Нюра вдруг остановилась. Подняв глаза, она увидела озеро. Она даже не заметила, как дошла до Окункуля. Наклонилась и тремя пригоршнями воды ополоснула лицо. Вода освежила и вернула в реальность. Недалеко по берегу у костра прыгали мальчишки, отогреваясь после купания. Солнце уже перевалило за полдень и готовилось опуститься в шумихинские болота. Озеро Нюре показалось большим и голым: еще не было камыша, и осока по берегу только пробивалась. Березки шевелили своими веточками, хвастаясь молоденькой листвой. На душе у Нюры лежала тяжесть от воспоминаний, что нахлынули на нее, пока шла.
Сегодня с Воздвиженки на хутора пришла новость. В радиоузле услышали сообщение об окончании войны. Бабы, которые работали с паренкой, бросив все, стали обниматься, целоваться, даже забыв вытереть руки о фартук. А кто-то просто стоял, опустив голову. Председательша Числова Клавдия Николаевна разрешила тем, кто управился пораньше, идти домой, чтобы вечером коллективом отметить это событие.
По письмам с фронта уже можно было понять, что победа близка и вернутся отцы, братья, просто мужики. И все наладится, и заживем справно, как до войны: не будет больше страдания и слез, а будут по-прежнему вечерки, посиделки, танцы с частушками, и марухи оденут слежавшиеся в сундуках сарафаны, цветастые платки. И останется в прошлом то, как сорвавшийся с привязи бык Митька катал ее по земле, оторвал ухо, а фельдшер Симонов пришил его.
Как однажды, получив разнарядку на подвоз воды в коровник, на конном дворе Андрей Лифантьич запряг лошадь в водовозку, и Нюра поехала к колодцу. Наподнимала около 20 ведер воды, лошадь напряглась и тронулась с места, потянула к коровнику. «Летом все-таки легче, — сидя в санях, подумала Нюра, — водой опять займется слепой Петя Попков (Бульман), будет возить воду с Окункуля, с «Куторской пристани». Так смешно: туда он едет сидя в бочке, а обратно идет следом за повозкой, зная, что лошадь знает, куда надо везти. Летом опять выгонят скот на «гулянье» и там, кто с животиной работает, пробудут до осени. Места там баские, на горочке раньше располагался 24‑й кордон, там постоянно проводили сабантуй, а потом располагался летний пионерский лагерь стеклозавода.
Лошадь остановилась, Нюра слезла с саней, взяла черпак и перечерпала воду в бак для подогрева. Развернув лошадь, поехала следующую ходку, лошадь нехотя тянула сани. Летом на «гулянье» в лесу хорошо: грибы, ягоды. Купаешься, пока коровы, спасаясь от паутов, стоят в воде. Главное, чтобы не зазыковали, а то подымут хвосты и — в лес, а там ищи-свищи, кругом волки. Ответ держать надо будет. Волки, бывало, резали овец в овчарне, в загонах и на выпасе. Однажды на выпасе пугнули овец, а они, безголовые, разбежались в разные стороны. Их давай собирать, а Марфа Сейфулина брала с собой ребеночка, так как не с кем было оставить. Укладывала под кустик, и девочка Галя там спокойно лежала. 200 голов надо было собрать, на это ушли день и ночь, только к следующему обеду их собрали. Все это время девочка пролежала под кустом, и зверь не тронул ее. А волков было в то время много, пришли с Волги от войны. Таких вот ответственных людей, как Марфа, награждали отрезами ткани, телятами, ягнятами.
Подъехав к колодцу, тихонько ступая на оледенелую приступку, опять набрала в бочку воды. Руки замерзли и устали. Ведро и цепь обледенели и стали еще тяжелее. Взяв в руки вожжи, понукнула лошадь, та сделала попытку сдвинуть сани, но безрезультатно. Нюра хлестнула вожжами по боку лошади, но та продолжала стоять, пошатываясь. После еще нескольких попыток Нюра взяла черпак и торкнула лошадь по заду, а лошадь вдруг упала. Нюра испугалась, кинулась к ней, давай гладить и уговаривать, чтоб она поднялась, но лошадь была недвижима. Нюра начала распрягать ее, снимать хомут, что было сделать нелегко. Тут набежал народ, да еще с криками, что Нюрка Сетунина лошадь убила. Андрей Лифантьевич, старый животновод, понимал, что случилась беда и с лошадью, и с Нюркой. Ответ надо будет держать за такое происшествие. Нюрку да еще кого могут посадить, а Нюрке всего 17 лет, сгубят девку.
