МАНГАЗЕЯ БЫЛИННАЯ
Да из орды, золотой земли,
Из тоя Могозеи богатые,
Когда подымался злой Калин-царь,
Злой Калин-царь Калинович
Ко стольному городу ко Киеву
Со своею силою со поганою.
Этот отрывок из былины об Илье Муромце и Калине-царе впервые опубликован в 1930 году. Нас в нем прежде всего интересуют «Могозеи богатые». Сразу вспоминается сибирская Мангазея. Естественно, что русский сказитель связывал татарского царя Калина с северосибирским городом. В сознании простого народа «златокипящая Мангазея» была символом Сибири.
Русские знали о Мангазее давно, уже в начале семнадцатого века она вошла в устное творчество. Большинство былин записано на Русском Севере, примыкающем к Бёломорью, устный эпос продержался здесь вплоть до нашего века. В поморской среде Мангазею помнили особенно, ибо в былинные времена хаживали в мангазейские края.
«Мангазея, наиболее привлекательный и в то же время полный опасностей район Сибири, была включена в текст былин как страна сказочно богатого, могущественного языческого царя и смешалась с основными, отрицательными для древнерусского правящего класса персонажами былин — татарами»,— писал известный советский северовед профессор Б. О. Долгих.
О названии Мангазей ученый высказал версию, которая сегодня укрепилась в науке. Название Мангазея (Молгомзея, Мунгазея), считает он, произошло, по-видимому, от названия ненецкого или энецкого рода Мокасе, кочевавшего на нижнем Тазу. Еще в 1629 году по Мангазейской ясачной книге в Худосейском зимовье (река Худосея — правый приток Таза) платило ясак 50 человек рода «Мангазея», принесших 155 соболей. В царствование Федора Иоанновича лучшими соболяхми в России, наряду с печорскими, были мангазейские, шедшие из земли, где была впоследствии основана Мангазея.
Обильны «мяхкой рухлядью», благодатны были берега реки Таз, но сюда шли только смелые и отважные — долгий путь был опасным. В первой половине, июня 1643 года из Тобольска курсом на Мангазею двинулся небольшой караван из двух кочей. Первый принадлежал дьяку Григорию Теряеву, второй— тобольским торговцам. Через два месяца пути кочи с трудом добрались до Русского заворота. Здесь разыгрался сильный шторм, «учело», как свидетельствует очевидец, «погодою кочи бить».
В Тобольск были посланы гонцы с известием о «погроме». На один уцелевший коч набралось семь десятков пассажиров. Сидение на мели затянулось на восемь недель. Служилые и торговые люди оказались в осаде: племя воинственно настроенных береговых самоедов не выпускало пришельцев с корабля.
В начале ноября дьяк решил пробиваться в Мангазею «нартным ходом». Самоеды не прекращали преследования до устья Пура. На восьмой неделе хода достигли устья Таза. До Мангазей оставалось почти четыреста верст. А провиант заканчивался. От истощения и голода умерло полсотни человек. Сам дьяк похоронил двух дочек, племянника. В Мангазею он послал самых выносливых. Они дошли до острога и передали «весть». Остатки отряда тем временем продолжали путь по берегу Таза. У Леденкина Шара Теряев сказал:
— Всё.
Рядом с ним остались замерзать жена и дворовые.
Тех, кто еще мог передвигать ноги, возглавил «сын боярский» Дмитрий Черкасский. Путники ели ремни, камусы с лыж, собак — «неволею души свои сквернили». В Сухаревом зимовье их, обессилевших, и нашел молодой князь Федор Ухтомский — сын мангазейского воеводы, посланный навстречу дьяку…
Несмотря на опасности, российский люд стремился в Мангазею, пробирался дальше, «встречь солнцу», расширяя границы русского государства. .
ЗАЕЗЖАЛ В ОБДОРСК ШТАБС-ЛЕКАРЬ…
Видимо, военные медики начала прошлого века получали широкое гуманитарное образование. Впрочем, Василий Николаевич Шавров мог быть и исключением, и тогда надо признать, что захолустному Обдорску просто повезло — его посетил весьма образованный человек. Это произошло незадолго до 1826 года. Дело в том, что штабс-лекарь составил «Краткие записки о жителях Березовского уезда» и в 1826 году преподнес их бывшему тобольскому архиепископу Евгению Казанцеву. Почти полвека спустя «записки» опубликовал О. М. Бодянский, издатель «Чтений в императорском обществе истории и древностей Российских при Московском университете».
