Не успели догореть огни у кибиток, как Наоболак опять встревожился, — вся степь точно застонала под конскими копытами. Заржали лошади, почуяв верховых, и скоро долетел первый топот ханских аргамаков. Это был сам хан Кучум, бежавший из Искера, как загнанный собаками старый волк. В Искере веселились казаки, а хану Кучуму осталась его степь… Степь вспоила и вскормила хана Кучума, и едет он по ней, низко опустив свою седую голову. Не слышит он ни призывного ржания коней, ни лая сторожевых собак, точно он сам остался в Искере, а вместо него на коне едет его тень. Не слышит он и провожающих его мурз и советников; за ним все время неслась убитых им князей, мурз и степных батырей под предводительством убитого сибирского хана Едигера и его брата, Бик-Булата… Неслышными шагами они старались обогнать его аргамака и загородить дорогу, но Кучум точно просыпался и мчался вперед, как бешеный. Только в виду Наоболака отстала от него эта немая свита, и хан Кучум вдруг опустился в седле и изнемог. Лучше бы не видели его старые глаза этого проклятого дня, когда казаки овладели его сердцем — Искером…
— Хан Кучум, мы приехали…— говорил Чин-мурза, ехавший за ним вместе с Хан-Сеидом.
