«Пошехонец ноне у нас объявился, с Ярославщины. Некрутом, слышь, меня кличет. Потрогал этак моего «Станислава»: «Золотишко-те, говорит, нашей работы, пошехонской. Вот приехал, мол, землякам поклониться: Ионе-строителю да праведному Симеону и от нашей пошехонской Троицы вашей свечку поставить. Симеону-те ныне триста десять лет стукнуло». У меня, конечно, от его баек глаза на лоб: «Пошто знаешь, что триста десять?» — «Так Иона-то, строитель монастырский, когда сюда пришел?» — «Сказывают, в последних годах Борисова царения. А Симеон-те при чем?» — «Это тебе, некрут, вопрос на засыпку. Пошевели мозгой. За мозгу, знашь, пошлины не берут. А я завтре приду, потолкуем». И пришел ведь, каналья».
Синодик Тимофея Вырина
Три няньки творили-пестовали образ святого праведного Симеона Верхотурского, чудотворца: церковь, наука и народная память. Не скажу: дотошно вынашивали. Скажу: любовно, по-матерински. Каждая свою угоду, свой норов ему угораздила. И каждой из нянек надо низко за то поклониться. Так как имеем мы теперь трепетную возможность, сопоставляя факты и предания, представить себе земной и богоугодный путь будущего святого, сопоставимый со страданиями самого Сына Божьего на земле.
Черный поп
Иона Пошехонец
Кажется, от преподобного Корнелия пошло. Поставил он на Вологодчине келейку и принялся в нее по-тихому братию собирать. Собирал не абы как — умельцев разных выискивал в округе: плотников, богомазов, древоделов. А как наскреб дюжинку, стал им учеников скликать. Словом, образовался этакий скит-мастерская, «общежитие» со строгим, однако, уставом. Что ни постриженик в нем, то рукастый малый. И первый храм, и роспись в нем, и иконы, кельи и подворье — все делалось трудами иноков. И все — на загляденье.
Постригся в той непраздной Корнелиевой обители и сын обывателя из Ростова Великого, став иноком Адрианом — у него с детских лет душа к иконописи лежала.
Много ли прошло, но игумен Корнелий скончался, а Адриана господь надоумил свою обитель завести — в Пошехонье, на родной Ярославщине. И с той же прихотью — приглядывать боголюбивых искусников. С иконой Успения Божьей Матери собственного письма подался Адриан в пошехонские леса.
Место для пустыни выбрал самое что ни на есть уремное — на глухой речке Ухтоме — и стал помалу в таежных же деревушках искать себе подельников. Так и возник на Пошехонье Адрианов монастырь.
В одной из тех пошехонских деревушек набивал руку отцовым промыслом юный сын плотника Прокофия — Ивашка. Об руку с отцом ходил по деревням — кому баньку ладили, кому избу либо поветь, а коли была надобность — и часовенку могли.
Однажды за работой загляделся Иван в себя, задумался и явился ему странник с посохом. Стоит этак, смотрит и говорит голосом, одному Ивану слышимым: «Оставь, отрок, мир, но не посох». Сказал — и сгинул странник. А вскоре и прослышал Иван про Адрианову пустынь. Как ни слаб еще умом-верой был парнишка — годков 16 минуло — а уразумел, что это Никола-угодник велел ему. Известно, что странники являются тому, кто втайне и необъяснимо ждет. «Толцыте и отверзется вам». И ушел Иван в Адрианову пустынь. А когда подняли боголюбивые на берегу Ухтомы церковь во имя Успенья Божьей Матери и кельи монастырские, постригся у игумена Адриана иноком Ионой. Стал у преподобного и иконописного ремесла набираться.
Шел на Руси 1543 год. Было время юного Иоанна Грозного. Суровое время водворения на Москве самодержавной власти. Воспитанный без отца и матери в пору боярской смуты, молодой царь и великий князь давал властвовать в себе то Богу, а то и дьяволу. Оно и в обычном человеке так бывает. Но когда на твоем челе корона, а в руке державный скипетр… Из огня да в полымя жила при нем Москва, а на Москву с той поры и вся Русь начала оглядываться.
