…Полагаю, что о группе «Ласковый май» я узнал чуть раньше Андрея Разина.
В жаркое лето, когда воздух над оренбургской степью был зелен от пыльцы спорыша, а белые и розовые фонарики цветущей картошки семафорили шмелям, ваш не очень покорный слуга в отпускной расслабленности перечитывал книжку Ф. Зальтена «Бемби» и с каждой страницей все глубже погружался в собственное детство. В Это время на веранде, защищенной ампельными ветвями дикого огурца, появились девочки. Как оказалось, пришли они «брать заезжего журналиста за-жабры».
— Напишите про Юру Шатунова! — потребовали они и включили магнитофон. Раздалась летящая музыка, и голос, -так хорошо знакомый тем, кто спустя два года голосовал за первое место «Ласкового мая» в хит-парадах, с наивной безыскусностью запел о чем-то- простом, мальчишеском.
На столе моем, уложившись в солнечный квадрат, лежала книга в давно знакомом зеленом переплете, с тревожно застывшим олененком на обложке. По загнутым уголкам страниц можно было догадаться, как трудно давались восьмилетнему читателю первые главы, и угадать дыхание, на котором читались последние, С этой книгой мы не виделись почти двадцать лет, я не мог от нее оторваться.
Кассету мы все-таки дослушали. У девочек в глазах стоял требовательный вопрос, а мне вовсе не хотелось пускаться в пространную дискуссию о массовой культуре и отвечать на их «ну, как?»
— Знаете, этот «Ласковый май» — ваши местные радости. Лучше б почитали книжку. Ведь есть же у вас с детства любимые книги?
— «Колобок», что ли?..
— Почему бы и нет? Сказки — они всё на вырост, на любой возраст. Разве «ам!»— и съела — это лиса?! А может, это масскультура?
Я вернулся к «Бемби». Книга щедро дарила воспоминания. Открытие маленьким олененком огромного мира… Как это походило на мое открытие, что мир не ограничен акацией у дома, давшей представление о пыльно-желтом цвете! Гибель оленихи… Дружба Бемби с Фалиной, ласково переросшая в любовь… Радостно узнавалась в Фалине одноклассница, фамилия которой излучала грибной осенний воздух…
Через год я снова был на родине. И опять сквозь зеленые сплетения дикого огурца, явственно Тянулись ко мне три невинные мордашки — Бемби, Фалины и Гобо. А мудрый вождь, невидимый в резких сумерках степной предночи, бродил где-то рядом, прядал ушами на звуки несущихся из конца улицы «Белых роз» и выверял, уводить ли неопытных оленят из зоны досягаемости магнитофона.
И опять появились нарушители деревенской тишины, мои повзрослевшие знакомые. С симпатичной ехидцей спросили:
— А «наши местные радости» переросли во всесоюзные?
Я улыбнулся:
— Ага, я еще в прошлом году хотел дать вам из Свердловска телеграмму: исправьте — слово «ваши» на «наши»…
И рассказал им, как в прошлом году прощался со своей малой родиной. На площади возле вокзала искрился цветомузыкальный фонтан. Струи воды, высосанной из недалекого Урала, изобразив подкрашенную арку, падали на горячий асфальт и испарялись с легким запахом пескарей и лягушачьей ряски. Из репродукторов неслось:
…И снова седая ночь,
И только ей доверяю я.
Знаешь, седая ночь,
Ты все мои тайны.
