История одной дружбы
Август 1942 года. «Милая Ангелина Дмитриевна! Получила Вашу открытку из Новосибирска. Вот Вы куда залетели!.. Мои все еще не приехали. Волик так нечетко написал телеграмму, что не знаю, когда его ждать. Как будто скоро с ним увижусь, но я что-то не очень этому верю. Уж очень это было бы хорошо!.. Шлю сердечный привет Вам и мальчикам. Пишите скорее о себе».
Июль 1943 года. «Милая Ангелина Дмитриевна, получила Ваше первое письмо из Прокопьевска. Наконец-то Вы доехали! Очень рада, что новый коллектив Вам нравится. Напишите, что такое Прокопьевск? Я всегда люблю иметь зрительное представление о своих знакомых; в данном случае, в какой зрительной панораме нужно вас себе представить… Ну, добрый путь! Шлем с Волей сердечный привет. Живем, работаем. Пишите!»
Февраль 1944 года. «Милая Ангелина Дмитриевна! Я — как всегда. Сердце — немного лучше. Как всегда весной, жду лета и всяких земных радостей, травы и цветов. Целую Вас, дорогая…»
Старые письма… Самые обыкновенные — о здоровье, о детях, о работе. Конверты со штампом «Проверено военной цензурой», открытки, написанные карандашом, уже полустершимся… Четкий быстрый почерк и подпись: «Ваша В. Мухина».
Адресованы письма Ангелине Дмитриевне Поповой, геологу по профессии. Когда мы познакомились, ей было уже за 80, она с трудом передвигалась по квартире, говоря, что «в экспедициях все кости стерла…» Но памяти ее и душевной молодости можно было позавидовать.
Я перебирала мухинские письма, а Ангелина Дмитриевна просила меня читать вслух — сама почти ничего уже не видела. Она решила, наконец, отослать все в Москву, в архив Мухиной, хоть расставаться с письмами было нелегко — это самое дорогое, что у нее сохранилось…
Ангелина Дмитриевна любила вспоминать, как они познакомились. «Летом 1941 года я проводила разведку стройматериалов в окрестностях города Каменска-Уральского. Началась война. 10 июля меня вызвал начальник строительства и спросил, можно ли обеспечить сырьем строительство завода и смогу ли я подписать об этом вместе с ним телеграмму правительству. Обсудив все, решили — да, можно. Подписали, отправили, и началась невиданная по напряженности разведка сырья, почти круглосуточная— настоящий рабочий ураган. Дорога к месту добычи стройматериалов, узкоколейка, была проложена за одну ночь. Только в выходные дни мы позволяли себе забежать в столовую пообедать. В один из таких дней, уже осенью, к моему столику в столовой подходит застенчивый молодой человек и говорит: «Моя мама очень просит вас прийти к ней, вот адрес…» — «Никак не могу, прямо из столовой иду в лабораторию, уж в следующий раз…» А сама и не спрашиваю, кто она, его мама, не до встреч тогда было… Следующее воскресенье. Он явно меня поджидает, и я опять отказываюсь. «Моя мама — Мухина»,— говорит он. До меня не доходит, какая Мухина, а мне каждый час дорог… Проходит еще неделя, и юноша снова у моего столика: «Мама просила без вас не возвращаться…» Дала я своим помощницам инструкции и пошла. Приходим. Встречает очень симпатичная, приветливая женщина, лет пятидесяти: «Долго я вас ждала. Меня интересует глина — очень жирная, пластичная, чтобы, высыхая, не трескалась…» И начинается подробный разговор’ о глинах, об их залежах, качестве… В это время входит сын и становится рядом с ней. Где-то я их видела уже, но где? «Что вы так смотрите?» — «Не могу вспомнить, где я вас уже видела, вот так, рядом с сыном?» Она чуть заметно улыбается, что-то ищет на столе среди журналов и протягивает мне «Огонек», там ее фотография с мальчиком. Я поражена: «Так значит вы — знаменитая Мухина? Вера Игнатьевна?» Так началось наше знакомство.