Когда сняли с лошади шкуру для отчета, увидели, что все тело под шкурой было в свищах, и это стало маленьким облегчением. Решением правления мясо раздали колхозникам по маленькому кусочку, голову отдали Ежовой Нюре с Тихомировки, у которой было трое детей, а муж погиб на фронте. С этим не была согласна Фрося Чумовская (она работала свинаркой и жила, как и многие другие, при ферме) — ей мало выделили. Но все обошлось.
Время тогда было суровое, и законы тоже. Боялись друг друга. Был случай, когда одна из колхозниц посадила своего свекра за вязанку сена с колхозного двора, потом Шура Ч., продав хромовые сапоги Косте Бузакову за 50 кг ржи, сдала его. Был слух, что вместо тюрьмы послали его на передовую — и все!
В колхозе « Наш путь», на «хуторах», в овчарне была порода баранов — рамбулье — большие, лохматые, как копешки, шерсть свисала, и клочки оставались на кустах и заборах, но никто не мог взять: боялись. Особенно бдительная была бригадирша Зина Гыниха. Все страшились ее.
В те годы, как бы ни было трудно и строго, все старались держаться едино. На этих бывших помещичьих землях и в строениях трудились животноводы, полеводы, бахчеводы, они теснились несколькими семьями в одной избе, спали на нарах, полатях, топчанах, на полу. На печке-чугунке запаривали брюкву скоту в котлах, это же ели и сами. Радовались лишь тогда, когда с первого урожая давали малый расчет за трудодни. Сходив в Воздвиженку на гумно, получали у Тихомирова на складе по несколько килограммов зерна. Муку засыпали в кипяток, посолив солью «лизунец», получали вкусную кашу «повалиху». Остальное за трудодни получали в отчетный год, на то и жили. Хорошие трудодни получали животноводы за телят. Если у каждой коровницы было 25 коров и еще бык-производитель, то за каждого здорового теленочка, сданного телятнице Дубиковой (Дубихе), давали 15 трудодней.
…Ее воспоминания нарушил шум голосов, она поняла, что пришла на «хутора». Колхозники собрались под навесом у амбара, длинное подобие стола накрыли холстом, где расположили всю снедь, кто что мог принести. Вместе оказалось богато. Мужички, шедшие с бани, были уже говорливые. Сели за стол на лавки, скамейки. Подняли первый тост — за победу, были потом и еще тосты, бражка сделала свое дело: расслабила души до слез. Минутная слабость прошла, наступил черед песен и частушек. Не боясь, спели знакомые и только родившиеся:
Вот и кончилась война:
Пошли солдаты ротами.
А мне некого встречать,
Девчонке, за воротами.
* * *
Воина ты война,
Война меня обидела:
Война заставила любить,
Кого я ненавидела…
* * *
Во Тюбуке — девки буки,
Во Каслях — девки в соплях,
А в Воздвиженском селе
Нету девок веселе!
Нюра посмотрела на запад, где вчера — там далеко — гремела война, а сейчас красное солнце окуналось в воды шумихинских болот, поднимая пар, как будто дым от тех военных пожарищ. Маленько остыв, компания вдарилась в воспоминания о том, как в 40‑х встречали белорусов. Белили им избы кисточкой из осоки, а потом белорусы делали свистки из ивы, плели из тальника лапти, которых местные раньше и не видели. Вспомнили о первых тракторах и комбайнах, о первой трактористке М. Анцигиной, о поварихе Куклевой Вере из тракторной бригады у малой «извястки», как она в мраморном карьере ловила карасей и кормила бригаду, как приезжал к ним Афоня Цангин и Аня Васильева с концертами, с шутками-прибаутками. Вдругорядь интересно было видеть журавлей, садящихся на луг и важно ходивших между коровами, высоко поднимая ноги, а дети, чтобы поближе их видеть, прятались под брюхами коров.
Разговоры стали медленно стихать, многие потянулись к дому, позевывая, прикрывая рот кулаком. Подлетали на свет керосиновых фонарей и ламп, что висели над столом, первые очень крупные комары. Завтра впереди опять трудовой день, но уже с другим настроением, все-таки конец войне-беде.
…И сегодня, сидя на кухне за кружкой горячего крепкого чая, Анна Ефимовна Допира смотрит на красногрудых снегирей, клюющих ягоды с рябины, и вспоминает о том трудном отрезке ее трудовой жизни в колхозе «Наш путь», но нисколько не жалеет о прошедшем. Она даже рада, что им повезло, не было здесь, на Урале, оккупации, не гремели взрывы, не было разрухи. И пусть не отходили ни на миг от места работы, даже зимой спали на силосных ямах, укрываясь матами из камыша, но все это уже в далеком прошлом.
