Никто и не подумал возражать казачьему десятнику — в бою надежному, в грамоте вельми гораздому. Много всякой бывальщины знал он о славных делах предков из времен стародавних, но всем достопамятных.
— Не зря ведь сказано в Писании: «Вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Бог был Слово», — продолжал воин-любомудр. — Вот и я, грешный, иной раз маракую про себя над словцом каким заковыристым и вдруг понимать начинаю, что, к примеру, наше СПАСИБО проистекает от СПАСИ БОГ, а ГОСПОДИН — от ГОСПОДЬ ОДИН. Положим, мы, казаки, в поход подушек не берем. Сподручней нам в степу-то спать, подложив под голову кулак аль седло. А в родном курене, на постелях, кажный под ушко что подкладат? Правильно: ПОДУШКУ! Выходит, одне слова Господь с адамовых времен человеку дал, а другие — люди сами, для обиходу меж собой придумали. Да и куды было деваться двуногим тварям опосля столпотворенья Вавилонского? Когда за гордыню людскую смешал Бог все языки, так что неразбериха вышла. Дается мне, господа казаки, что распонял я, наконец, как перетолковывать истинно значенье и происхожденье многих слов.
Тут один молодой и бойкий слушатель решил испытать словесную ухватку дядьки Афони. Дожевывая кусок ржаной лепешки, он влез в его обстоятельные рассуждения:
— Тады распоясни, Митрич, откелева взялось слово МУКА?
«Премудрый пескарь» слегка помедлил, поморщил лоб и сноровисто парировал:
— Словцо энто хоть малым-мало, а важность великую имеет. Жито, само по себе, рази на полбяну кашу годится. Потому, ипппо во времена незапамятны человеки учухали, что зерно-то можно в порошок истолочь да лепешки испечь, а то и саламату клейку заварить на хлёбово. Токо поди-ка потолки его в ступке аль потри меж двух камней — тута помучиться шибко надобно! Вот и дали ему прозвишше МУКА от слова МУКА, стал быть, аль МУЧИТЬ.
— А и то, братцы! Во голова-то! Все просто и ясно, как божий день! Пошто до энтого никто не допер боле, окромя нашего Потанина?
