Жил чудской народ на севере нашей Европы. Лесной, неприхотливый. Жил в согласии с природой — лесом и его обитателями. Не возносился перед ними, но и не заискивал. А владел языком и разными промыслами — охотой, рыбной добычей, гончарным, костяным, деревянным задельем.
Ростом были эти чудины, что мужчины, что женщины, под стать лесу — великанами. Но от природы не брали ничего лишнего — только то, что надобилось им для жизни. Мясо для еды, шкуру для одежды, кость для разного бытового рукодельного обихода. Чудины не умели убивать, а только добывать. Как трава, дерево, зверь и птица добывают себе потребное для жизни. Откуда взялись-пошли, из какой Гипербореи?..
Окружающая вселенская стихия являлась чудинам несколькими взаимосвязанными пространствами. Верхнее населяли духи света и рождения; нижнее наоборот — тьмы и смерти. А человеку и всему живому серединного мира была дана изначальная возможность перевоплощения. Родившийся мог умереть, погибнуть, но мог и возродиться к новой жизни. Мир духов, зверей и людей был общей средой обитания. В таком едином общежитии чудины обретали душевный лад, не делали трагедии из смерти, а вчерашнего врага-добычу легко и естественно обращали в друга.
Не умея убивать, они умели и любили творить. Всякое ремесло: гончарное ли, швейное или костяное — являло в их руках образы, фантазии окружающего мира. Если ладил чудин из глины или дерева нужный ему обиходный предмет, то в этой глине или дереве как бы оживотворял то ли добытого накануне глухаря, то ли рысь, чьей добычей едва не стал его сородич. Способность делотворчества отличала чудинов от прочих лесных обитателей и покровительственно возвышала их над ними. Живой и рукотворный мир окружал этих лесных великанов.
А еще замечали чудины у Неромки этакую всехность. Что ни сработает — все на общую чудскую потребу. А особенно по-тихому любил удивить. Украсит, сказать, соседское жило деревянной невидалью и радуется в сторонке, как чудины языками цокают и головами качают. Для себя одного ничего Неромка не держал.
Между тем, стали теснить чудинов пришлые люди. И ладно бы теснить. Лесные великаны становились легкими жертвами их насилия и жестокости. Пришлецы не были дикарями или людоедами. Убивали не за надобностью или защищаясь, а из привычки убивать на себя не похожих и присваивать захваченное. Безответность чудинов только распаляла их жестокость. И стал редеть чудской народ.
Беда выделила из чудинов Неромку, который сразу вырос в их глазах и стал зваться Неромкуром. Он собрал в племя оставшихся земляков и повел их на восход солнца, встающего из-за каменной гряды. Идти и плыть приходилось незнаемыми реками и нехоженой тайгой. Только сила и умение чудинов да неуемная вера их вожака помогли преодолеть великие трудности пути. А каменная грива, которую они сумели перевалить, на долгое время стала щитом их безопасности. Место для стойбища выбрали на высокой береговой скале, защищенной руслами двух рек.
Как только обрели чудины лад и улеглась их тревога, Неромкур снова стал Неромкой, незаметным и неприхотливым великаном. Горнолесная округа подарила ему новый промысел — меднолитейный. Бродил как-то по каменным россыпям, припозднился и решил заночевать. Привычно добыл огонь и прямо на камнях раздул костер. Утром, когда от березовых и осиновых сучьев осталась только потухшая зола, вдруг разглядел среди серых камней гладкие капельки под цвет сосновой коры. Поднял — а они горячие. Собрал их, а также и все по цвету похожие камешки и начал их так и этак огнем пытать, пока капельки не приняли форму его каменной посудинки. Плавильня у Неромки затеялась с каменной печкой. А со временем он и других чудинов к медному делу приохотил. Медный камень они обращали в предметы домашнего обихода и орудия добычи.
В эту пору объявилась среди чудинов необычная девица. Никто не знал, откуда она взялась, но всем казалось, что была она среди них всегда и всегда же звалась Турой. Почему, сказать, всегда? А умела Тура то и дело менять свой облик. Покажется то птицей, то напомнит ликом белочку, то стерлядкой изовьется… Привычные, знакомые чудинам лики. Но стоило кому к ней приглядеться, остановить момент — никакой белочки-стерлядки как не бывало. Тура и Тура, только в глазах притаилась нездешность.
Тура к Неромке и Неромка к Туре мало сказать, что льнули — по одному да врозь и не видели их чудины. Весь добытый металл изводил теперь Неромка на причудливые образы-личины, более, сказать, долговекие, чем дерево, кость или глина. Похожих одна на другую не было среди личин. Вот человек с лосиной головой и крыльями… Неведомая птица тоже с человеческим ликом… Медведь или росомаха с крыльями и птичьим хвостом… Утка, наделенная головой лося… Свою ненаглядную Туру Неромка всю личинами убрал. И чудинов своим задельем заразил. Металл, который прочие человеки тратили для производства орудий насилия, чудины одухотворяли образами окружающего мира.
