Когда мы встретились с ней вблизи теряющегося в болотных озерцах истока, девочке-реке по ее виду, юной стати и повадкам было лет шесть или семь. Босоногая, в темнозеленом коротеньком сарафанчике, в острых косичках с цветками желтоголовника, она то и дело обегала калужинки и болотинки, а, обежав, баловалась камушками и песочком, едва скрываемыми водой. Звалась от истока Полуденкой.
Уж так любила поиграть, шалунья. Вот бежит, бывало, Полуденка, закроет ладошкой свои васильковые глазки, глядь, а из-под ладошки откуда ни возьмись то родничок, то ручей или речушка вдруг зажурчат, и Полуденке светлой и холодной водички добавят. Сколько их насобирала девочка-река: Ольховка, Песчанка, Солдатенка, Омелевка, Поскакуха, Завьяловка… Одни бегут себе, другие в болотинках затерялись, третьи иссякли с годами-напастями.
В устье такой вот речушки – Каменки — служивые люди Тобольского гарнизонного полка, все в черных поярковых шляпах, поставили деревянную крепость, желтым сосновым частоколом обнесли, башни подняли и пушки выставили из бойниц – для защиты Полевских заводов от неспокойных башкир. По подолу крепости со временем, как водится, посад зачастил, деревня наметилась. Жители невдалеке железную руду копать принялись, уголь из дерева жгли и подводами, подводами везли на заводы. Иссякла руда, известняк отыскали, потом глину гончарную.
На нас, людей, суетливых, сиюминутных глядела Полуденка снисходительно и покровительственно – как 
смотрит маленькая вечность. Какой-то древней, чутко дремавшей в ней, памятью, помнила девочка-река свое первое имя – Чусва, суровое, похожее на древних вогульских истуканов, что жили в уремных местах ее берегов. Потом истуканов сменили лиственичные часовенки-церквушки, бывало ярко размалеванные каменными красками.
