журавель в небе. Но убедил все-таки – остался я на кафедре. Жена до сих пор упрекает меня, что не поехали мы в Норильск. Думает, небось, что если бы я поехал в Норильск, то был бы сейчас олигархом вроде Потанина с Хлопониным. Но не об этом речь.
Не успел я привыкнуть к новым своим обязанностям, как меня отправили в командировку в недалекий поселок Полевской – всего-то в 40 километрах от Свердловска. Дело пустяковое – подписать в тамошнем рудоуправлении какой-то протокол или что-то в этом роде, сейчас уж я и не помню.
Поездка в Полевской была для меня счастливой возможностью познакомиться с местом, где жили и творили герои бажовских сказов и властвовала сказочная Хозяйка медной горы. Прибыв на место, сразу же направился в рудоуправление, подписал там пресловутый протокол и на выходе вдруг столкнулся со своим недавним сокурсником – Вовкой Косопцовым, или «Косопцом», как мы его называли за глаза.
Понятное дело, после работы мы уже шли вместе к нему в гости, в новую, только что полученную квартиру. По дороге купили бутылочку и кое-что на закуску. Володя рассказал мне, что его назначили главным инженером недавно восстановленного Гумёшевского рудника. Было чему удивиться: только окончил институт – и сразу главным инженером.
Тёзка еще холостяковал, и квартира его оказалась совершенно необустроенной. Но стол на кухне и к нему три табуретки были, нашлись и пара стаканов с тарелками и вилками. Так что минимальный джентльменский набор был обеспечен.
Сели, выпили по первой, как это было принято у нас еще в студенческие годы, – «за тех, кто в забое». После краткой информации, которую он имел о наших однокурсниках, – кто, где и как устроился, кто женился, у кого ребенок родился, тезка приступил к волновавшей его проблеме. Стал рассказывать о том, что на сотом горизонте, решая вопросы вентиляции, проходчики подсекли старые горные выработки, пройденные лет двести тому назад, когда на руднике велась добыча малахита.
Тема захватила меня, я замер, стараясь не пропустить ни единого слова. У меня, как, наверное, и у любого молодого горного инженера, уважающего свою профессию, была дома минералогическая коллекция. Не так, чтобы большая, но были там и очень даже неплохие и интересные образчики. Всеми возможными способами я пополнял её, и уже задумывался над тем, не завести ли для неё особый шкаф. Ну и, само собой, хороший образец малахита был для меня весьма желателен, еще лучше – несколько, на обмен.
– Ну, а пройти-то туда можно? – спросил я с надеждой.
– А шут его знает, – отвечал он мне на это, – как только сбойку сделали, дым после взрыва махом вынесло, тянет хорошо. Там ведь на фланге старого шахтного поля – ствол шахты «Георгиевская». Его сейчас восстановили, используют как вентиляционный. Одним словом, сквознячок хороший, а это значит, что сплошных завалов там точно нет. А ходил ли кто туда – не знаю. Если даже и ходил, то вряд ли скажет. Директор рудника на всех столько страху нагнал: там де и завалы, и карстовые пустоты – провалиться можно, и всякое такое-прочее. Дире́ктора-то понять можно: узнают работяги, что там малахит добывали, удержи-ка их потом. Ты думаешь, мы одни такие любопытные?
Мы помолчали, обдумывая ситуацию. Выпили по второй.
– Я хотел туда слазить, – продолжил тезка, – но одному, сам понимаешь, – рискованно, мало ли что. А с кем-нибудь, так я здесь с людьми еще слабо знаком, скажешь кому, а он, не дай бог, растреплется и все дело испортит, только лишние проблемы появятся. А тут увидел тебя, вот с тобой, думаю, можно. Ты как?
– Пойдем, конечно, какой вопрос. Только надо обдумать все как следует.
– Ты там, в институте, тоже не трепись на эту тему, лучше, чтобы никто об этом не знал.
– Конечно, да и кому там это интересно, – ответил я с сожалением, что не смогу поделиться на кафедре столь интересной новостью. Но вспомнил вдруг о Витальке Токмакове, ассистенте с кафедры вентиляции. Он тоже заядлый коллекционер, к тому же на редкость ушлый и настойчивый малый. Если он узнает об этих старых выработках – всю кафедру на уши поставит и босса своего сагитирует, придумают необходимость проведения на руднике какой-нибудь срочной работы по совершенствованию вентиляции. Сам полезет в эти выработки со своими вертушками* и дипрессиометром измерять параметры воздушного потока. И тогда забудь про малахит – все выгребет. И вправду, подумал я, нужно держать язык за зубами.
– Там хоть проход-то в эти выработки есть?
– Да есть конечно. Я же говорю тебе, что выработки эти для вентиляции используют. Перед сбойкой штрек перегородили только досками крест-накрест, чтобы проход воздушной струе был, и повесили объявление: «Вход запрещен. Опасно». Кто-то еще череп с костями пририсовал, ну, как на столбах высоковольтных линий, – «не влезай, убьёт!».
– А что возьмем с собой?
– Об этом я уже думал. Во-первых, фонари хорошие с новыми аккумуляторами, и проследить, чтобы хорошо заряжены были. Ну, это я девушек в аккумуляторной попрошу, они там для меня в лепешку расшибутся!
