Минуя города и деревни, река неизбежно текла через годы и события людей и целых поколений. Полнилась не только возрастом, статью и осанкой, но и взрослела как люди, обретала характер и судьбу.
Глядя в зеркало своих текучих вод, Чусовая видела себя то хуторской крестьянкой с высоко подоткнутым подолом, то бойкой колхозницей, то отчужденной поселенкой, прячущей лик и натруженные руки, а то горожанкой в броском покупном наряде. И все-то от этих и многих еще других женских судеб угнездилось с течением времени и мест в ее, реки, характере.
Остывая после огнеделовых оргий, река умиротворялась видом прибрежных сел и деревень, увенчанных куполами церквей и темных от времени деревенских часовенок. И совсем по-людски сопровождали-тревожили ее течение думы.
О чем голосят, стозвонят, плачут и ликуют храмы на Руси? Не есть ли они самая чувствительная и отзывчивая струна в народном первоинструменте — лирообразных жильнострунных гуслях, увенчанных поющим соловьем? Струны прочих инструментов так не отзывались на происходящее вокруг. Либо молчали они, либо лукавили, а то так выстраивали людей в послушные ряды-колонны. И человеки под началом Огнедела снаряжали дружины, ополчения, колхозы и спецпоселения, воевали, строили, рушили и строили опять… Редко-редко, лишь когда нависала над сердцем страны совсем смертельная угроза, Огнедел приопускал руки и давал волю народной стихии.
Под такую сурдинку, видела река, жил и чусовской народ. То чуткий и добрый, а то жестокосердый, то за правду гибнущий, то за свой всякими путями и затеями набитый карман.
Не так ли думала река, минуя Чусовские городки — сначала Верхний, потом Нижний? Тот и другой увенчаны были храмами, изначально славились строгановской солью. Отсюда началась по ее, Чусовой, водам дорога через Камень для освоения Сибири. Потом пришло время и Чусовские городки спасли ополовиненную врагом страну от нефтяного голода. Где теперь те храмы, та слава, те люди и сами Чусовские городки, что едва теплятся на обочине жизни? Глобальные деяния Огнедела никогда не брали в расчет судьбы послушных и одаренных Лесогором людей — всех тех, чей облик принимала река в зеркале своих вод.
В соседстве с ее Верхними городками едва теплится Красная Горка — некогда Богородице-Казанская Трифонова женская пустынь.
А на месте храма и селения Нижнечусовские городки теперь остался только остров, да и все ли в округе помнят, что жили некогда здесь люди?
На правом берегу перед островом, ныне именуемом Ермаковым, еще живет церковь Успения Пресвятой Богородицы и скит Святого Троицкого Стафанова мужского монастыря и селение, коему этот храм дал имя — Успенка. Здесь теплится память о преподобном Трифоне Вятском, облюбовавшем здесь для своего уединения место келье-часовне.
Чисто-чисто звучала и еще посейчас звучит гусельная струна этих чусовских храмов, пытаясь сохранить, донести до нас деяния веков — Лесогоровых и Огнеделовых. Например, как бытовал здесь, в Успенке, колхоз, носящий имя Сталина, а когда вождя не стало, но произошло укрупнение, колхоз единогласно взял другое имя — Ленина.
На левом ее берегу за Нижнечусовскими жила деревня Поповка — на ее месте ныне плещут волны.
Пощадила еще вода на правом берегу реки деревню Вилижну, Средние Пеньки, а также село Куликово. Но во всех этих выживших местечках старожилов уже нет, да и дачных обитателей пересчитать хватит перстов на деснице и шуйце вместе взятых.
Минуя эти памятные места, ощутила женщина-река и ей грозящую опасность. Она не узнавала воды, полнящие ее на каждой версте течения. Они не были ее плотью, река не чувствовала их родства, а наоборот — чужесть. Они меняли очертания берегов, слизывали деревни и села, покосы и луга, роняли деревья и целые рощи, брали в полон ее притоки. Эти обильные воды и ее словно бы обнимали мягким, но неодолимым объятьем Огнедела. А Лесогорова стихия отступила.
Как-то неожиданно сдвинулось с места все вокруг и изменило привычные очертания. Неузнаваемыми стали берега, лица деревень, внешность и поступки их обитателей. Даже храмы, восстающие из пепла, забытья и унижения, словно бы кичились несвойственной им праздничностью и бутафорской верой.
Река текла теперь не в привычной стихии Лесогора. Она отзывалась ей далеким эхом.
Жила река в полоне Огнедела.