Младший сын Ангелины Дмитриевны Виктор, которого она с трехнедельного возраста брала с собой в экспедиции, тоже стал геологом. Вот как вспоминает Виктор Евгеньевич о встречах с Мухиной в Свердловске зимой 1942 года: «Мке было тогда семь лет. Мы жили в доме «Востокстали» на улице Шейнкмана, 19. Он и сейчас заметен, а тогда возвышался восьмиэтажной махиной над деревянными домиками. Вера Игнатьевна пришла, наверное, днем, потому что братьев и мамы дома не было. Во всяком случае, у меня осталось ощущение, что с гостьей пробыл я один на один довольно долго. Кто она, я знал. Пожалуй, больше всего тут «виновата» была филателия — мухинские «Рабочий и колхозница» были изображены сразу на трех марках 1938 года. Мог ли я, самозабвенно собиравший все марки на свете, не знать об авторе скульптуры, поднявшейся над павильоном СССР на выставке в Париже? Помню, что я расспрашивал, почему «Рабочий и колхозница» на одной марке с лентой, а на двух других — с какими-то крыльями на заднем плане. Уже после Вера Игнатьевна при мне рассказывала о том, как долго она ломала голову над решением проблемы динамичности группы, пока наконец не решила ее с помощью ленты в руках, отведенных назад…»
Из воспоминаний старшего сына Ангелины Дмитриевны— Иннокентия Евгеньевича Попова (ныне — известный музыкальный критик). «Помню, как в Свердловске Вера Игнатьевна вошла в нашу детскую, подошла к пианино, поинтересовалась нотами, попросила меня сыграть. А через несколько дней, темным вечером, мы шли с ней куда-то далеко по улице 8 Марта, на окраину города. Ей дали адрес старого камнереза, и она попросила ее проводить. Помню, не сразу среди маленьких частных домиков отыскали нужный дом. Вера Игнатьевна долго беседовала с пожилым хозяином. Когда я провожал ее до гостиницы, она говорила, что в приемах обработки камня не открыла для себя ничего нового, но мастер очень талантлив, удивительно чувствует камень, его красоту…»
Свердловский скульптор Анатолий Анатольевич Анисимов, встречавшийся с Мухиной в дни войны, тоже рассказывал об ее интересе к уральским камнерезам. Он водил ее в гости к знаменитому мастеру Николаю Дмитриевичу Татаурову, и Вера Игнатьевна восхищалась его работами, советовала свердловчанам непременно принять Татаурова в Союз художников. В ту пору завод «Уральские самоцветы» не выпускал камнерезных изделий, и Николай Дмитриевич работал где-то сторожем. Был он стар, плохо слышал, и однажды ночью, во время дежурства, у него украли лошадь. В те годы это грозило Татаурову большими неприятностями. Узнав об этом, Мухина начала хлопотать и сделала все, чтобы случай остался без последствий.
В 1946 году Мухина пишет докладную записку в Совет Министров о производстве предметов народного потребления, в том числе камнерезных изделий. Ее волнует, что мастерство старых умельцев не передается молодым… Одна фраза из этой записки целиком навеяна уральскими впечатлениями: «Свердловск, резчики по камню, профессия уникальная. Их всего-то осталось не больше 4—5 человек на Урале… Профессия эта возникла на традициях цветного каменного дела, и нигде ничего подобного мы не знаем»
Я пыталась найти в Каменске-Уральском людей, которые бы могли знать о жизни и работе Мухиной в ту пору. Расспрашивала краеведов, журналистов, старожилов… Архитектор Андрей Алексеевич Гачевский припомнил: ему рассказывали, будто бы Вера Игнатьевна во время войны помогала оформлять клуб строителей. Но старого клуба давно нет. Нет уже в городе и тех, с кем приехала Мухина в эвакуацию… Оставалась надежда на помощь родных и близких друзей скульптора…
«Милые мои Нина и Зина, мои ласковые девочки! Расскажу, как мы добирались… Восемнадцать дней езды в теплушке среди 21 человека, плюс вещи, плюс дрова, плюс ведра с горячей и холодной водой, плюс печурка, плюс беганье под и за вагоны на остановках… В поезде было 110 вагонов, а мы — в самом хвосте… Поселили нас в коттедже на берегу реки Исети. Здесь она очень широка и красива, так как ниже нас плотина. Весь городок построен в березовой роще. Здесь березы очень низкорослые и очень корявые. Во все стороны скрученные стволы, верно, от ветров. Пейзаж здесь в зависимости от погоды бывает удивительный — иногда все серебрится: снег, березы, покрытые инеем, день и ночь поднимающиеся к небу дымы из трех труб. Но я себе места не нахожу, волнуюсь страшно, что сижу в этой проклятой дыре, а жизнь идет, кипит, и я ничего этого не знаю…»
«Милые Нина и Зина» — это скульпторы Нина Германовна Зеленская и Зинаида Григорьевна Иванова. Ученицы и соратницы Мухиной.