Под эту песню хорошо вспоминалось. Вспомнилось, как нас, деревенских пацанов, попросили поработать на сеялках. И вот дребезжащие допотопины ползут по черному косогору. Дело нехитрое — следить за ровным током зерна, но утомительное и пыльное. Зато сколько радости дарит вечер, обещающий скорый отдых напряженному позвоночнику, отяжелевшим мышцам. С косогора, с подмостков сеялки хорошо видно, как начинает пламенеть закат над селом. Те закаты неповторимы… Надо весь день смотреть под ноги, на черные борозды, надо, чтобы глаза, забитые режущей пылью, возненавидели монотонность этой черноты, надо в вечер оказаться за селом, на крутобокой возвышенности, откуда горизонт неприневолен,— чтобы суметь пережить вновь ту радость от игры горячими красками, которую подарило детство… Когда я теперь узнаю какое-нибудь новое для себя обозначение цвета и пытаюсь закрепить его в памяти, я представляю степной закат. Читаю: «лососевый» — и вижу извивчатую небольшую полоску над многокилометровой багряной лентой через переход густо-оранжевого… Вот он какой, лососевый цвет… А выше—кремово-сиреневый, тающий в коричневато-бланжевом… После работы мы идем к озеру. Закат уже опал, и кажется, что свет держат лишь белые лилии. Доплываешь до их лежбища и одну выдираешь из донного ила со звуком, напоминающим вздох нутрии. Лилия — для девчонки, фамилию которой я даже сейчас не решаюсь никому сказать, боясь нарушить то счастливое расстояние между нами, которое навсегда замерло так, чтобы протянутая лилия была принята ею…
Знаешь ты без слов —
тебе давно все ясно…
только прячешь взгляд
своих счастливых глаз…
— пел подростковый, с хрипотцой и простительными «петушками» голос, заглушая гул товарняка. И мне казалось, что эту песню я уже слышал. В детстве. За селом, у груды кварцевых глыб, которым от лилий передалось мерцанье ночного света (вот от чего ночь седая), начиналось языческое торжество. Кто-то прикатывал баллон от «Кировца», его поджигали. Столб ревущего пламени косматил ночную темноту, как ракетный двигатель, и сама земля казалась ракетой, уносящей нас в бездну взрослой жизни. Как здорово было расслабиться возле этого импровизированного костра после тяжелого рабочего дня (спасибо тем, кто нарушил все инструкции о детском труде!). Как здорово, что рядом, на расстоянии вытянутой руки, с белой лилией (белые розы у нас не водятся) сидела девочка… Как здорово, что кто-то пел, облекая наши сложные чувства в оболочку ясных слов…
Я полюбил песни в исполнении Юры Шатунова за то, что он мог оказаться на той поляне моего детства. Я принял Юру из детства, из того возраста, когда недостаток эстетической требовательности с лихвой восполняется и искупается искренностью.
Если бы творчество Сергея Кузнецова и Юры Шатунова ограничилось первой, оренбургской кассетой, если бы не пошла писать губерния — все бы стояло на своих местах. Песни, не претендуя на высокое искусство, радовали и согревали бы многих. Местные радости — понятие растяжимое. Кто-то расшифрует седую ночь как мерцание моржовой кости в темном чуме, кто-то — как сияние светлячка под диким фундуком…
Юра пел про ласковый май Оренбуржья. В Абхазии или Якутии май ласков по-своему.
И совсем он другой — май —в Москве.
Отысканная предприимчивым Разиным и импортированная в столицу, группа стала претендовать на высоту, для которой ее возможностей явно не хватало… Именно столичные подмостки разрушили образ и группы, и Юры.
Как всякое явление массовой культуры, «Ласковый май» занял ту нишу общественной потребности, которую настоящее искусство проигнорировало, в данном случае — потребность в беспроблемности. Беспроблемность, как на дрожжах, забродила в условиях социальной напряженности, взаимных обвинений, того поиска истины, который зачастую ведется сейчас методом «анатомирования по живому». Наши кухни превратились в места несанкционированных митингов. Наши разговоры начинаются с еще одной «открытой» информации. Наши сердца разрываются от горя Армении и печальной тоски Афганистана…
Вот тут-то оно и прозвучало: «Белые розы, белые розы…» Расслабьтесь, глубоко вдохните… вашим ногам тепло… Песенный аутотренинг. Теория социального «поглаживания»… венгерское телевидение, к примеру, заботится о том, чтобы в вечерние часы сказать своему уставшему зрителю около десятка комплиментов. Наше тоже спохватилось — правда, на прямую комплиментарность оно не решается, но вот, ненадолго отказавшись от призывов к покаянию и вселенских обвинений, взяло да и показало «Рабыню Изауру». Закрепись слово «фазенда» в нашей лексике чуть раньше — положение «Ласкового мая» в хитпарадах, возможно, было бы рангом пониже.