«Записки» штабс-лекаря — одно из первых этнографических описаний коренных обитателей Обского Севера. О самом Шаврове не сохранилось никаких биографических сведений. Судить о нем мы можем только по его произведению. Автору присущ доброжелательный тон. Он ни разу не употребляет слов «дикие народы», хотя применительно к коренным северянам — остякам и самоедам — такие эпитеты были весьма в ходу.
Вот как описывает он характер остяков (хантов): «В отношениях общежития они дружелюбны, гостеприимны, услужливы, откровенны, но, живя более по внушениям природы и не зная правил строгой нравственности, не могут противостоять порывам страстей, и потому как в дружбе, так и в гневе чрезвычайны».
Трудно удержаться, чтобы не процитировать раздел «Женщины-самоедки, их наружность и характер» — этот гимн самоотверженности и красоте ямальской тундровички. «Женщины-самоедки, несмотря на кочевую жизнь и окружающие их жестокие морозы свирепого Севера, имеют довольно нежные и приятные черты лица, и весьма многие из них в сем отношении не только могли бы быть украшением столиц, но даже образцами красоты для живописцев и ваятелей. Рост имеют весьма умеренный, мало из них тучных, и все вообще бодры и здоровы. Сему причиною, кажется, не иное что, как частые переходы из одного места в другое и всегдашнее пребывание под открытым небом.
Их поэзия в душе, а не в красивых приемах».
В канун Нового года Шаврову удалось побывать на хантыйском богослужении и он деликатно описал обряд идолопоклонничества.
В «Записках» Шаврова есть разделы: «О музыкальных инструментах, музыке и пляске остяков», «О многоразличности хантыйского языка».
Врач Шавров не только разобрался в музыкальном искусстве хантов, но и сделал лингвистическое открытие. «У всех остяков,— пишет он,— можно приметить довольно европейских слов, исключая принятых из русского языка, например: ариа — песня, мана— иди, месер — нож, понс— положи, йя — да, и тому подобное, что, кажется, может служить доказательством первобытного их пребывания в Европе». Это было написано задолго до исследований Александра Касрена, который квалифицированно разобрался в связях угро-финских и индо-европейских языков.
ЗАГАДКА СИБИРСКОГО МАСТЕРА
В 1939 году академический музей этнографии в Ленинграде приобрел шесть «шторок». Начали выяснять происхождение панно и личность создателя росписей по миткалю. В библиотеке Географического общества была обнаружена картина «Ярмарка в Березово». Подпись та же, что и на «шторках» — Николай Шахов. Автор поставил и дату— 1855 год. Дата смутила исследователей, ведь шесть «шторок», как считал их первый исследователь академик Л. Н. Майков, были писаны при Екатерине II, то есть как минимум 63 годами раньше.
Заведующая отделом фондов музея этнографии К. А. Болыпева (она погибла в ленинградскую блокаду) сделала предположение, автор шести «шторок» — художник восемнадцатого века — не оставил своей подписи, а Николай Шахов — просто копиист, который скопировал их с неизвестного старинного оригинала. Вторая версия исследовательницы учитывала тот факт, что в Тобольской губернии, в северных ее уездах, фамилия Шахов широко распространена. Поэтому могли существовать двое Шаховых— старший и младший, отец работал во времена Екатерины, сын — позже.
Что же изображали сибирские «шторки»? Автор дал им названия: «Обдорский князь», «Губа морская», «Обдорская крепость», «Казымский городок», «Река Казым», «Волости Сосьвийской промыслы». На «шторках», приблизительно в полтора метра длиной и сантиметров восемьдесят шириной, изображены сцены рыбной ловли, охоты на дикого оленя, медведя, добыча уток луками, устройство жилищ и хозяйственных построек, одежды, занятия женщин.
Болыпева считала, что в произведениях можно увидеть следы влияния русской иконописи, китайской и русской живописи, гравированных старинных карт, имевших хождение в самых отдаленных провинциальных селениях. Она делала вывод, что стилистически панно могут быть отнесены только к последней четверти XVIII века.
Иной точки зрения придерживался этнограф В. Н. Чернецов. Он считал, что панно были созданы Николаем Шаховым в середине девятнадцатого века, до 1849 года, когда они поступили во Всероссийское географическое общество, а «Ярмарка в Березово» создана чуть позже. Он аргументировал мнение тем, что исполнительские манеры «шторок» и картины схожи. К тому же на одной «шторке» изображена церковь в Сортынье, которая появилась в послеекатерининское время.
Какой из версий отдать предпочтение? Пожалуй, каждая из них имеет право на существование — фактов для доказательства слишком мало. Ясно одно: на Тобольском Севере работал одаренный художник Николай Шахов, создавший ценную иллюстрацию жизни хантов, манси и ненцев. Его «шторки» стоят доброго тома этнографических описаний. На одном из панно изображен Обдорск с двумя высокими колокольнями. Правда, Шахов на этот раз изменил своей строго реалистичной манере и на заднем плане поместил… пальмы. Зато на других панно можно увидеть достоверные изображения ненецких старшин и их князя, в деталях рассмотреть промыслы хантов и ненцев в низовьях Оби и Обской губе.
