Мы продолжаем документально-художественное повествование о судьбе Надежды Половцовой, именем которой был назван сталерельсовый завод, поселок при нем, а потом и город Надеждинск (ныне г. Серов Свердловской обл.). Читателя ждут встречи с людьми, окружавшими Надежду: архитектором Максимилианом Месмахером, инженером А. А. Ауэрбахом, вел. княгигей Елизаветой Федоровной и другими. События их жизни происходят в С.-Петербурге, Ивангороде на р. Нарове, в деревне Рапти под Лугой и на Среднем Урале. Недавно Серовскому металлургическому заводу было возвращено имя Надежды Половцовой.
«В нашей истории снам принадлежит решающая роль». Томас Манн. «Иосиф и его братья»
За спиной у Лукавого
Заполучив в жены богатую невесту и став зятем российского креза, коего усиленно лелеяли императорский двор и сам государь, Александр Александрович Половцов занялся своей сенатской карьерой. На него тотчас обратило благосклонные взоры дворцовое окружение — чиновники самого высокого ранга, члены императорской семьи. Все интуитивно почуяли в нем если не своего, то, безусловно, нужного человека. А успешный, фортуной осчастливленный, сенатор учился держать себя с придворным достоинством.
Молодая супруга, готовясь стать матерью, большую часть времени проводила под Лугой в родовом имении Половцовых с загадочным названием Рапти — близ речки Рапотки расположилось. Впрочем, на Руси говорят, хоть горшком назови, только в печку не ставь: имение смотрелось так, будто Бог первым почтил его выбрать себе местоположение на берегу большого родникового озера. Господский дворец, построенный с оглядкой на Версаль, малахитовой отделкой вписывался в зелень окружающего парка. Череменецкое озеро питали бесчисленные ключи-кипуны, делая его глубины холодными и сказочно прозрачными.
Усадебный парк затейливо гармонировал с обширным плодово-ягодным садом. Его завершали пасека, фермы скота и птицы. Ради охотничьих забав здесь выращивали цыплят фазанов. Каждую весну их сотнями выпускали в лес, а осенью хозяин и его столичные гости устраивали богатую фазанью охоту. Где, как не на охотничьем привале, считал сенатор, можно вперемешку с дворцовыми анекдотами выведать и тайны двора, его интриги.
В виду помещичьей усадьбы на островах словно бы плыли по озерной глади золоченые купола старинного Череменецкого монастыря с храмом Преображения. Владельцы усадьбы державно покровительствовали обители как семейной молельне и родовой усыпальнице.
После смерти папаши Надежда и вовсе зачастила в Рапти.
Одиночество здесь не утомляло. Она часами гуляла по парку и об руку с садовником пропалывала лужайку ландышей, самостийно взявшихся по берегу Рапотки. Эта ее цветочная куртинка не походила на ухоженные садовые клумбы, а в соседстве с речкой-ручьем являла собой нерукотворную поляну. Она любила коротать здесь целые утра. Вдыхать аромат цветов и слушать едва уловимый звон. Порой ей казалось, что звенят не струйки ручья, а колокольчики ландышей.
Привела однажды и Половцова послушать. Александр затею оценил, обнял жену, а сам, оглядев округу, подумал: почему бы это пустующее пространство в несколько десятин целиком не засеять плантацией ландышей? Дворовым девкам нехлопотная работа, а весной на столичных базарах букеты майских многолетников ходко пойдут. Зачем добру пропадать?
Освоив парк и его округу, Надежда выбиралась и в окрестные деревни. Привлек к себе Солнцев Берег. Имя красивое, а дворы один другого скуднее — редко однолошадные, а то и вовсе без тягловой силы. А куда без лошади семье? Вот и уходили мужики батрачить или на сезонные работы. Самые рукастые кустарно работали экипажи, гармони, корзины плели, шили обиходную обувь и одежду.
А одна изба на отшибе оказалась и вовсе без мужика. На бобылку смотреть было больно, и Надежда собрала все, что при ней оказалось из денег. Но вот ведь что проклюнулось-зародилось в ней: не деньги будто бы, а что-то другое надобилось вдове. А что? Вопрос этот мучил Надежду, и не находила она ответа. Плавающие в озере лучи, звенящая поляна ландышей — не то чтобы не радовали, а обретались теперь никчемностью, живой пустотой. Ей впервые стало боязно и бессильно без папаши.
Во сне, явившемся той ночью, девочке Наде предстал и Солнцев Берег, и уходящая в бесконечность многоезжая дорога, коей вовсе не было в деревне. Но Надя тотчас узнала ее.
Только-только брезжило утро.
Избушка стояла на самом краю деревни, словно отторгнутая ею как очаг злосчастья, от нее исходивший. Сломан и повален плетень, не скошен и взялся уже соломой луг пониклой травы; расхристаны двери пустого хлева; одинокая курица бродит по двору, где рассыпаны остатки поленницы дров. Все гляделось нежилым, наскоро оставленным людьми.