– Еще бы, – не удержался я, – холостой, еще и главный инженер. Тебя, небось, и в столовке девки закармливают?
– А то, – снисходительно бросил Вовка. – Веревку нужно взять, – вернулся он к прерванному разговору, – вдруг там и в самом деле карстовые пустоты. Если, не дай бог, кто провалится, так хоть будет чем вытянуть.
– Надо бы какую-то емкость взять, если малахита наковыряем, чтобы сложить было куда, – мешок или еще что-то.
– Это я на складе попрошу дать мне пару сумок, в которых взрывники взрывчатку носят. Они удобные, – через плечо, руки свободные и ёмкость у них приличная.
– А отбивать породу, колупать включения малахита чем? Бажов писал, что горщики обушком работали. Да где его взять, обушок-то, а тащить с собой кайлу – не совсем удобный это инструмент для такой работы. К тому же по пути может быть через завалы или осыпи придется перелезать, а тут рука занята, да и тяжелая она таскать её за собой.
Володя задумался, мне тоже ничего дельного в голову не приходило.
– А ты знаешь, зайду-ка я к геологам, попрошу у них пару геологических молотков поувесистей. Они, пожалуй, ближе к бажовскому обушку.
– И верно, – обрадовался я неожиданно найденному решению.
За разговором незаметно допили бутылочку, подмели и немудреную нашу закуску. Направляясь в гости к товарищу, я думал, что у него и переночую, а тут увидел, что и сам-то он живет по-походному. Не спать же на голом полу. Нужно было позаботиться о ночевке.
– Слушай-ка, а до Змеиной горки здесь далеко? Ну, той самой, где Данила-мастер нашел глыбу малахита, из которой сделал каменный цветок, – не покажешь мне?
– Да какой там далеко, – здесь все рядом. Это, когда книжку читаешь, кажется, что все далеко, – Гумешки, Северский пруд, Змеиная горка, Чусовая, Мраморское. А на деле-то здесь всё рядом. За двадцать минут и до Мраморского можно добраться. Пойдем, я у Змеиной горки и сам-то только один раз бывал.
Вышли, пошли по поселковой улице. За разговором не заметил, как свернули на проселок среди полей. Вскоре вдалеке увидели заросший лесом пригорок с каменным нагромождением на макушке – Змеиная горка. Скажу по правде, она не произвела на меня особого впечатления. У нас в Свердловске Каменные палатки близ Шарташского озера куда более впечатляющие. Подошли поближе к скалам, постояли, вглядываясь в замшелые каменные ступени, молодые побеги березок в трещинах на камне.
– Сказка, она и есть сказка, – в задумчивости проговорил Володя. Потом, уже обращаясь ко мне, заявил:
– Не могла здесь оказаться малахитовая глыба, здесь же кругом гранит – совсем другая разновидность пород.
– Ладно, пойдем что ли, – прервал я размышления товарища, – надо с ночевкой устроиться, завтра у нас с тобой будет немало дел.
В восемь утра я входил в кабинет своего однокурсника. Обратил внимание, что на стуле возле стены уже лежали моток веревочного троса и две новенькие сумки взрывников из прорезиненной ткани с маленькими ремешками-застежками на боку и широкими наплечными ремнями.
– Когда ты успел? – спросил я, но он, не отвечая на вопрос и не здороваясь, будто мы расстались минуту назад, приглашающим жестом указал на стул возле себя. На его рабочем столе был развернут какой-то чертеж. «План горизонта – 100 м», – прочитал я наверху и вместе с ним склонился над листом. – Вот, смотри, – ствол, по которому будем спускаться, квершлаг, штреки по рудному телу, – водил он по чертежу карандашом, как указкой, – вот сбойка, о которой я тебе говорил, а дальше – старые выработки.
Параллельные линии, изображавшие горные выработки в том месте, на которое он указывал, сближались, превращаясь в эдакого тощего червячка, который время от времени раздувался, где вдвое, а где и вчетверо, и так почти до самого края чертежа.
– А на фланге, – показал Володя на квадратик в конце «червячка» – ствол шахты «Георгиевская». Сейчас там, в копре, установили вентилятор главного проветривания, работает на всос.
– Выработки-то какие узкие, – невольно вырвалось у меня, – а что это за раздувы? И вообще, откуда он, этот план?
– Маркшейдеры, наверное, в архивах нашли. Сделали вот масштабную корректировку и привязку к современному плану. Узкие выработки, говоришь? А зачем им широкие-то были тогда? Им же только трап уложить, чтобы в тачках руду откатывать, ну, и канавку сделать для водоотлива. А вот раздувы почему, я и сам толком не пойму. То ли это обрушения показаны, то ли… – Володя вопросительно посмотрел на меня, потом вдруг воскликнул: – Так это, наверное, и есть те самые забои, в которых они обушками да каёлками руду колупали. Помнишь, как об этом в сказах Бажова написано?
Озабоченно посмотрев на часы, сказал:
– Ну, ты смотри план, а я схожу к геологам, уже подошли, наверное, – насчет молотков-то геологических.
(Продолжение в след. номере)
