Дядя Степа сидел тогда в одиночке и упоенно читал Александра Дюма, но в это же время, как ясно из тех мемуаров, у него формировался особый метод игры, который потом сопутствовал ему всю жизнь: представиться простаком, сыграть под дурачка, чтобы сотрудники серьезных инстанций забыли тему разговора. Когда в 1947 году началось следствие вокруг литературного объединения при университете, в результате чего был репрессирован талантливый литературовед Рутминский, Захаров опекал двух добровольных секретарей студенческой творческой студии: Риту Степанову, мою будущую маму, и Иду Гвоздеву (в будущем Очеретину). Маму он подбадривал, объяснял ей, как можно отвертеться от вопросов (все основное творчество кружковцев было обнаружено у нее на квартире). Ираиде же Власьевне он с серьезным видом отдал на хранение свои комические песни, считая, что это весьма опасно и аполитично. Ираида Власьевна доблестно отстаивала право автора писать в такой форме. Ее вроде бы серьезно выслушивали, а за спиной, наверное, пожимали плечами: глупость, да и только, никакой враждебной идеологии не нароешь. Это несколько смягчало общую картину, возможно, и позволило ограничиться расправой только с одним из студентов.