И однажды ночью холодным мартом 1550 года нагрянула в обитель шайка грабителей из тех же пошехонских деревень, схватила настоятеля, жестоко мучила, требуя монастырскую казну, и лишила жизни. В поисках заветного ларца с деньгами ворвалась в алтарь, где пребывали в это время трое иноков. Двоих, по словам того же Адрианова жития, замучив в трапезной, убили, а третьему святитель и чудотворец Николай указал путь чудесного спасения. Тем иноком был Иона, рукоположенный перед тем Адрианом в сан черного иерея.
Ларец игумена-настоятеля изуверы таки нашли, но в нем оказались не деньги, а кисти и краски. Содержимое ларца стало основной уликой — грабителей уличили и наказали. А найденные много позднее нетленными мощи преподобномученика Адриана стали и продолжают быть объектом паломничества в ныне существующий в Пошехонье Адрианов монастырь.*
* Ныне в тех пошехонских краях стоит невеликий городок с тем же названием — на рукотворном Рыбинском «море». Внешне он чем-то неуловимо напоминает многоглавый верхотурский посад. Так же величаво парит над ним пятикупольная Живоначальная Троица. В камне она была поднята чуть позднее верхотурской и, кажется, без барочных изысков: ставилась на скромные деньги местного крестьянина.
А еще роднятся городки золотым промыслом. В верхотурской округе, бывало, Дева-птица на него людей выводила. В Пошехонье же ладили из золота, а также серебра и алюминия, тонкие сусальные пленки для золочения и серебрения всякого рода изделий и в том числе орденов.
Но в пору черного попа Ионы лежало на месте городка обычное монастырское сельцо Пертома с деревянной Троицей, позднее переиначенное в Пошехонье. Название городку и округе подарила речка Шехонь — нынешняя Шексна.
Как видим, городок и далекий от нас, и близкий — издавна явленным духовным родством.
Так угодой Николая Чудотворца Мирликийского явился на свет Божий черный священник Иона Пошехонец и снова взял в руки посох. С той поры, где бы ни ударил этот посох, там ставилась церковь во имя Николая Чудотворца, а вокруг нее либо слобода, либо монастырские кельи.
На этот раз святитель вел Иону туда, куда глядела вся православная Русь — на Восток, на уральские татаро-башкирские земли. Здесь доживало последние дни самостийное Казанское ханство, и, как смертельно раненый зверь, селило вокруг разбой и смуту.
На реке Каме, вблизи нынешнего Нефтекамска, издревле стояло башкирское городище. Оно то и дело сметалось казанскими набегами, и решили жители податься вверх по Каме, выбрав высокое место в районе теперешнего города Осы. А прежнее их селище запустело. В ходе русской колонизации эти земли и рыбные ловли царь Иван Васильевич пожаловал звенигородскому Саввино-Сторожевскому монастырю — видно, в память исторических побед над камскими булгарами князя Юрия Дмитриевича, коего благословил на тот успех преподобный Савва Сторожевский. Сюда-то и привел посох Иону-строителя, взявшегося застолбить пожалованную царем монастырскую землю храмом во имя Николая Чудотворца. Он и был заложен в 1552 году. По такому случаю царь Иван Васильевич прислал здешним монахам икону Николая Чудотворца древнего новгородского письма.
Несладка была жизнь монастырей-первопроходцев на инородческих землях. Недолго продержался и этот звенигородский «филиал» — был разрушен и сожжен очередным татарским набегом. Только икону удалось Ионе спрятать в дупле старой березы, растущей на берегу Камы. Место было более безопасное, чем сума или пазуха монаха-скитальца.
Но далеко не пошел на этот раз Иона Пошехонец — образ Николая Мирликийского держал его вблизи. А иконе, между тем, предстояла своя чудесная судьба.
Когда пала таки Казань и здешние камские земли вошли в состав Московского государства, царь изволил пожаловать их именитым и предприимчивым боярам Строгановым.
И вот плывет по Каме торговый караван их судов. У бывших монастырских владений и развалин церкви — что за притча? — встали барки и ни с места. Что ни делали матросы, толку нет. Заякорились разом все суда, а Кама себе течет. И надоумил, якобы, матросов голос помолиться на берегу Николаю Угоднику. Вышли на берег — не головешкам же молиться, а стоит одна береза. Подошли к дереву. Видят — дупло. А в дупле — икона. На ней открытая, окруженная венцом, глава святителя, видна верхняя часть груди и плечи, облаченные омофором. И надпись по-гречески: «Святой Николае».