Впрочем, это уже от них не уйдет. Столичный период «Ласкового мая» кипуче начал разрушать образ группы. Уже тем хотя бы, что проблемы вокруг беспроблемной группы накалились так, как когда-то вокруг рок-движения в целом.
Значит ли это, что Юре не следовало уезжать из Оренбурга? Нет, это абсолютно несущественно… Но вот, знаете, у каждого человека есть своя тропа, где он определенное время должен быть в одиночестве, и эту тропу каждому следует пройти до конца.
…Ко второй встрече со своими оренбургскими поклонницами «Ласкового мая» я подготовился. Привез с собой, кассеты, на которых записаны интервью с В. Н. Тазикеновой, директором детского дома, где жил Юра, и с Андреем Разиным. И… еще раз перечитал «Бемби». Помните отношения олененка и Вождя? Помните, как Вождь настаивал, чтобы юное существо как можно дольше оставалось наедине с самим собой? «Одинокий путник идет дольше других»… По-моему, в этой мысли сгусток всех педагогических теорий. Подростку нужны не только шум-гам, но и тишина; не только безудержное общение, но и атмосфера здорового одиночества. Чтобы побыть с собой, посмотреть в себя, отключившись от быта, подумать о бытие… У Юры Шатунова были такие маршруты.
Я включил магнитофон. Раздался голос Валентины Николаевны Тазикеновой, бывшего Юриного директора.
— …С 1985 года Юра Шатунов воспитывался в Акбулакском детском доме, где я была директором. Учился в пятом и шестом классах. Однажды он пропал — целый день нет его, даже обедать не пришел. Мы всполошились: где он, где он?.. К ужину заявился, принес семь маленьких утят… Дикая утка на речке погибла, может, подстрелил кто, а утята остались. Он с ними целый день нянчился, принес в детдом. А у нас каждый класс живет в своей квартире. На него цыкнули: «Утят еще тут не хватало, птичник разводить!..» Он ко мне: «Валентина Николаевна, разрешите утят оставить!» Я на него смотрю: весь мокрый, целый день лазал, спасая этих малышек… Конечно, разрешила. Он сложил птенцов в коробку, отнес к себе. Травку им рвал, на улицу выносил: он на лужайке лежит, а утята рядом пасутся. Когда они подросли, он их на Сакмару выпустил… Мальчик он очень добрый. Детдомовцы вообще все добрые, они себя не пощадят, если верят в человека. Они не половинчаты… И это у них на всю жизнь. Не знаю, останется ли Юра настоящим детдомовцем в этом смысле?
Его страстью был картинг. Однажды приехало оренбургское ТВ снимать передачу о нем — «Знакомство с Юрием Шатуновым». Он прибежал ко мне: «Валентина Николаевна, про наш интернат передачу делают! Давайте картинги покажем?.. Ой, у нас же всего два картинга на ходу…» Я говорю- «Юра, они же пришли снимать не как ты катаешься, а как поешь…» Да он и сам прекрасно это знал — но он скромный мальчишка, и потом техника его гораздо больше интересовала.