ЦЕНА ПРОЕКТА
«Это огромный в мире пустырь, непригодный для жизни и ценный для государства только как место для ссылки»,— так с жандармской прямотой царский генерал Андриевич в середине прошлого века отозвался о Сибири. Вот из такого пренебрежения к ней, наверно, и родился проект, о котором хочется напомнить.
В 1871 году в типографии Киевского губернского управления была издана брошюрка в бумажной обложке с названием «О наводнении Арало-Каспийской низменности для улучшения климата прилежащих стран. (С картой берегов Каспийского и Аральского морей)». Автором ее был киевский инженер Я. Г. Демченко.
…Началось с того, что в седьмом еще классе ему было задано сочинение на тему «О климате России». Зависть к климату западно-европейскому «навела на мысль об улучшении климата отечественного».
Проект, который сам автор называет «довольно фантастическим», «незрелым», можно обозначить так: Обь впадает в… Аральское море. Демченко формулировал: «Если с одной стороны прорыть водораздел между Убаганью и Тургаем и углубить на сколько потребуется русла последних, а с другой — запрудить Обь у места соединения ее с Иртышом так, чтобы она поднялась до уровня окружающей равнины, то есть на высоту около 35 сажен против настоящего уровня, то Обь, наводнив свою долину и долины впадающих в нее рек на известное расстояние вверх от запруды, или, иначе говоря, образовав ветвистое озеро на месте речных долин своей области, потекла бы по направлению тобольской равнины, прорытого канала и долины Тургая прямо в Аральское море». Это бы, по мысли Демченко, принесло человечеству неисчислимые блага. Он искренне полагал, что проект устраняет «природный недостаток» сибирского рельефа, считая, что Иртыш, Обь да и Енисей текут на север «напрасно»: «своими обильнейшими водами питают напрасно холодные тундры Северной Сибири, опресняют во вред Ледовитое море».
Конечно, в фантастическом проекте есть какие-то разумные мысли, но согласиться с его основным постулатом невозможно. Ведь Демченко полагал, что за улучшение климата Арало-Каспия можно заплатить климатом Сибири, и не считал это, кстати, большой ценой. «Эти проекты,— заключал он свою брошюру,— не суть результат каких-либо особенных качеств людей, ими занимавшихся, а просто — дело времени, с течением которого и успехами человеческого знания известные открытия и изобретения делаются НЕИЗБЕЖНЫМИ».
Нам нет нужды спорить с киевским прожектёром, жизнь тем и хороша, что в ней встречаются такие необузданные мечтатели. Жаль, что и столетие спустя находятся люди, которые на сложный мир нашей планеты, где все взаимосвязано и взаимозависимо, смотрят столь же романтически, как дилетант из Киева.
НИТКИ ИЗ КРАПИВЫ, КОВРЫ ИЗ КАМЫША
В 1894 году тобольские промышленники готовились к сельскохозяйственной и кустарной выставке, которая проводилась в Кургане. По этому случаю тобольский губернатор поручил губернскому статистическому комитету подготовить обзор крестьянских промыслов. Он был опубликован в «Еженедельнике Тобольского музея». Какая же промышленность бытовала в Нижнем Приобье почти столетие назад?
В Обдорской волости изготовлялись весла, лопаты, корыта, чашки, изготавливали луки (до сотни штук в год). В юртах Полуйских, Шурышкарских, Вайтважских, Сыропугорских жили мастера, которые из драни лиственничного дерева и тонких корней кедра плели рыболовецкие ловушки, морды. Лабытнангские юрты славились тем, что там изготавливали веревки из трав, причем в большом количестве. В Обдорске имелись мастерицы по выделке ковров из камыша. Был развит промысел серы из кедра, ее смешивали с собачьей шерстью и употребляли для смоления лодок. Жители Харпослинских юрт имели приработок, изготавливая трут из березовой губы. Он применялся вместо спичек при добывании огня. Спички в здешних местах считались роскошью. Харпослинцы поставляли ежегодно десять пудов такого трута, еще 15 пудов березового «огнива» поступало из юрт Кунатовской волости.
Пользовался спросом у местного населения и отлип — стружки тала, которые заменяли полотенца и салфетки. Отлип изготавливали из ивняка.
Швейная, если ее можно так назвать, промышленность базировалась в Обдорске. Из оленьего меха шили малицы, гуси, ягушки, пимы, треухи, рукавицы, парки.