Молитва чудесно двинула суда. Узнав об этом, Строгановы поставили у березы часовенку, а пришедший на зов иконы Иона-строитель восстановил и храм во имя святого Николая Чудотворца.
Строгановы не преминули в Москву о том чуде отписать, и царь, пребывая, видимо, в богоугодном состоянии, затребовал чудотворную икону назад. Но прежде чем отправить лик древнего письма в столицу, Иона, как умел, снял с него копию. Та копийная икона получила название Николы-Закамского (Березовского). Поселение, окружившее Никольскую церковь, стоит и посейчас с именем Николо-Березовского.
А посох позвал Иону-строителя дальше — вверх по Каме, где затеялась новая русская слобода. Писцовая книга Палицына и Аристова, составленная в 1596 году на предмет обложения оброком камского населения, сообщает нам: «От слободы версты в две, за рекой Камою в казанскую сторону, на берегу под городищем (это — помните? — где башкирам место приглянулось) часовня попа черного священника Ионы Прокофьева Пошехонца да старца Арсения Мезенца, а строит тот государев богомолец монастырь во имя Преображения…».
Но начал-то здесь Иона в 1591‑м тоже с церкви Николая Угодника, и слобода, вблизи которой он заложил монастырь, стала называться Ново‑Никольской. Она положила начало городу, который позднее обрел нынешнее имя — Оса. А на месте недолго жившего монастыря осталось селение Монастырка. Воткинское море-водохранилище, затопившее многие километры берега, пощадило его. Местечко было родиной и обителью легендарного в этих краях гусляра Андрея Кузнецова, безвинно погибшего в годы красно-белого террора. Монастырку Ионы Пошехонца и сегодня еще можно
отыскать на картах Пермского края.
Шел, надо полагать, год 1602‑й, когда явился старцу Ионе тот же странник с нимбом над челом и возвестил о чудесном рождении пока неведомого миру, но богоизбранного младенца Симеона. Возвестил и указал путь неутомимому посоху Ионы-строителя: на Соль Камскую, а потом по наезженной уже дороге Артемия Бабинова к новому граду Верхотурью, увенчанному к той поре главами собора во имя Святой Троицы, которую особо чтил Николай Мирликийский. И дал Иона Николаю Чудотворцу последний свой обет — поднять на Верхотурье монастырь с храмом во имя своего спасителя и наставителя. Будущую обитель Симеона. Пришел Иона в Верхотурье с иконой Николы-Закамского собственного письма.
Сколько лет было тогда Ионе-строителю? Да уж в преклонных пребывал годах.
То, что строение рядом с Живоначальной Троицей монастыря было изволением Николая Чудотворца, ясно видно из грамоты царя Бориса Годунова, посланной на Верхотурье. «Бил нам челом черный поп Иона и сказал: обетен де он устроить на Верхотурье монастырь во имя святого Чудотворца Николы и святых страстотерпец Бориса и Глеба».
Борис и Глеб, братья-князья, мученически погибшие в престольной усобице и ставшие первыми венчанными избранниками новой русской церкви, выставлены Ионой в его челобитной явно в угоду царю Борису (невинная лесть держателю короны). И мы не станем на них заострять внимание, а выделим другие слова царя Бориса: «А сказал: обетен де он устроить на Верхотурье монастырь». То есть дал обет, обещал; обетованный — значит свято обещанный. Кому мог дать священный для него обет Иона Пошехонец, кроме как своему спасителю и водителю по земной юдоли Николаю Чудотворцу?
Грамоте царя, писанной в конце февраля 1604 года (в разных источниках месяц разнится), предшествовала уже двухгодовая усердная работа Ионы, начатая, значит, именно в 1602‑м. Об руку с верхотурским миром. Более поздний источник свидетельствует, что Иона затеял строить храм и кельи «мирскою дачею», то есть лес брал у воевод взаймы, а стены поднимал сам в компании с мирянами. Это подтверждает и царь в своей грамоте: «…и он де по своему обещанию, заняв у вас нашего лесу, храмы воздвигнул». Значит, к моменту челобитной Ионы царю храм и кельи уже стояли. «…а на совершение (завершение. — Ю. Г.) де ему лесу и тесу взяти негде; и вы де без нашего указу на совершение лесу бревен и тесу не дадите и того на нем заемного лесу, который у вас имал он на храмы, правите».