Юре не дали ни повзрослеть, ни прислушаться к себе — какое призвание в нем звучит громче… Все его личные маршруты были сбиты ранней славой, непрерывными гастролями, толпами поклонниц. ‘
Меня перевели в Оренбург, и я из Акбулакского детдома забрала с собой человек десять самых трудных ребят. Юра к категории трудных не относился, и я его оставила в Акбулаке, но он оттуда сбежал и без документов приехал в Оренбург. Где-то к зиме 1986 года пришел к нам руководителем ансамбля Сергей Кузнецов, парень после армии. Музыкального образования у него нет,— нам нужно, было только, чтобы он занял ребят. Сначала он занимался со всеми, потом увидел, что Юра хорошо поет, и потихонечку свернул все на Юру. Стал ездить с ним, выступать. Другим ребятам это не нравилось, началась зависть. В конце учебного года Юра стал пропадать из интерната, чуть было не остался на второй год. Надо было спасать мальчишку, и мы на время вывели Юру из группы. Потом в Оренбурге появился Андрей Разин и сделал все возможное и невозможное, чтобы мальчика от нас забрать. Я верила Андрею, он говорил, что собирается устроить Шатунова в училище Гнесиных, где сохранят и разовьют его голос. Мы думали: и вправду Юра будет в Гнесинке чуть не сыном полка…
А вышло, что Разин стал импрессарио группы и начал заколачивать на Юре деньги. Не подумайте, что я против современной музыки, против рока — нет, я сторонник. Но единственное мое опасение и забота: НАДО МАЛЬЧИШКУ ВЫРАСТИТЬ. Чтобы он встал на ноги, хорошим человеком стал. Не надо его голос выжимать — надо думать, каким? человеком он станет… Не дай бог, завтра с ним что-то случится, и у него пропадет голос — кому он будет нужен? Разину? Еще кому-то? А ведь у него нет ни отца, ни матери… Музыкального образования он не получит, специального тоже, а избалован будет жизнью не знаю как…
Мы, конечно, были против того, чтобы Юру забирали в Москву. В прошлом году в детдоме открылась школа искусств, наша, своя — там двадцать преподавателей, шесть отделений. Начальник облуправления культуры пошел нам навстречу и дал целую ставку вокалиста, чтобы он занимался только с Юрой. Но получилось так, что вмешалась Москва. Вмешался не музыкальный мир, не Наталья Ильинична Сац, не училище им. Гнесиных, а люди из коммерческого мира…
Я согласен с директором детдома. Если бы Юра оказался среди творцов настоящего искусства, они бы позаботились о нем как о человеке. О своеобразии его личности — не только голоса. Дали бы подростку до конца сформироваться. Коммерческому же миру наплевать на человека, на личность, на цельность и своеобразие — ему главное, чтобы «личность» производила товар.
А искусство — что ж искусство… Если оно истинное, настоящее, оно характеризуется не рыночной потребностью. Настоящее отличается от подделки тем, что сработано не на день, а надолго, тем, что имеет подтекст, который умудрит не одно поколение. Часто оно ничего общего не имеет с тем эзоповым языком и с той политической шелухой, которыми нынче подбили свои худосочные одежонки многие рок-группы, чтобы скрыть прорехи. Это — глубина, которую чувствуешь с самого начала и в которую, как в светлое озеро с каменистым дном, учишься входить всю жизнь, с каждым годом все дальше от закрайка…
Вот раскроем книгу… Помните, во время одной из охотничьих облав из леса пропадает юный Гобо? А потом появляется: «…Гобо рассказывал, как, оставшись без всякой помощи на снегу, он поджидал смерть». «Собаки хотели растерзать меня, но тут появился Он!.. (охотник.— Ю. Ш.). Собаки покорно легли у его ног. Тогда Он поднял меня и, ласково прижимая к себе, понес…» Гобо все рассказывал о разных чудесах. «Снаружи все было покрыто толстым, пушистым снегом, а я находился в тепле, мне было просто жарко. Он кормил меня каштанами и картофелем, репой, даже сеном — словом, всем, чего я только мог пожелать… Вы все считаете Его злым, но Он вовсе не злой. С теми, кого Он любит, кто верно служит Ему, Он удивительно добр. Никто в целом мире не может быть добрее Его.
Гобо все еще восхвалял доброту своего нового друга, когда из зарослей бесшумно выступил старый вождь. Гобо не заметил его, но все остальные увидели старого вождя и замерли в благоговейном испуге. А тот стоял неподвижно, как бы ощупывая Гобо своими строгими, глубокими глазами.
Гобо осекся, заметив наконец старого вождя.
И в наступившей тишине старый вождь обратился к Гобо своим обычным и властным голосом:
— Что это за полоса у тебя на шее?
Тут только все приметили на шее Гобо словно каемку из примятых, а частью вытертых волос.