Куноватцы специализировались на изготовлении принадлежностей для упряжи, на которую шла оленья кость. Здесь же делали черенки для ножей из рогов готовили клей. В Куноватских юртах пряли также нитки из крапивной конопли и оленьих жил.
Умелый, мастеровитый обитал здесь народ!
САМЫЙ ЮНЫЙ
В середине восемнадцатого века замечательное по своим результатам путешествие в северную Сибирь совершил ученик Ломоносова будущий академик Василий Зуев. Считалось, что он — самый юный ученый путешественник, побывавший в этих краях: в ту пору Василию исполнилось 18 лет. Однако недавно архивисты уточнили дату и оказалось, что Зуев во время Ямальской экспедиции был на два года старше. Слава самого юного перешла к другому исследователю.
Доктор зоологии, профессор Константин Михайлович Дерюгин в истории науки известен как замечательный организатор гидрологических исследований Мирового океана. Российское географическое общество присудило ему большую Золотую медаль. В течение полутора десятка лет Константин Михайлович возглавлял Петергофский естественнонаучный институт. А свою первую экспедицию — Дерюгину в ту пору было всего девятнадцать лет — он совершил на сибирский север.
Эту «экскурсию» субсидировали Санкт-Петербургское общество естествоиспытателей, зоологический музей Академии наук и Русское антропологическое общество. Из Тюмени «экскурсант» добирался до обдорска на попутных пароходах. От Самарова продолжал путь на север на вместительном каюке, который ему удружил известный в этом селе покровитель путешествующих местный крестьянин Василий Земцов. 27 июля каюк причалил к обдорской пристани.
Денег у ученого студента было немного, и нанять нужное количество оленьих нарт для поезки к Полярному Уралу оказалось не под силу. Но в сельце уже знали об исследованиях. На помощь пришел «мелкий рыбопромышленник» И. А. Рочев, который, как писал Дерюгин, «интересуясь наукой вообще и нашей поездкой в частности, решил сопровождать нас на Урал».
Было совершено восхождение на вершину Сухар-Кеу. Перед восхождением путешественников приютили оленеводы-остяки, уступив половину тесноватого чума. Правда, в чуме, ж без юмора сообщает Дерюгин, их встретила «целая армия всевозможных паразитов, не признававших в нас гостей». 11 августа путешественники завершили полярно-уральскую экспедицию и собрались в обратный путь к Обдорску. Они правели еще несколько поездок по Полую, пользуясь лугами «местного обывателя» П. В. Веригина, который одолжил им небольшую яхточку.
В результате студенческой «экскурсии» была собрана довольно обильная коллекция, которая включала в себя почти две сотни образцов таежной и тундровой фауны и значительный гербарий. Коллекцией заинтересовался академик М. А. Мейзбир и Привлек к разбору редкого полярно-уральского материала опытного орнитолога, будущего автора знаменитой «Лесной газеты» Виталия Бианки.
ПО СЛЕДАМ ПОГИБШЕГО СЫНА
В Сибири была в разгаре гражданская война. С тяжелым предчувствием расставался с сыном Александром известный сибирский астроном Борис Петрович Вейнберг. Но девятнадцатилетний топограф был непреклонен. В Северообскую гидрографическую экспедицию он записался простым матросом, но собирался заниматься научными изысканиями.
Предчувствиям отца суждено было оправдаться. Драма разыгралась в Обской губе, в бухте Находка. С перегруженной шлюпки-шестерки, попавшей в шторм, спасся лишь один матрос. Но это был не Александр Вейнберг… Пропали и его картографические зарисовки.
Вейнберг-старший Севером не увлекался, но хорошо помнил наказ своего учителя, великого сибиряка и патриота Сибири Дмитрия Менделеева: «Для успешного и верного движения вперед — лучше всего на один из первых планов поставить завоевания Ледовитого океана!»
Еще стояла над Сибирью колчаковская ночь, но Борис Петрович добился, чтобы Институт исследования Сибири создал комиссию по восстановлению результатов экспедиции, в которой принимал участие его сын, и была снаряжена новая Обско-Тазовская экспедиция. Так как к навигации 1920 года Советская власть в Томске, где находился Сибирский институт, была восстановлена, экспедицию следует считать первой советской на Ямале. Исследования в Обской губе заметно осложняло отсутствие собственного транспорта, приходилось пользоваться редкими в те времена попутными судами. Выручил Алексей Осипов — начальник высокоширотной гидрографической партии, выделил томичам свой флагман пароход «Орлик». Помогли и моряки парохода «Урал».
Исследования велись как в водах Обской и Тазбвской губ, так и на берегах. В бухте Находка трудился целый отряд исследователей — зоологи, топографы, этнограф.