Неуемная фантазия чудинов запечатлела в металле их вечную жизнь в согласии с природой, жизнь, в которой нет места жестокости. Чудины — литейщики и ваятели — преодолев немоту природы и поднявшись над ней своей жизнетворной фантазией, остались ее детьми. Неспособность убивать была тому порукой.
Чудское поселение на прибрежном камне-скале оживило необитаемую прежде тайгу. Великаны множились, строили на берегах речек свои стойбища, жилища и мастерские. Реки, горы, урочища обретали у них имена. На деревьях и скалах чудины оставляли свои письмена, знаки и рисунки. Все вместе эти чудские писанцы явили им подробнейшую карту округи, иллюстрированный путеводитель, книгу, наполненную самой разной информацией в образах и знаках. Жизнь тайги перестала безмолвствовать, обрела первые страницы истории.
Но и здесь, за Камнем, достали их вооруженные пришельцы, поставившие свой разум на службу насилию. Все более сужалась их петля вокруг чудских стойбищ. Не умея и не желая защищаться, великаны гибли, становясь легкой добычей пришлых людей, хищных и жестоких. Чудские стойбища обращались в нежить.
И опять Неромка — уже взрослый великан — обрел имя Неромкура. Чудины смотрели на него с надеждой. Только их неприступная крепостца, окруженная двумя реками и рвом, еще не давалась пришлецам.
Тревогой полнилось стойбище чудинов. Что ни день теряли они охотника, не вернувшегося с промысла. Кормились редко забредавшими на их скалу животными и случайно залетевшей птицей. Неромкур без устали мастерил хитроумные луки, силки и ловушки, но и они все чаще оказывались бесцельными и пустыми. На реку чудины опасливо спускались по ночам, чтобы с факелом и острогой добыть немного рыбы, набрать воды.
Только Тура по-прежнему не ведала печали. Звеня медными личинами, носилась она по округе без устали и страха. То и дело меняя облик, оказывалась то на вершине сосны, опасно склонившейся над речным обрывом, то ящеркой ускользала в чащу леса, то вдруг пугала чудинов фигурой ставшей на дыбы медведицы. В иные дни навовсе исчезала она из стойбища, и тогда Неромкур не находил себе места, заделье валилось у него из рук. Все реже чудины видели их вместе.
А однажды Тура вернулась в стойбище не скоро. Ее левая рука выше локтя была обмотана листьями папоротника и перевязана тонким корнем кедра. Под листьями запеклась кровь. Выслушав краем уха горькие упреки Неромкура, Тура вдруг замерла и долго-долго смотрела на него нездешними глазами.
— Ты давно не дарил мне личины, Неромка, — сказала Тура.
— Но ты ведь забыла ко мне дорогу, — ответил он.
— К тебе так много дорог и кроме моей. Ты должен выбрать, Неромка, — меня или стойбище. Мы уйдем — двоих пришлым людям не взять. Мы найдем другое место и начнем новое племя — племя новых людей…
Тура все ближе подходила к Неромкуру и с каждым шагом менялся ее облик.
— Выбирай, Неромка… — слышал он то ли голос птицы, то ли далекий рев неведомого зверя. Тура была все ближе, а голос слышался издалека и замирал вдали: — Выбира-а‑а‑ай…
Было раннее утро. Красный солнечный круг только-только показался из-за горизонта, и умывались в его лучах лишь верхушки сосен на высокой скале. Но уже просыпалось тревожное стойбище. Там криком занялся младенец, затеялся спор… Голосами и звуками наполнился лес, вернув и Неромкура к его повседневным заботам. Он стряхнул наваждение и встретил рядом темные, как остаток ночи, глаза Туры. Она уже знала, что Неромка ответит не ей, а проснувшемуся вокруг них стойбищу.
— Тогда прощай, Неромка, — сказала Тура и стала, пятясь, отступать в сторону речного обрыва, опять бесконечно меняя лики. Пятилась медленно, играя и позванивая личинами. Но вот она уже у самого края, держится за ветку сосны, повисшей над обрывом.
— Стой, — сначала прошептал, а потом закричал Неромкур и бросился к ней. — Сто-ой!
Но Тура уже отпустила ветку и шагнула вниз. Неромкур видел, как у самой воды вдруг замедлилось ее падение, расправились широкие крылья, и большая черная птица, едва не касаясь воды, взмыла и понеслась над рекой по ее течению.
А чудским великанам надо было жить: охотиться, кормить и растить детей. Вылазки за пределы крепостцы становились все опаснее и невозможнее. Убивать самим или погибнуть — таков был выбор племени. Неромкур и все чудины выбрали нижний мир. Под приглядом Неромкура оставшиеся в живых чудины соорудили углубленный навес-погребение на невысоких столбах с жердяной крышей, покрыли его несколькими слоями земляного наста. Собравшись в этом погребении, они принялись подрубать столбы и обрушивать крышу на себя. Последним был удар великана Неромкура…
Вернуться в Содержание журнала