Большое подробное письмо прислал сын Веры Игнатьевны Всеволод Алексеевич Замков («Воля, Волик», как называла его мать).
«10 октября 1941 года маме было предписано срочно эвакуироваться из Москвы, и 13-го мы выехали с последним эшелоном строительства Дворца Советов, который должен был доставить нас в Свердловск. Когда добрались, оказалось, что места для нас там нет, и эшелон прибыл в Каменск-Уральский… Поселили нас в двухэтажном двухквартирном домике на самом берегу Исети, дали комнату на втором этаже. Мы начали работать: отец — хирургом в больнице строительства, я — лаборантом в отделе спецтехнологии под руководством профессора П. Н. Львова — друга матери и главного технолога строительства монумента «Рабочий и колхозница». Только в январе Вера Игнатьевна получила мастерскую — комнатку в плохо отапливаемом бараке. Работать приходилось в пластилине, так как глина мерзла и разрывалась. Там Вере Игнатьевне удалось сделать три работы: голову узбека, портрет «В. А.» и «Партизанку»…»
Сын Мухиной вспоминает, что Вере Игнатьевне позировали узбеки — их много тогда было на строительстве УАЗа, а для портрета — соседка по коттеджу Валентина Андреевна… Портрет «В. А.» — этюд к задуманной Верой Игнатьевной композиции «Возвращение». Окаменевшая от горя женщина обнимает вернувшегося с войны калеку-мужа. Это, наверное, самая трагическая работа Мухиной. Она обращалась к ней позднее несколько раз, но так и не смогла закончить.
К 90-летию со дня рождения скульптора на Свердловском телевидении была подготовлена передача- «Мухина и Урал». Горячо откликнулся на нее самодеятельный художник из Каменска-Уральского Владимир Владимирович Пермяков. Он решил непременно установить в городе мемориальную доску в память о пребывании Мухиной. Разработал эскиз, связался с Н. Г. Зеленской, и она постоянно его поддерживала, помогала советами… Владимир Владимирович посылал фотографии эскизов, Нина Германовна вносила поправки прямо на снимках. Пермяков переделывал, фотографировал, снова отправлял в Москву. Так было до тех пор, пока Нина Германовна не одобрила наконец его работу. Но нужно было еще добиться разрешения на установку мемориальной доски. Пермяков на месте доказывал, убеждал, ходил по инстанциям. Нина Германовна написала письмо в горком партии: «Ваш город дал во время войны приют такому крупному советскому художнику, как Вера Игнатьевна Мухина. В память об этом ваш скульптор В. В. Пермяков выполнил мемориальную доску. Хорошо бы ее поскорее установить. Портрет очень похож. Такой была Вера Игнатьевна в последние годы жизни. С глубоким уважением Н. Зеленская, дважды лауреат Государственной премии СССР».
Может быть, это письмо и ускорило дело. Мемориальная доска несколько лет назад была установлена на выставочном зале.
Мучительно переживала Вера Игнатьевна невозможность работать для страны, для фронта в полную силу. Она вскоре добилась-таки возвращения в Москву, но связи с новыми уральскими друзьями, с Ангелиной Дмитриевной Поповой не теряла. Судьба геолога забрасывала Попову в самые разные места, и вслед ей летели весточки от Мухиной…
20 сентября 1943 года. «Милая Ангелина Дмитриевна! Целую Вас. Я жива, отчасти здорова (сердце дурит). Вам напишет письмо мой большой друг профессор Николай Николаевич Качалов. Мы ему рассказали о Ваших находках кварцевых песков с минимальным содержанием железа. Напишите обо всем, что Вы нашли. Пески для оптического стекла сейчас до зарезу нужны. Пишите о себе и ему ответьте поскорее».
3 сентября 1944 года. «Дорогая Ангелина Дмитриевна, получила Ваше письмо из Сталино. Надеюсь, что Витя выздоравливает уже. Вполне понимаю состояние Вашего материнского сердца. К сожалению, отсюда помочь Вам не могу. Если бы жив был Алексей Андреевич с его препаратом (гравиданом), я бы не сомневалась в хорошем исходе. Теперь о Ваших делах. Меня свели с И. В. Шманенковым, директором института минерального сырья. Я была у него, лично передала Ваши бумаги, он с удовольствием берет Вас в этот институт. Если Вы решаетесь действовать дальше, то даю Вам его адрес».