Вейрберг, воспользовавшись оказией, перебрался на пароход «Мария», чтобы вести съемку берегов Тазовской губы. Не реже раза ъ пять минут делались отметки курса, пеленговались приметные береговые пункты, отмечались траверзы, зарисовывались берега. И так — от мыса Круглого до фактории Хальмер-Седе, где еще не ступала нога геодезиста.
В 1921 году «Известия института исследования Сибири» опубликовали крупномасштабную «Карту берегов Тазовской губы и южной части Обской губы» — главный итог экспедиции, посвященной памяти погибшего сына. Такой научной лоцией нижнеобские капитаны до тех пор не располагали.
РАДИОГРАММЫ ШЛИ ЧЕРЕЗ ОБДОРСК
В феврале 1921 года на юге Сибири вспыхнуло кулацкое восстание. Обдорск, где к тому времени смонтировали для карских товарообменных операций мощную радиостанцию, стал связующим центром между Москвой и Сибирью. На всем протяжении от Челябинска До Читы не было станций, которые могли бы поддерживать регулярную связь между собой. В феврале радисты Челябинска передали в Обдорск, что радиосвязь Челябинск — Омск и Екатеринбург — Омск прервана. Через несколько дней московская радиостанция Ходынка сообщила обдорянам: «На вас единственная надежда».
Радиостанция принимала телеграммы, подписанные председателем Совета Народных Комиссаров В. И. Лениным, Главкомом С. С. Каменевым, М. И. Калининым, Ф. Э. Дзержинским, секретарями ЦК партии, министрами молодой Советской Республики. Они передавались в Омск, Читу, Томск, Новониколаевск, Иркутск, Красноярск, Часто радиодепеши с грифом «оперативная», «вне всякой очереди» приходилось посылать «на ветер», в надежде, что они все же будут приняты сибирскими станциями и переправлены по адресам.
Начальник обдорской радиокоманды И. П. Волков вспоминает; 16 февраля радист Михайлов принял морзянку: «Ввиду обострившегося до крайности положения с продовольствием Республики,— телеграфировал Ленин в Сибревком,— предписываю в порядке боевого приказа напряжением всех сил повысить погрузку и отправку хлеба центру и довести до максимума. Ежедневно по прямому проводу сообщайте лично мне и Наркомпреду: наличие хлеба на станциях желдорог, количество подвезенного к станциям хлеба за сутки, погрузка хлеба за сутки, отдельно — центру, отдельно — местная, если был недогруз — причины последнего».
Их было очень немного, обдорских радистов, которые обеспечивали связь. Это Иван Михайлов, его помощник Тит Тушкин. Осваивала нелегкое ремесло бывшая телеграфная надсмотрщица Маруся Волкова, приехавшая в Обдорск с десятимесячной дочкой. Наверное, обдорская станция могла бы И замолчать в самый напряженный момент, если бы не усилия электромеханика Теодора Сарапу. Станция была смонтирована из оборудования акционерного общества «РОНГ и Т» — английского филиала фирмы Маркени, весьма ненадежного в эксплуатации. Теодору с товарищами почти в безнадежных ситуациях приходилось вызывать к жизни замолкавшую станцию. День и ночь дежурили здесь милиционеры, бойцы ЧОН, коммунисты. Радиограммы из центра шли через Обдорск,
НАХОДКА ОХОТНИКА
В 1935 году академик Дмитрий Наливкйн писал: «Можно утверждать, что Арктика обладает значительными возможностями нахождения нефтяных месторождений». По тем временам это был смелый, почти преждевременный прогноз.
А вот еще одно суждение, которое принадлежит отнюдь не геологическому авторитету, а простому охотнику Гыдоямского рыбкоопа Д. И. Зотову.
Весной 1959 года главному геологу Тюменского территориального геологоуправления Л. И. Ровнину принесли письмо с необычным обратным адресом: «Тазовский район, пос. Гыдоямо, начальнику культбазы для передачи Д. R Зотову в охотничью избушку на устье р. Пимеюн».
«По делам службы мне много раз приходилось ездить по тундре и летом, и зимой, на оленях, на собаках, на лодке и т. д. и можно сказать, что тундру я порядочно знаю. Еще в 1941 и 42 годах на Ямале, в районе озер Нёйто и Ямбуто (район Се-Яхи), меня заинтересовали некоторые места в тундре, они наводили на мысль о нефти. Но товарищи по путешествию смеялись, это, говорят, «ржавчина». С тех пор мне эта «ржавчина» не дает покоя. Идешь по тундре, и вдруг тебе встречается нечто вроде трясины, грязь такая, что ли, а поверх грязи этой как будто кто-то вылил ведро нефти или керосина, потому что сильный налет какого-то фиолетового и радужного цветов. Вот мы и ругаемся с Машей, с женой: я настаиваю, что это нефть, а она говорит, надоел ты мне с ней. И все-таки я убежден, что это нефть».
