Одиссей не уплыл на Итаку. Проводил взглядом восемьдесят кораблей Нестора – все остальные вожди остались, надеясь на удачный штурм, – и полез в чрево коня.
Внутри было неудобно. Тесно, душно и воняло потом. Сорок воинов разместились с трудом – набились так, что ни шевельнуться, ни вдохнуть лишний раз.
– Мало, – горячился Агамемнон, оставшийся снаружи. – Если б хотя бы тысячи три…
– А лучше все войско, – очень тихо проворчал царь Итаки. – Чтоб сразу всех зажарили.
– Типун тебе на язык, – буркнул Диомед.
– А ты не слушай.
– А ты прямо в ухо не говори! На кой вообще согласился? Катился бы домой.
– Чтоб потом обвинили, что это из-за меня все сорвалось, – прошипел многоумный. – Итака – не Илион, осаду не выдержит. Меня-то здесь спалят, но хоть жена с сыном останутся.
– Да заткнись ты! – простонал сосед с другой стороны. – Или хоть песню смени!
– Я-то замолчу, а вот троянцы…
Троянцы обсуждали долго и громко. Спорили.
Сжечь – или просто сбросить в море, чтоб с костром не возиться.
Синон, двоюродный брат Одиссея, успел вовремя. Рассказал, будто его хотели принести в жертву, объяснил, что конь оставлен в подарок Афине, и намекнул, мол, хорошо бы, чтоб дар богине не стоял за стенами. Случилось чудо: Приам поверил и убедил сограждан. Троянцы быстро подавили нескольких несогласных и затянули деревянную статую в город. На ухабах звякало оружие – казалось, никто этого не слышал.
– А ты… – насмешливо зашептал Менелай, но ему не дали закончить – закрыли рот ладонью.
Итакиец почти начал надеяться, что все закончится хорошо, когда услышал крик. Он узнал голос: пытали Синона. Нащупал на поясе кинжал, проверил, не помешают ли панцири соседей заколоться, когда станет слишком жарко, и приготовился умереть.
