Так, в ежедневных хлопотах я постепенно вникал в работу и тундровую жизнь, узнавал поселковых и окрестных жителей. Конечно, привлекала самобытная жизнь ненцев. В поселке их жило 8 человек, остальные жили в чумах в окрестностях поселка. Большинство из них, кроме самых старых, хорошо говорили по-русски, так что проблем с общением не возникало. Через постоянное общение с ними происходило понимание целесообразности их экзотического образа жизни, сформированного веками, как наиболее оптимального способа выживания в жестких условиях полярной тундры. Они полностью воплощали исповедуемый мною жизненный принцип самодостаточности. Вызывали уважение их жизнеспособность и стойкость, а также природная скромность и чувство юмора. С некоторыми из них я подружился. Мне было близко и понятно их бережное отношение к природе и отсутствие тщеславной мотивации к успеху, к богатству, к лидерству, т.е. того, что сейчас упорно культивируется в нашем «цивилизованном» обществе. Мне нравились их созерцательность и одухотворенное восприятие природы. Будучи природными охотниками и рыболовами, они все-таки уступали в промысле русским профессиональным охотникам. Это происходило потому, что при определенном уровне добычи у ненцев исподволь вступал в действие врожденный тормоз разумной достаточности и они теряли к промыслу интерес. Они жили на этой земле веками, это была их среда обитания, и даже на подсознательном уровне они оберегали ее от истощения. Русские же временщики усердно работали на деньги, безжалостно огребая все в пределах досягаемости. Я говорю сейчас об общих, типических чертах национального характера, как я их понял. Но я нисколько не идеализирую этих людей, т.к. в полной мере соприкоснулся и с их отрицательными сторонами. В первую очередь речь идет о склонности к пьянству. Конечно, нас, русских, трудно этим удивить, и в пресловутой склонности к пьянству северных народов я не увидел ничего необычного. Мне вполне был понятен тундровик, который, после одного-двух месяцев одиночества и отсутствия алкоголя, попадал на факторию, встречался со своими друзьями и отрывался «по полной». Я и сам раньше, приезжая в город после промысла, «гудел» два-три дня. Я считаю это необходимым и даже в некоторой степени полезным мероприятием, нейтрализующим комплексы обыденного сознания и монотонного трезвого образа жизни и реализующим стремление к общению, к празднику, к расширению восприятия и сознания. Как не вспомнить шукшинского героя Егора Прокудина с его жаждой праздника. Каким еще способом в ограниченных условиях тундровой фактории можно этого достичь и чем отличается поведение большинства «цивилизованных» горожан, допустим, на нашем «дне города» от поведения празднующего оленевода? Ответ очевиден.