Гобо смущенно ответил:
— Это?.. Это след от красивого банта, который я носил… Это Его бант… Большая честь носить Его бант…
Старый вождь долго глядел на Гобо, проницательно и печально:
— Несчастный,— сказал он тихо, повернулся и вмиг исчез».
Вот это и есть настоящее. Здесь столько чувства и мудрости, что любому хватит на всю жизнь. Где-то хранятся эталоны физических мер: килограмма, метра, секунды— для них строят солидные помещения. Для хранения духовных эталонов хватит и полстранички… Вот они — эталоны верности и предательства, свободы и рабства, искушения и стойкости… Другому в этой книге будет важно другое; он найдет там то, что недоступно мне. Я же останусь на своей глубине и буду решать свои вопросы…
Я вспомню знакомого, который недавно признался, что у него есть возможность уехать в Италию. Навсегда. Мол, жизнь одна, и тратить ее на очереди за мылом и чаем и наблюдать, как в высоких окнах отражается зернистая икра,— невмоготу. В последнее время рассуждающих так все больше и больше. Они так скоры на визу и чемодан, что мысли о нашей униженной Родине, об ответственности за нее не успеваешь им высказать. Мудрый же Зальтен, автор «Бемби» предлагает ёмкое и короткое, успевающее вдогонку: «Бойся полосы на шее!»
Но даже не эта подсказка важна, черт с ними, с этими «экспедициями за сокровищами». Важнее иное. Во мне самом иногда рождалось сомнение: а как быть с теми, кому здесь не давали работать, жить? Они-то достойны понимания и оправдания? Но перечитал то, что может служить эталоном предательства, и с удивлением обнаружил в нем честные до предела строки: «Гобо рассказывал, как, ОСТАВШИСЬ БЕЗ ВСЯКОЙ ПОМОЩИ на снегу, он ПОДЖИДАЛ СМЕРТЬ». То, что настояще — то исчерпывающе. Исчерпав тему предательства и зависимости, Зальтен устами героя навсегда для всех роняет: «Несчастный!»
…Я захлопнул книгу, и три олененка, спотыкаясь о картофельные гнезда, отступили со двора. Дождавшись, когда смолкнут их легкие шаги, я вскрыл кассету с размышлениями Андрея Разина. Это тоже рассказ о Гобо, это новая версия печальной истории.
Андрей Разин, художественный руководитель студии «Ласковый май»:
— Я сам когда-то воспитывался в детдоме и знаю, что детдом может дать одаренному ребенку. Мы ходим табуном, в рваных брюках, с синяками — никого не интересует, в чем мы ходим, где нам поставили синяк. Но как только ребенку кто-то старается помочь — все тут же вспоминают свои гуманные чувства и педагогические обязанности. Это настораживает. Они говорят об этом с высоких трибун…
Я же всегда отталкивался и буду отталкиваться от реальных дел. О Шатунове просто вам скажу: к нам пришел мальчик, который даже говорить нормально не умел. Сейчас он умеет вежливо разговаривать, что-то знает… Нужно было опасаться за Юрия Шатунова, если бы он оставался в оренбургском интернате. Поставили бы ему с закрытыми глазами тройки и выпустили бы очередного механизатора…
Мы сейчас работаем с Юрой. Не так просто, но работаем. С сентября прошлого года при Москонцерте и при школе одаренных детей Московской государственной консерватории создана хозрасчетная студия «Ласковый май». В ней будут работать дети, у которых нет родителей. Мы планируем большой комплекс мероприятий, занятий, совместных концертов. Ребята прописываются в школы-интернаты, в общежития, всем им предоставляется «койко-место». Обеспечиваем детей трехразовым питанием, кормим хорошо. По выпуску им предоставляются кооперативные квартиры. Учатся они у одного преподавателя, который вместе с ними выезжает на гастроли. Сейчас сделали поточную систему. Возить с собой преподавателей по всем предметам мы не в состоянии: у гастрольных коллективов большие сложности с номерами в гостиницах. Мы вывозим, например, физика, он работает с юными артистами месяц, проходит досконально всю программу. Это впервые в СССР, когда коллектив учится на колесах.