Так безыскусно делился своими наблюдениями арктический охотник. Письмо длинное — несколько десятков страниц, свои сомнения и резоны, адресат поворачивал и так и сяк, понимая, что ложная информация может привести к большим затратам.
Л. И. Ровнин отдал приказ начальнику Ямало-Ненецкой экспедиции И. В. Морозову: «Предлагаю летом 1959 года организовать проверку этой заявки ЦуТем посылки специалиста-геолога на гидросамолете. Работу выполните за счет ассигнований любой партии».
Фотокопию зотовского письма и ровнинского распоряжения подарил мне геофизик с Полйрного Урала Курячий. На оригинале документов дарственная надпись: «Ю. Курячему. На память о давнем совместном маршруте по проверке этой заявки». Я впервые столкнулся с тем, что на память дарят не стихи или книжку, а копии деловых документов.
— Мне было тогда только девятнадцать. Я закончил геологический техникум. Но нашей маленькой экспедицией руководила опытная Аграфена Волкова,— вспоминал Юрий Федорович;— Уверенность охотника была все же преждевременной. Маслянистые пятна на поверку оказались действительно «ржавчиной», металлическими соединениями, растворенными в воде. Требовалось ставить масштабные сейсмопоисковые работы. Но в те годы стояли более важные задачи — ведь вся Сибирь на Нефтяной геологической карте еще выглядела белым пятном.
Так что же, напрасными оказались зотовские резоны? Конечно, нет. Такие «заявки с мест» вселяли уверенность, что нефть в Арктике надо искать. Кстати, в районе Се-Яхи она уже найдена. Пришло время и Гыданского полуострова.— там тоже найдена нефть. А поиск только начат…
«В 1953 и 54-м годах, будучи в Гыдоямо, я несколько раз замечал, что в зимнее время самолеты типа ЛИ-2 сбивались с Курса и уходили влево. Ясно, что компасная стрелка играет тут не последнюю роль. Учтите, что северные пилоты — опытный народ, но все-таки и их стрелка сбивает с толку».
Это из того же письма наблюдательного охотника. Может, недалеко время, когда придется проверить, нет ли в гыданских краях и магнитной аномалии?
ЗАМИНКА НА ВОЛОКЕ
Пропала «Щелья»… Уже несколько дней с легендарного карбаса не поступало никаких сигналов. Последний раз «Щелью» видели у берега Ямала в устье Морды-Яхи. Что-то случилось с отважным помором Дмитрием Буториным и его спутником писателем Михаилом Скороходовым, которые пошли древним поморским путем в Мангазею. Контрольные сроки связи прошли… Спонсоры экспедиции забеспокоились. Ближайшее авиаподразделение — на Мысе Каменном. Местные вертолетчики, конечно, помогут. Но где искать? Крохотный карбас под парусом — иголка в «стогу» многочисленных ямальских речек.
В московской квартире Героя Советского Союза Василия Александровича Борисова раздался поздний телефонный звонок.
— Пропала «Щелья».,. Отыскать можете только вы.
— Собираю чемодан.
Назавтра Борисов уже сидел в командирском кресле «четверки», и МИ-4 шел курсом на Се-Яху. Он давно не бывал в этих местах, но хорошо их помнил.
…С войны Борисов вернулся со звездой Героя. Предложили работу на Севере, где разворачивалось строительство железной дороги Салехард — Игарка. На вездесущем ПО-2 облетел всю трассу, возил изыскателей, садился в самых безнадежных местах.
— Вызывают меня как-то в окружной комитет партии: в Тазовской губе терпят бедствие полтысйчи человек. Во льдах застрял караван барж, которые вел пароход «Адмирал Нахимов». На траверзе рыболовецкого поселка Находка он встретил льДы, развернуться не сумел и вмерз.
