Про родителей Скородела разно толковали. Вроде как сослали их за какую-то провинность в Минусинские рудники, или сами они туда подались. Как бы там ни было, Вавила внуку заместо отца-матери был, на ноги поставил.
К тому времени старик шибко сдал. Шел ему восьмой десяток. Да, почитай, всю жизнь с камнем вожгался, как силешки-то не надорвать? Еще, слава Богу, парня до мастеров довел, а это при ранешних годах редко кому удавалось.
Как стал Устин свою копейку в избу нести, дед Вавила и сказал внуку:
— Шабаш, Устинушко. Дале тебя учить — токо портить. Сам теперича за хозяина будешь, а я, коли не прогонишь, при тебе свой век доживать стану.
— Как так, дедушко, — заотпирался парень, — мыслимо ли дело, чтоб над кочетовым цыплячий верх-от был? Не по-людски выходит.
— По-людски, внучок, по-людски. Али сам не видишь, какой я ноне хозяин? Силы-то только и осталось, чтоб боками печь мять. Как говорится, мне печь — тебе по жизни бечь. Не сумлевайся, Устинушко, хозяйствуй.
Тому и сказать нечего, только руками развести.
А дед Вавила добавил:
— Перво-наперво, женись. Изба без хозяйки — все одно, что чашка без ложки. Да и хочется прежде, чем ты мне глаза закроешь, посмотреть ими на правнуков.
