…И Федор ушел не в темноту и небытие, как раньше, а в сон.
Снилось довоенное, допризывное лето: солнечный день; квартира с высокими потолками; сестра вешает на стену новый радиоприемник; на гладильной доске — форма электротехнического техникума, которую Федору носить так и не пришлось.
Снилось, как он уже в другой форме, зеленой, армейской, бежит по улице деревни, кажется, Вешки, и кто-то — или что-то — толкает его в липкую грязь.
Зацепило. Пройдет.
Федор проснулся, глотнул жадно сырой подвальный воздух. Жарко. Жар. В губы ткнулся щербатый край кружки — вода. Все повторялось не первый день: размытое пятно света, серые стены, серая шаль и юбка, черные волосы рамкой вокруг расплывающегося бледного лица и тихий голос:
— Нитшего, нитшего, все-о будет хорошо…
И Федор снова проваливался в сон-воспоминание, снова пятился с ротой по раскисшим дорогам от границы к сердцу Великого Дола, сдавая город за городом, село за селом «жукам» — кунландским солдатам в серо-черной форме.
Война началась в конце лета, и весь Великий Дол был уверен: это ненадолго. У нас самая лучшая армия. У нас пушки. У нас танки. У нас авиация. Но армия продолжала отступать, а «жуки» все дальше расползались по Великому Долу, несли свои серые знамена с лепестками черного пламени. Те доляне, что выжили, бежали на северовосток, сами с серыми неулыбчивыми лицами, и говорили одно: «Это — надолго». И молчали о том, что это, скорее всего, навсегда. Беженцы каждый день были настороже, как уличные кошки, и даже среди ночи были готовы схватить узелки и идти дальше. Те, кто приютил их, — румяные горожане, загорелые селяне, — успокаивали, говорили: «Не может такого быть! До нас «жуки»
не доберутся». Но приходил день, и все они вместе бежали на восток, теряя сумки и чемоданы — или
просто выбрасывая их в спешке. К осени захватчиков, подошедших к самой Тире, столице, уже клопами называли. Бледных жуков с черными пятнами на спине Федор видел, клопов — нет, но разве это важно?…