На дворе середина ноября, давно пуржит. Ветер страшеннейший. Но делать нечего. Беру ПО-2С (санитарный вариант), трехкабинный, вылетаю к каравану. Вмерзшие баржи и их флагман сверху хорошо заметны. Надо садиться. Но удержит ли лед? Надежно ли промерз? Решаю рискнуть. Но — дал промашку, посадил машину почти рядом с пароходом. Со всех барж народ кинулся к нам. Они ж здесь уже больше месяца кукуют. Но до меня вдруг доходит: если толпа сейчас добежит и сгрудится на пятачке перед самолетом, мы провалимся под тонкий лед вместе с машиной. Что делать? Рука нечаянно задела кобуру пистолета. Не раздумывая, я выхватил свой фронтовой ТТ и пару раз выстрелил в воздух. Бежавшие первыми застопорили. Я поспешил им навстречу…
Весь день «воздушный санитар» курсировал между Находкой и караваном, вывозил первоочередников на берег, На другой день на помощь подоспел еще один ПО-2, командира Прокофьева. Тем временем на берегу укатывали подручными средствами полосу под ЛИ-2…
После того как строительство дороги закрыли, Борисов уехал с Ямала, возил экспедиции на дрейфующие станции, с десяток раз добирался на вертолете до Северного полюса, обеспечивал проводку судов по всей трассе Северного морского пути от Мурманска до Владивостока. Потом ненадолго вернулся на Ямал, помогал геологоразведчикам Нового Порта и Мыса Каменного, первым строителям Надыма.
Вроде бы — возраст! — расстался с этим краем навсегда. И вдруг неожиданный вызов.
Оказалось, что Буторин и Скороходов благополучно дошли до «горба» — водораздельных холмов полуострова Ямал. Это место древнего ямальского волока, жалкие ручейки здешних речушек не судоходны. Экипаж «Щельи» по-бурлацки впрягся в лямки, потащил свой карбас испытанным дедовским способом — волоком. Изрядно пришлось попотеть, но они управились, вместе с карбасом перетащив и подсобную лодку «Щелянку». Но оказалось, что ликовать рано — на карбасе кончился бензин. Бывалый штурман заблудился в многочисленных проточках, а 8 августа уже выпал первый снег…
Здесь, у восточного склона ямальского «горба», и разыскал команду «Щельи» воздушный разведчик Ямала Василий Борисов. Несколько ходок его вертолета — и знаменитая пост-поморская экспедиция продолжила свой путь к «златокипящей Мангазее».
ТАЙНЫ «ГЛАВНОГО ШАЙТАНА»
Две зимы и три лета провел в ямальских тундрах скромный русский ученый-зоолог Борис Житков. Результатом его экспедиции стала монография «Полуостров Ямал». Среди многочисленных открытий Житкова — «Главный шайтан» ненцев Ямала: «семь отдельных куч, стоящих вытянутым рядом в нескольких шагах расстояния одна от другой. Несколько идолов, кроме того, стоят отдельно по одному и по два. Деревянные идолы здесь или обычного самоедского типа в виде коротких обрубков древесного ствола со стесанной наверху головой и грубыми насечками на месте глаз, носа и рта или в виде длинных тонких обтесанных . палок, покрытых группами зарубок по семь в каждой группе. Каждая кучка сядаев считается местом поклонения… Паломники по обету приезжают сюда иногда не только из отдаленнейших частей Ямала, но и из-за Урала».
Житков путешествовал исключительно на оленьих упряжках. Возможности советских ученых, конечно, изменились. Но шесть лет потребовалось зоологу Савве Успенскому, чтобы попасть на мыс Хае-Сале в восточном «углу» Ямала, где скрывался от взглядов ученых Яумал-Хэ («Главный шайтан»). В августе 1970 года ученый попросил пилота гидросамолета пролететь над заветным мысом. Жертвенник они обнаружили, однако не могли подыскать приличное озерцо или речку, на которой можно было приводниться. Азартный исследователь хотел даже спрыгнуть с самолета, но пилот не рискнул на «ученую авантюру».
Казалось бы, повезло в мае 1972 года, когда Успенский оказался у Яумал-Хэ вместе с известным специалистом по ископаемым мамонтам зоологом Н. К. Верещагиным. Но май в этих широтах — глубокая зима, жертвенник скрыт под многометровыми сугробами снега, а ждать, пока уйдут снега, у исследователей не было времени. И только июль 1976 года принес долгожданную удачу. «Главный шайтан» открылся ученому во всем своем великолепии.
Савва Успенский — зоолог, крупнейший отечественный специалист по популяции белых медведей. Чем же привлек его «Главный шайтан» — священное место ненцев? Дело в том, что на этом месте ненцы производили заклание жертвенного оленя или приносили головы убитых «хозяев» арктических льдов. Жертвенник сохранил останки овцебыка — значит, и на Ямале в древние времена водились эти полярные зубры. Ученый насчитал почти две сотни медвежьих черепов, черепа оленей не поддавались счету. Настоящий зоологический музей под открытым полярным небом! Такая удача выпадает в жизни редко — открытие Яумал-Хэ стало настоящей сенсацией. Редкий памятник северной природы должен быть заповедан. Он еще не все поведал исследователям о загадках древней земли.
