«Одетые в подвенечные платья, увенчанные цветами …неодолимо прекрасные пляшут вилисы при свете месяца, пляшут тем страстней и быстрее, чем больше чувствуют, что данный им для пляски час истекает, и они снова должны сойти в свои холодные, как лед, могилы…»
Опять Шеховцева турнула меня из класса: народная артистка и заслуженный учитель России прогнала, будто хромую дворняжку, выпускницу Диану Садовскую, лауреата Международного конкурса в Нагойе. Сайонара! Деду что ли нажаловаться, заслуженному деятелю искусств? Мой дед — главный дирижер театра оперы и балета и, как он двусмысленно выражается, «преданный (ей или ею?) друг» Ларисы Марковны Шеховцевой, художественного руководителя нашего супер орденоносного хореографического училища, которое почкованием отделилось от Питерской «школы». В Санкт-Петербурге об этом никто не помнит, а у нас «гудять» о преемственности и традициях все восемь лет обучения. На полу зала, где идет урок классического танца, славные балетные традиции выглядят так: слой слез толщиной в три сантиметра; слой пота; снова детские слезы в ассортименте, переложенные руганью педагогов; опять баррель пота, а вот юный Удвалын, монгол, описался в кустах около рояля — не знал, как по-русски сказать, что ему нужно выйти; слез становится меньше, пота больше; вдруг золотом проблескивает медаль и диплом с конкурса «Пируэт», и снова слой пота…
