С утра предок с опробщиком ушли на вскрываемый полигон проверить содержание золота, и я не медля отправился к брошенной промустановке. Артель наткнулась на нее случайно. Пески здесь промыли в конце пятидесятых годов, никто не помнит о списанной и оставленной в тайге драге.
Любопытство пересиливает страх перед косолапыми, я подбадриваю себя мыслью, что медведь днем на человека не нападет. На полевом стане скука. Взрослые работают по двенадцать-четырнадцать часов, я жалею, что навязался с отцом в командировку.
Неутомимо палит раскаленное солнце. В отличие от прохладного дождливого побережья (низкие температуры на Колыме — постоянное явление). Вдоль заросшей тропинки столбиками застыли евражки, сложив лапки, точно монахи-капуцины. В тополиной рощице отсчитывает годы неугомонная кукушка. Плотное облако комаров колышется надо мной, и я нащупываю в кармане флакончик дэты.
Приближаюсь к проржавевшему, обветшавшему судну. Внезапно на нем раздаются глухие металлические удары. Кого, с какой целью сюда принесло? Обогнув драгу, крадусь вдоль борта в густом ольховнике. Звуки ударов затихают, и охрипший мальчишеский голос спрашивает:
— Всю заплату срубать?
— Всю! — категорично подтверждает тенорок.— Тут работы непочатый край. Стыки сваренных труб, броня скруббера, заплаты, палуба…
— Я два пальца себе раскровянил,— понуро извещает обладатель хриплого голоса и умолкает.
Поднявшись по склону отвала, я нахожусь на уровне палубы драги. Осторожно раздвигаю ветви ольховника. Странная картина предстает передо мной.