МОРОШКОВЫЕ КОЧКИ
Сотни строителей, трассовиков, газодобытчиков приезжают в заполярный Ямбург. И первый вопрос: что за название такое? Ненцы, коренные жители Тазовского полуострова, на западном берегу которого вырос современный Ямбург, такого слова не знают. Ни одного похожего по звучанию ненецкого названия в окрестностях не найдено. Эта местность у здешних оленеводов известна как Епоко.
Имя дал Юрий Кушелевский. В середине прошлого века он исследовал эти места на своей шхуне «Таз». Кушелевский — уроженец местечка Ямбург, ныне г. Кингисепп в Ленинградской области.
Но на карте Кушелевского там, где находится современный Ямбург,— пустое место, белое пятно. Проанализировали лоции более позднего времени. И обнаружили Ямбург… на восточном берегу Тазовского полуострова. Рядом находится мыс Юмбор (в переводе с ненецкого — кочковатое место, где растет морошка, «морошковые котки»). Можно предположить, что исходное по звучанию «Юмбор» напомнило Кушелевскому родной Ямбург, и он назвал именем родного города соседний мыс. Позднее, уже в советские годы, здесь появилась торговая фактория.
Но как же Ямбург с восточного побережья перекочевал на западное? Оказалось, что в этом «повинны» первые тазовские сейсморазведчики В 1969 году они начали поиск новой структуры, перспективной на нефть и газ. Маршрут начинался от заброшенной тундровой фактории Ямбург. Поиск был удачным — обнаружили богатейшее месторождение природного газа. Нанесенная на карту структура «Ямбургская» протянулась через весь полуостров. И когда сюда пришли строители и газовики, они дали вахтовому поселку это красивое имя — Ямбург.
Возможно, такая версия удовлетворит далеко не всех. Как же в исконно ненецких местах появилось чужеродное имя, неужели оно не выводится из ненецкого языка? Может, следует поискать?
Этот вопрос я задал кандидату педагогических наук, старшему научному сотруднику НИИ национальных школ Севера Е. Г. Сусой.
— Пожалуй, мы отыщем лишь одно созвучное слово,— ответила Елена Григорьевна,— ямбурка. Это прилагательное, оно означает — продолговатый, длинноватый. Может относиться к озеру, холму.
— Что означает первый корень в многочисленных ямальских гидронимах — Ямто, Ямбуто, Ямсале, Ямеавэй?
— Словом «ям» ненцы означают большой водоем. Ям — это и Обская, Тазовская, Гыданская губы, реки Таз, Пур. Ямбуто — продолговатое озеро, Ямто — большое озеро, Ямсале — мыс у Обской губы, Ямеавэй — илистая река, впадающая в Большой Пур.
— «Перекликаются» ли Ямал и Ямбург?
— Перекличка может быть, если считать слово «ямбург» искаженным ненецким. В ’начале века название полуострова «Ямал» писали так — Ялмал. Делалось это для того; чтобы точнее передать звучание ненецкого слова «земля» — «я». Мы пишем одну букву, но звук ненецкого языка сложнее, точнее было бы писать — ял, ям. Название полуострова тогда бы писалось «Яммал» («земли край»). Но орфографическая традиция остановилась на написании — Ямал.
ПОСЛАНЦЫ ДРЕВНОСТИ
Вначале ничто не предвещало сенсации. Находки на мысе Корчаги, недалеко от Салехарда, были скромными; скребки, скребло, нуклеусы — каменные желваки с оббитыми краями, которые свидетельствовали о том, что эти пластины древний охотник использовал на свои ножи и копья. Леонид Хлобыстин, руководитель Северосибирской экспедиции, старший научный сотрудник Ленинградского отделения Института археологии АН СССР, предположительно определил возраст находок: мезолит. Третье тысячелетие до нашей эры.
Но из специальной лаборатории института, где проводят более тщательные и точные исследования, в частности радиоуглеродным методом, поступил сенсационный ответ: находкам с берегов нижней Оби как минимум семь с половиной тысяч лет.
Более древних орудий археологи на территории севера Западной Сибири не находили. Раньше приоритет в этой области принадлежал Таймыру, где Хлобыстин несколько лет назад обнаружил мезолитические камни шеститысячелетнего возраста.
Сейчас наука располагает вещественными свидетельствами того, что уже семь с половиной тысяч лет назад берега суровой Оби в ее самом нижнем течении были обжиты людьми. Кто они были, древние охотники? Существует гипотеза, что современные ненцы — потомки древнего аборигенного населения Севера и пришедших в нашу эру саянских самодийцев. Судя по всему, каменные орудия принадлежали этим северным аборигенам, мужественно обживавшим полярные берега.