Со всеми ребятами заключены трудовые договора. На общем собрании решили, что зарплата распределяется между совершеннолетними руководителями, директорами, которые эти деньги — большая сумма получается! — переводят ребятам на сберкнижки. На руки же даем строго лимитированную сумму — только то, что необходимо для игр, автоматов, мороженого. Если выступают во Дворце спорта, где стоят игровые автоматы,— тут обходятся уже 2!) рублями: пусть играют, развиваются. Все остальное бесплатно.
Одеваем тоже бесплатно. Стараемся хорошо одевать, только с «черного рынка». В советских магазинах ничего нет. Покупаем детям только хорошие вещи, а хорошие вещи стоят дорого. Приобрели Юре спортивный костюм. Ему очень тяжело ходить в гостинице в джинсах; обегали в поисках костюма все магазины — нету! Пришли на «черный рынок» —есть. За 400 рублей купили. А куда денешься?
Компьютер им купили — пусть в гостиницах играют. Юра купил себе японский мини-магнитофон, который скомплектован с телевизором, он его возит с собой, смотрит фильмы. Ему интересно, мальчик развивается. Купил еще японский магнитофон, под который можно заниматься. Купил плейер — слушает музыку. Сейчас «вдался» в Элвиса Пресли; он ведь жил в губернии, где никакой музыки не играли, кроме «Арлекино»…— и вдруг услышал мировые стандарты. Его музыкальные убеждения начинают меняться.
У Юры удивительный природный голос, прекрасный музыкальный слух: он с одного раза может записать любую песню, повторить любую мелодию. Юрий Шатунов известен всем. Но культуры и серьезного отношения к музыке, к дальнейшей своей судьбе больше у Кости Пахомова, другого нашего солиста. Юра относится к этому, к сожалению, прохладно: у него нет звезды, не зажигается… Андрей продолжал говорить: о нечистоплотности концертных организаций, которые используют вывеску группы в коммерческих целях, о проблемах авторского права на поп-музыку, изготовленную непрофессионалами, о невозможности заниматься только студийной работой…
…Выходит, зальтековский страшный Он и Андрей Разин — одно и то же?! Вон и «Комсомолка» сначала создала вокруг группы сиятельный абрис, а затем замазала контуры сажей…
Нет, друзья. Злой и коварный Он (вернее, Она) — это масскультура. А Андрей Разин —лишь один из Ее добросовестных послов…
…Ночью мне снился сон, Я нес белую лилию по ночной степи к костру. Ближе и ближе был ревущий столб огня над покрышкой, облитой бензином. Кварцевые глыбы переливались всеми оттенками заката, как цветомузыкальный фонтан. Где-то там, завороженная языческим праздником, стояла девочка с ароматной фамилией. Я чувствовал, что сокращается расстояние между нами, и скоро можно будет протянуть руку с цветком, чашечка которого заиграет закатом… И вдруг я с ужасом понял, что собираюсь не подарить цветок, а продать…
Я проснулся. Понимающе кивнул черной тени олененка Гобо, которая сиротливо притаилась за моей живой изгородью, и шепотом спросил его: «Ты не боишься полосы на шее?»
И я решил: когда встречусь с Юрой Шатуновым — я предложу ему одну простую штуку! Приехать в Оренбуржье, взять гитару и выбрести на какой-нибудь островок детства, где сидят уставшие от дневной работы ребята, смотрят на огонь и мечтают о будущем… И спеть для них, для пятерых-шестерых-семерых!..
Как, тёзка?
Оренбург — Москва
БИБЛИОГРАФИЯ
А. Саблин. Неизвестные «звезды», «Комсомольское племя» (Оренбург), 9.04*88: «Похоже, они уверенно врываются в хит-парад «Комсомольского племени», покоряя сердца своих слушателей первым 30-минутным студийным альбомом, разошедшимся но Оренбургу и области с невероятной для местной команды скоростью…»
П. Крючков, Юр кины гастроли, «Комсомольская правда», 12.11.88: «…судьба Юрия Шатунова устроена. И пора сказать о человеке, который сумел сделать это почти за двадцать дней. Это Андрей Разин».
