Что делать? — думал я, стараясь суетливостью и многословием не выдать свою растерянность. И смотрел то в окно на таёжные сопки, посеребрённые и пронизанные золотом осин и берез, то на больного. Куда делось его ухо? Но мне было не до вопросов, а Иннокентию не до ответов.
Семёновна взяла из-под мышки страдальца градусник и, вглядевшись в шкалу, доложила:
— Температура, доктор, нормальная. Тридцать шесть и шесть.
— Спасибо! — машинально ответил я и подумал, что лишился и этого оправдания отказа от манипуляций. Теперь и она, сделав своё злое дело, и больной сидели на кушетке и ждали моих распоряжений.
— М-да, ситуация! — вырвалось у меня.
Больной, заметив, что я не спешу что-либо предпринять, подал голос:
— Рви его, врач, рви! Четыре дня сюда добирался, да четыре дня назад потребуется. Допёк он меня. И в Усть-Кут мне ехать совсем недосуг. Сезон открылся, зверя бить надо. Будь у меня клещи, какими вы зубы тянете, я б его сам!.. — и он решительным взмахом руки выразил свою готовность расправиться с больным зубом.
— Иннокентий Васильевич! Понимаю я вас, но и вы меня поймите: нет здесь инструментов. Нечем!
Зуб, который измучил охотника и заставил его вернуться из тайги, оказался большим коренным зубом на верхней челюсти. А эти зубы имеют по три корня. Правда, как я при осмотре установил, они были значительно оголены пародонтозом. Но зуб ещё даже не шатался. Характер жалоб, изложенных Марковым, не оставлял у меня сомнений: зуб надо не лечить, а только удалять. Но чем?
— Врач! — снова заговорил пациент. — Сегодня я с трактористом нашим Гришкой разговаривал. Он смеётся, бес: «Давай, — говорит, — я тебе плоскогубцами выдеру». А ну как в самом деле? Конечно, ему я себя не доверю, но вы-то сможете.
— Эх, Васильич, сколько раз он у тебя болел? — строго спросила Семеновна. — Сколько раз тебе Альбина говорила ехать в Усть-Кут лечиться? А ты всё «боюсь» да «боюсь». А ещё знаменитый охотник, на медведя в одиночку ходишь.