Ситуация, выходит, сложилась такая. Очередной воевода-временщик Иван Евстафьевич Плещеев (с характерным прозвищем Неудача) смотрел-терпел мирскую храмовую суету под началом черного попа, еще до его воеводства начатую, и усомнился: надобно ли тому попу потворствовать в выдаче леса, гвоздей и прочей строительной потребы. У воеводы в эту пору и государевых строительных забот хватало. То и дело слала Москва на Верхотурье плотников для поделки судов — хлебные запасы отправлять в сибирские города. И велелось тех плотников селить в обжитых вогульских юртах, обеспечить работой. А тут этот настырный черный поп со своей монастырской затеей. Как-то еще Москва на нее глянет. Неудача, одним словом.
А Москва… Москве, казалось бы, тоже не до черного попа. Но это только казалось. Русь в очередной раз стояла в эти дни на грани. Той же весной, когда писалась грамота царя Бориса, Гришка Отрепьев (будущий Лжедмитрий I) нашел противу Москвы поддержку польского короля Сигизмунда III и сандомирского воеводы Юрия Мнишека. За помощь одолеть Борисов трон он пообещал Речи Посполитой Северские земли и Смоленск, а воеводской дочери Марине Мнишек в качестве «удела» — ни много ни мало Великий Новгород и Псков! А русскую церковь вознамерился отдать под власть Папы Римского. Такие вот назревали перспективы.
Так случайна ли, скажите, была эта грамота верхотурскому Неудаче в поддержку монастырской инициативы черного попа? «…и нам бы его (Иону. — Ю. Г.) пожаловати, того заемного лесу имати на нем не велети, и велети ему, на совершение храмов, и на кельи, и на ограду, бревен и тесу дати… и вы бы на черном попе на Ионе того заемного лесу правити не велели…». Стрелец Степанка Карпов привез грамоту воеводе «июля в 19 день». А в октябре того же 1604 года отряды самозванца перешли русскую границу, заняли Чернигов, Путивль, Белгород, Воронеж, Кромы и еще другие южные города. Началась на Руси очередная гражданская бойня.
А на Верхотурье ставился монастырь — мирянами и немногими насельниками. Первый православный монастырь за Камнем. Иона Пошехонец был его архитектором и распорядителем стройки. В свои, кажется, 75 лет он еще умел держать топор, класть венцы, поднимать купол на церкви Николая Угодника. Иван Плещеев и градский голова Матвей Степанович Хлопов больше не ставили ему палок в колеса. История, она изменчива, как своенравная река. А вера… Вера дело горнее. Последнее из людских упований.
Возле трона вон теперь чего началось. Весной 1605 года Борисовы
войска осадили занятые самозванцем Кромы — их защищали донские казаки, они, как всегда, умели скоренько стать под знамена очередного самодержца. Острой саблей думали.
В Верхотурье в пору той смуты был поднят Ионой храм во имя святого Николая Чудотворца с приделом св. мучеников Бориса и Глеба. Первой иконой в том монастырском храме была водружена икона Николы-Закамского собственного его, Ионы, письма. (В одной из царских грамот читаем: «Образ де местный Николы Чудотворца выменял он собою». Слово «местный» может означать и то, что образ этот местного уральского письма, и то, что он основной в иконостасе. Слово «выменял» здесь не в смысле обменял на что-то: образа в церковном выражении не продавались и не покупались, а только «менялись» — слово имело широкое значение. Царь все или почти все мог знать о той иконе, а должное ее творцу и бережителю отдал двумя многозначащими словами «выменял собою», т. е. сам иконой озаботился).
Итак, стал Иона-строитель готовить храм к освящению. Испросил у воеводы и градского головы воску для свеч — «12 гривенок с полугривенкою» (в ту пору гривна была еще и единицей веса, заменяя фунт), значит, более пяти килограммов воска вытребовал Иона и 400 гвоздей пробойных для какой-то надобы. Если судить по «полугривенке», рачительный был хозяин: как говорили, с гривенки на гривенку ступает, а полтиною ворота запирает. И в конце 1604 года церковь Николы-угодника в таком «убогом виде» была освящена.
Убогом потому, что не было ни книг, ни утвари церковной. Новая обитель нуждалась и в священнослужителях. Да ведь и сам черный поп Иона пребывал самостийным строителем и устроителем монастыря. Строить — означало тогда и держать возведенное. И, помня свой обет Николаю Чудотворцу, отправился Иона-строитель прямо в Москву — в этакую-то смутную пору! И был допущен к самому Борису Федоровичу — как человек, уже царю знакомый.