17 ноября 1947 года. «Моя дорогая Ангелина Дмитриевна, очень скоро получила ваши открытки из Магадана. Рада, что Вы с любимым Витей, значит, малыш доехал-таки благополучно. Живем по-прежнему интенсивно и нервно. Закончила Горького для Москвы. Хочу 1 декабря уехать с Волей в Сухуми, ловить последнее солнышко: очень мы устали, и он, и я, отдыха не было совсем… У нас была чудесная осень, сейчас легла ранняя зима. Целуем Вас, моя дорогая. И на далеком тихом севере вспоминайте иногда нас в нашей бурной жизни».
Ангелина Дмитриевна подробно писала Вере Игнатьевне о своих поездках, о далеких экспедициях, о местах, где довелось побывать — Сибирь, Камчатка, Волга, Колыма… Больше тридцати лет проработала Попова на Урале. Работала, растила пятерых детей. Этой маленькой хрупкой женщине выпало на долю много испытаний: на ее руках умерла шестилетняя дочка, а вскоре она потеряла и мужа. Старшему сыну.было’ тогда 13 лет, младшему— полтора года… В 55 лет Ангелина Дмитриевна защитила кандидатскую диссертацию. В 62 года, скрыв от врачей свои два инфаркта, уехала работать на Камчатку… Ее дружеские отношения с Мухиной продолжались до самой смерти Веры Игнатьевны. Что связывало их — скульптора с мировой известностью и скромного геолога из провинции? Они ведь встретились уже в зрелом возрасте, когда люди так редко находят новых друзей… Я задала этот вопрос Н. Г. Зеленской, и она даже обиделась за Ангелину Дмитриевну: «Что значит — «скромный геолог»? Для Веры Игнатьевны это не могло играть какой-то роли. Я имела- возможность много лет видеть ее отношения к близким, к товарищам по искусству. Слово «зависть» ей было абсолютно чуждо, так же, как «интрига»— очень распространенные, к сожалению, в творческой и научной среде. Но бывает, что и такой большой художник оказывается временами в жизни душевно одинок, нуждается в участии. Ангелина Дмитриевна отдавала Вере Игнатьевне много сердечного тепла. Вера Игнатьевна очень ее любила, а если она любила — это были не слова…»
Из воспоминаний Ангелины Дмитриевны Поповой:
«Я пробыла рядом с Верой Игнатьевной во время ее болезни несколько месяцев. Это было незадолго до ее смерти. Когда я приехала, у нее поднялось настроение. Врачи это сразу отметили. Она называла меня жизнелюбцем: «Я увидела Вас впервые в Каменске-Уральском, когда Вы быстро шли в гору, и столько было стремительности в Ваших движениях, что я запечатлела Вас именно такой — быстро, решительно, вперед и вперед».
Летом 1953-го я работала в Бабушкино, а с семи часов вечера и до шести утра могла находиться с Верой Игнатьевной. Бессонными ночами она рассказывала мне о своих планах. Мечтала поправиться и осуществить проект маяка в Севастополе— башня, внутри которой по стенам, вокруг лестницы — важнейшие эпизоды героической истории города… Вера Игнатьевна вставала, переходила с постели в кресло; на подлокотники ей клали доску, и она лепила небольшие фигурки. Часто она говорила — я бы все отдала за возможность пойти в лес, на луг, собирать васильки и ромашки.
Не дожидаясь просьб, она приходила на помощь людям в тяжелую для них минуту. Сгорела однажды у нас квартира, все имущество. Девятый этаж, ночь, что можно было спасти? Я не писала об этом Вере Игнатьевне, но вдруг получаю перевод: «Вам трудно, не торопитесь возвращать». Знаю, наша семья была не единственной, чувствующей эту руку помощи…
Помню последний день ее рождения. Пришли друзья, ученики, принесли удивительной красоты шелк… Задумчиво раскладывает его Вера Игнатьевна на коленях, собирает в складки, а когда замечает, что все заняты беседой, встречается со мной глазами и тихо говорит: «Красиво, только мне уже не надеть». И встрепенувшись, благодарит: «Спасибо, где вы отыскали такую прелесть?» И снова шутит с гостями, ничем не выдает своего настроения…
Я благодарна судьбе, подарившей мне радость общения с Верой Игнатьевной».
