Сегодня Тиль забывает прясть. Её лицо обращено в прошлое — угли в камине тускнеют и взрываются
искрометными речами, когда она обращает взгляд в его жерло. А в прошлом светлый летний день полон птичьим щебетом и журчанием речушки, в которой молодая девушка болтает ногами, сидя на берегу и подобрав подол платья, чтобы не намочить. И память вновь швыряет испугом топот копыт, лай собак и крики загонщиков. Режет глаза великолепием королевской охоты. Пугает грубым хохотом и тычком копья. А затем догоняет «дичь», валит её и лишает прежней жизни…
Никто не спасётся от цепких пальцев памяти, выковыривающей красные образы.
Вот кого-то выгоняют из деревни, обозвав шлюхой, едва понимают, что этот кто-то носит дитя. Эти
люди знают, что дитя зачато в насилии? Нет. Ведь ты никому не сказала об этом, Тиль. Да и кто бы поверил тебе?..
Вот голод и холод скитаний, превративших тебя в дикого, загнанного зверька, выживающего в лесной чащобе. Вот кровь на твоих бедрах… осклизлая земля… торфяная яма, землю которой ты напитала соком несостоявшейся жизни, навсегда породнившись с болотами. Вот закутанная в чёрное фигура Матушки Фра, с коротким хэканьем взвалившая тебя на плечо и унёсшая в свой Дом на Трясинах.
И вот — тридцать лет прошло — а прошлое возвращается, чтобы тасовать красные образы, как гадальные карты, и, повинуясь ему, твои красивые пальцы, Тиль, путают и рвут кудель… Ах… Кому-то не повезло…
Неспокойствие клубится дымком из-под одеяла золы…