Царь, надо думать, пребывал в нравственном и физическом угнетении. Русь шаталась. Дни его царения были сочтены. Мысли тревожно роились, но главная теперь была — о душе. Где-то там, за Камнем, куда он, царь Борис, вышагнул многими городами, теперь его же изволением затевался первый монастырь и храм с приделом его святых князей-страстотерпцев. Не их ли судьба и его, Бориса, теперь ждет? Он со вниманием выслушал стоящего перед ним одержимо насупленного старца, длинный и подробный перечень его надоб, заметил, как выдают беспокойство его заскорузлые пальцы, держащие посох, и поманил перстом всегда бывшего настороже дьяка Нечая Федорова. Минуту они о чем-то вполголоса говорили. Иона насупленно ждал.
— Иди с Богом! — только и сказал государь.
Остальное делали дьяк и люди дворцовые. Одна повозка дар государев не вместила. В одной с почтовым стрельцом ехали два двухпудовых колокола, кадило и самонужная церковная утварь: потир (чаша для святых даров), блюдца и лжицы (ложечки для тех же святых даров и причастия) — все оловянные; медные звездица, копие и укропник (чайник, сосуд для теплой воды); ризница: епитрахиль, стихарь, поручи, покровцы; рулонами скатаны семь аршин ситца-выбойки — на издетье престола и на покрывала, холста-крашенины тонкой и толстой двадцать аршин. А в свою кибитку погрузил Иона двери царские для храма и придела, столбцы с сенью, крест воздвизальный; по левую руку поместил образа: Спасителя, Богоматери и Предтечи (по семи икон), Бориса и Глеба, Пречистыя Богородицы Одигитрия и два образа Пречистыя запрестольные, а по правую руку — книги богослужебные: Евангелие, Апостол, триодь цветную, псалтирь, часослов, служебник — это все печатные, а октоих на семь гласов и минея общая — рукописные.
В грамоте, которую держал за пазухой сопровождавший обоз стражник-стрелец, было писано со слов царя, что положено им Ионе-строителю шесть рублей годового жалованья; а помимо него велено подобрать в храм дьячка с платой по три рубля на год и обоих наделить ругой: пашней, сенными покосами и другими угодьями, достаточными для их прокормления. Велено было царем долгу с Ионы «не имати», а, напротив, выдать из государевых запасов еще 15 гривенок воску, полторы гривенки ладану и полведра церковного вина.
С таким вот богатым храмовым обиходом возвращался Иона-пошехонец в поднятый им монастырь.*
*Здесь уместно будет сказать два слова о лукавстве нашего летописания. Вот любопытный образчик. В последней грамоте Бориса Федоровича писано: «… а которого числа черный поп Иона с церковным строением на Верхотурье приедет…». А в «Летописи» В. С. Баранова 1910 года издания вместо «с церковным строением» читаем «церковным сторожем». Согласитесь, что это выражение (явная описка переписчика) несведущего человека легко может натолкнуть на некое философское даже рассуждение. Я и сам, грешным делом, едва не впал в соблазн. А ведь такие «исправления» в нашей летописной практике нередки).
Грамота приказана царем 18 марта. Стрелец, ехавший вместе с Ионой по весеннему бездорожью с обозом церковной утвари по нашей Бабиновке, вручил ее воеводе едва ли не месяц спустя. К этой поре царь-градостроитель Борис Федорович Годунов, так много порадевший Верхотурью, уже отдал на покаяние Богу свою небезгрешную душу. Хоть и недомогал царь, а умер прямо в одночасье — едва, говорят, успели причастить и по древнему обряду постричь в иночество с именем Боголепа. Верного царю окружения почти не осталось у трона. За Борисом последовали убиенные в смуте сын его Федор и мать царица Мария.
Войско перешло на сторону Лжедмитрия I, и он в сопровождении польской шляхты торжественно въехал в Москву. Польско-литовское одоление грянуло на Руси…
Первыми насельниками монастыря в пору смуты, помимо Ионы, было шестеро братствующих пострижеников.
Что-то гибнет и умирает, а что-то только начинает жить.
Вернуться в Содержание журнала