Поднявшись по ступеням крыльца, заглянув в сени, девочка Надя и в доме не чаяла никого найти. Но на лавке у голого стола сидела женщина в темном, упавшем на плечи платке. Она смотрела навстречу Наде, но мимо нее. Все на ней, как и вокруг, мертво кричало о беде. Живыми казались только икона Божьей Матери, снятая с божницы и лежавшая на столе, и свеча, догоравшая рядом с ней. Словно бы женщина последним усилием и отчаянной надеждой приблизила к себе Богоматерь. Но и свеча догорала, отнимая проблески жизни и у иконы.
Наде предстала клоака беды, никем и ничем не поправимой.
Девочка подошла к женщине и молча коснулась ее распущенных волос.
Ничего вокруг не изменилось, но ожили глаза женщины. Она поднялась и стояла, словно бы приходя в себя. И вдруг засуетилась, загремела какой-то посудой…
А перед Надей объявилась Белая Горлица, опять та самая птаха. Знакомо прошлась по крашеному, в трещинах, подоконнику, лавкам вдоль стен, скакнула на стол.
— Здравствуй, Богатична! — сказала человечьим голосом. — Как живется тебе в греховном этом мире? Вижу, вижу… Вся в трудах. Показала дулю Лукавому. Проглядел он тебя.
— Я старалась, Горлица, — ответила девочка Надя. — Почти затемно пришла.
— Штука не в том, подруга. Лукавый никогда не дремлет. Ты это знай. Другим ты его оставила с носом — нет на тебе пока греховной плоти. Берегись ее и не обольщайся, Богатична: другого такого случая Нечистый тебе не даст. Не таковский.
Они помолчали, наблюдая за горемычной. Та не видела их и продолжала свою суету. Растопила печь, достала из подпола чугунок картофеля, вымыла клубни в сенях и поставила чугунок на огонь камина. Достала из шкафа завернутый в холст остаток хлебного каравая, изрезала ножом на ломти, круто посолила из солонки. И снова огляделась вокруг, словно бы не узнавая себя. Ее все было и не ее совсем.
Чугунок уже кипел на плите. Повернув певуче ключ, женщина подняла крышку сундука и, порывшись, достала пахнущий нафталином сарафан своей молодости. Встряхнула, уткнулась в него лицом. Пальцы перебирали, комкали в кулак влажневшую от слез материю:
— Васичка-а-а… Детки мои-и-и, — запричитала неслышно. И долго-долго стояла молча.
Потом бросила сарафан на кровать, кинулась к плите, ухватом сняла чугунок с огня.
— Ведь вот-вот покажутся, вот-вот придут. Рассупонилась, старая…
Она принялась торопливо собирать узел с посудиной картофеля и хлебом — все, что оставалось в доме.
— Ну, прощай, Богатична, — заторопилась и Горлица. — Так ладно у тебя получилось с этой горемычной. Ну, загляденье прямо. А мне пора. Полечу, порадую Вседержителя. У него всегда и вечно мало радости за людей. А ты смотри, смотри, подруга, на плоды своего заделья.
И исчезла Горлица.
Деревня Солнцев Берег теперь оказалась не под Лугой, а на обочине широкой и пыльной Владимирки. Первая утренняя партия каторжан, снявшись с ночлега, пылила, подходя к деревне. Звенели кандалы. Пахнуло в утреннем воздухе дымом цигарок, коими разговлялись стражники. Плыла над широкой людской вереницей протяжная песня. Кто-то выкрикивал начальные слова, и за ними тянулся плохо различимый напев.
Деревня молча, нелюбопытнопровожала очередной кандальный караван. Редко кто останавливался, только босоногие ребятишки тянулись вслед.
А вот на показавшуюся из ворот последнего дома Марфу, потерявшую в одночасье на отходном промысле мужа и двоих сыновей, все сразу вытаращились — кто руки в бока, кто рот разинув, а кто с насмешливым любопытством. «Это с какого рожна наша-то вдовушка вырядилась? Никак последнее смела по сусекам. И кому угораздила-то, дуреха — разбубновым тузам! Да им здесь конца не будет, и не напасешься на них. Курицу-то последнюю почто заодно не прихватила, юродивая?»
А Марфа подошла к идущим с краю, низко поклонилась, держа в обеих руках деревянную миску с картошкой и хлебом, и стояла в поклоне, пока проходившие все не разобрали. А один, коему не досталось, подцепил колодкой ее пустую посудину и, прокатившись, упала она в придорожную пыль.
Деревня одобрительно хохотнула.
А Марфа и бровью не повела. Осеняла идущих крестом многократно, а когда отпылили, подняла свою посудину и направилась к дому.
Проснувшись, Надежда задумалась: кто приготовил для нее такой складный сон-былицу? Белая Горлица? Или сам Всевышний? Да не случилось ли это с ней и в яви?