Э. Якубовский, «Ласковый май» или липовый?, «Вечерний Свердловск», 16.12.88: «…на щите у филармонии было написано: «Ласковый май-2». Кто же ответит за то, что тысячам свердловчан всучили фальшивку?»
Ю. Филинов, «Майские» метаморфозы, «Комсомольская правда», 10.01.89: «Чем больше я вникал в суть вещей и явлений, нагроможденных вокруг оренбургского таланта, тем больше поражался огромному количеству людей, втянутых в водоворот обмана. И над всем этим лицо симпатичного молодого парня 25 лет от роду… Андрей Разин».
Е. Алексеева, Будет ли май ласковым?, «Пионерская правда», 17.01.89: «Как сложится дальше Юрина судьба? Ведь руководители «Ласкового мая» — люди, у которых слово явно расходится с делом».
Д. Красин, Дорогой автограф, «Вечерняя Пермь», 18.01.89: «После концерта желающие могли приобрести фотографии с автографами Юрия Шатунова (4 рубля)… Баснословно дорогие автографы!»
Ю. Филинов, «Майские» метаморфозы-2, «Комсомольская правда», 21.01.89: «Почему взрослые люди не спросили, где и как живут дети, которых собрал Разин? Знают ли они, что сам продолжатель традиций «сынов лейтенанта Шмидта» живет в Москве по справке, выданной Приволжским сельсоветом».
С. Бурдыгин, Похищение «Белых роз», «Южный Урал» (Оренбург), 22.01.89: «Разин, почувствовав удачу в коммерции, найдет новых солистов, если его не остановят — детдомов много. А ребята останутся ни с чем».
А. Щербаков, Почтовый ящик «ЗД», «Московский комсомолец», 23.02.89: «Я не вижу в советской эстраде коллектив, который мог бы сравняться с «Ласковым маем» в радикальности музыки, выходящей далеко за рамки того явления, что все мы называем поставангардом…».
А. Разин, Неласковый январь «Ласкового мая», «Московский комсомолец», 10.03.89: «Л. М.» неожиданно для сильных эстрады мира сего взлетел на верхние этажи популярности. Прибыли, которые он мог бы приносить столпам шоу-бизнеса, потекли мимо них. Можно ли такое стерпеть? И пошло, и поехало…»
М. Петров, «Мы просто балдеем!..», «На смену!» (Свердловск), 8.04.89: «Зачем вам эта сладкая жвачка?».
О «Ласковых маях», «Сельская молодежь», май-89: «…музыка «Ласкового мая» завладела молодыми душами молниеносно, в отличие от творений иных рок-групп, проделавших длинный путь к признанию».
Э. Якубовский, Привет от «Ласкового мая», «Вечерний Свердловск», 2.06.89: «Коллектив «Ласкового мая» по-своему отметил вчера Международный День защиты детей. На один из концертов были приглашены пятьдесят воспитанников школы-интерната № 16 для детей-сирот и лишенных родительской опеки. Произошли изменения — новую группу набирает С. Кузнецов. Как сейчас идут дела?
(Андрей Разин): — Сейчас мы создали Центральную творческую студию для одаренных детей-сирот при Всесоюзном мол одежном центре Советского фонда милосердия и здоровья. Передали 170 тысяч рублей школе-интернату № 24 Москвы для ремонта и постройки нового здания».
Хит-парад («Московского комсомольца»), «МК», 9.06.89: «Не только музыка находится в состоянии «шалтай-болтай», но и растерявшиеся ее поклонники. Одуревшие, обезумевшие фанаты обнаглели вконец. Не нравится, как и о чем пишет Филинов — следует расправа. Аналогично нападению на Филинова совершено зверское избиение администратора группы «Ласковый май» Андрея Фомина ( . . . ) Лучшие группы Советского Союза за май— «Ласковый май».
