История России. Река Чусовая. Огнеделова оргия.

Не успела река миновать остров Дикий, как явился ей призрак. Не видением явился, не облаком каким — призрак был рукотворный. Сколько ни протирай глаза, никуда не девается.

Чуть поодаль от ее берега он тоже предстал островом вблизи привычных деревенских домиков, бань и сараюшек, строений бывшей уголовной кутузки, мычащей коровьей фермы, зелени огородов и веселых людских тропинок к ее воде. Был обнесен высоченным глухим забором с рядами железных колючек. Над этим забором вздымался только гигантский стеклянный глаз КПП. Только этот циклоп неусыпно знал и видел, что творится в чреве призрака.
А там жила и дышала зловещая тишина, то и дело, особенно ночами, обрывавшаяся дикой какофонией. Стоило забредшей на тепло и запах лисице, зайцу или даже мыши только шумнуть у забора, как в чреве призрака поднимался дребезжащий звон стекла и жести, дикий лай сторожевых псов, голоса, крики, беготня. И переполох уже не утихал до утра.
В неизменный утренний час из ворот, что под глазом призрака, серой молчащей колонной выходили люди, конские повозки, выползали крытые машины. Машины уходили далеко в леса, а колонны поодаль спускались к чусовской воде, к штабелям спиленных и освежеванных дерев. Лошадной тягой, руками и баграми их теперь волокли к воде, и дерева, еще как живые, ворохнувшись и потолкавшись, нехотя, молевым ходом уплывали по ее течению вниз.
Как всякая женщина, миновавшая бальзаковский возраст, Чусовая обрела способность предвидения и предчувствия. А людскими радостями и напастями река, как мы знаем, жила уже давно. Женщина-река, увидев призрак, тотчас прониклась людской бедой. Беда дышала на нее и не давала ей покоя. То же было в пору, когда до ее вод и до судеб людей на ее берегах донеслась большая война. Мужчины, даже умудренные возрастом, напрягались физически, изощряли ум, деловую и супротивную хватку, а те, что помоложе, еще и лихачили ввиду военной беды: да мы, мол, врагов шапками закидаем. И с лихой песней встречали участь свою. А женщины, те, чьи головы тронул цвет беды, могли и умели заглянуть за ее горизонт, сердцем почуять необъятность беды.
Вот и сейчас своей женской сутью поняла река секрет призрака: что не воры и мошенники населяют чрево этого монстра. Что не надобились бы для их охраны неусыпный циклоп, незрячие окна и несколько рядов хитроумных ограждений. И такой нескончаемой зловещей, неправедной тишины вокруг.
Но одно не могла взять в толк женщина-река: ведь на сей раз беда не пришла извне, ее сотворили сами люди. Напасть, чуяла река, исходила от самого Огнедела! От того вершителя судеб, что на благо людей поднимал вдоль ее вод города и заводы, пускал по ее водам красивые и работящие суда, ревниво соперничал с Лесогором, плотинами поднимая ее воды, перекидывая невесомые мосты, а берега украшая рукотворным ажуром! Тот самый красавец Огнедел, коему по молодости своей прощала она вольные и невольные проказы! Живой и жестокий призрак на ее берегу — творение рук Огнедела!
Даже в этой Богом покинутой деревушке Кучиной, вокруг призрака и на его колючих стенах река видела флаги, звезды, плакаты с серпом и молотом. Люди пели лозунги, клялись в верности Огнеделу и… покорно уходили в ворота под циклопическим глазом призрака.
С чем могла женщина-река сравнить-сопоставить эту неслыханную, умом непостижимую напасть, встреченную ею напротив острова, как на грех носящего имя Дикий? Воображение с трудом могло явить ей подобную картину с участием вершителя ее судьбы — Лесогора.
Вот течет она, Чусовая, среди то пологих, то вздыбленных своих берегов, образует опасные и притягательные глубины, беспечные мели и пляжи, таинственные заводи; пестует живность и растительность в водах своих и на берегах; встречает, жалует и провожает сестер, детей и внуков, что полнят и очищают ее воды, радуют новизной пейзажей, одаривают россыпями драгоценностей. Она меняет наряды — то ли по прихоти своей, то ли по лесогоровой изменчивой погоде. То и дело женщина-река старается и Огнеделу поглянуться — то невиданным демантоидным ожерельем, то койвинскими алмазами. А перед Лесогором торопилась щегольнуть огнеделовым, тоже необычным, кыновским подвесным и сплошь застекленным мостом, пронестись под ним, как птица, белым катером. А еще бывало по молодости, что перед обоими ухажерами себя на себя не похожую сыграть могла. Живая ведь неповторимая во вселенной, со своим природным норовом женщина-река! Поди поищи такую.
И вдруг бы Лесогор собрал все свои реки, выстроил по ранжиру, обезводил ручьи и притоки, выкрасил бы всех в поглянувшийся цвет и пустил под раз-два по вселенной. Что бы явило собой наше общее мироздание? А Огнеделу вдруг вот такого однообразия и запросилось. А чуть кто заупрямится, стирал с лица земли или заставлял ходить, работать и жить строем. Под тем же общим красным флагом. Объявил этих людей врагами какого-то мифического народа, а на самом деле — врагами самих себя!
С тяжелым сердцем женщина-река миновала деревушку Кучину и остров Дикий. Тяжелым камнем остался в ее памяти кучинский призрак, хотя и недолго дичала здесь злая воля Огнедела. Знала уже река, как переменчивы и людская «погода», и норов Огнедела. Уходя, оставила река за спиной уже не призрака-монстра, а только памятный образ его в виде мемориального музея минувшей всеохватной народной беды.
И как всегда ведется на этой земле — что в лесогоровых, что в огнеделовых пределах, по коим суждено женщине-реке вершить свой путь — извинительно открывались ей теперь многовекие живописные селения: Вереино, Малышата, Луговая Шушпанка, Кибирята, Сёлы… Даже названия их умиротворяли душу, пока не коснешься каждой в отдельности их судьбы. А не коснуться уже не умела, уже не могла Чусовая. Чуть не в каждом селении она видит церкви и часовни, поднятые людьми. Значит, и здесь не без греха, не без беды, не без молитвы.