История эта начинается с того, что священнику Сильвестро из маленького итальянского городка звонит по телефону… сам Бог! Да-да, Всевышний лично решает предупредить своего молодого слугу о предстоящем новом потопе. Правда, потом сам же потоп и отменяет, но прежде успевает наговорить юноше кучу колкостей, а темпераментные горожане в свою очередь — станцевать несколько заводных рок-н-роллов, всласть напеться куплетов и лирических арий в ритме блюза, обрести, наконец, как и положено в сказке, безоблачное счастье.
А вот — другая музыка, другие «страсти господни».
Звучит голос древней земли, звучит, то набирая мощь, то умолкая, и прорывается сквозь толщу тысячелетий, за ставляя нас, сегодняшних, вспоминать о вечном. Земля та зовется Иудеей. И вновь шагает по ней в поисках правды Иисус Назаретянин, и вновь предает его за тридцать сребреников рыжий Иуда из Кариота — учителя, которого искал всю жизнь.
Кто из них прав? На чьей стороне истина? Прояснилась ли она хоть сколько-нибудь с библейских времен?
Звучит, звучит голос древней земли, не дает душе покоя…
Два сюжета, два образа Бога. Они — из двух спектаклей свердловских театров — тюзовского «Иуды Искариота» по рассказу Леонида Андреева и рок-мюзикла «Конец света», поставленного в музкомедии на основе современной итальянской оперетты. Боги, как и спектакли, до такой степени непохожи друг на друга, до того, кажется, несовместимы, что даже ставить их в один ряд вроде бы противоестественно,. Ну что может быть общего между лубочным шутом, добродушно смеющимся над людьми и собственной святостью, и страдальцем, мучеником великой идеи, рабом ее и жертвой?
И все-таки общее между этими образами есть. Оба они способны существовать лишь в музыкальной среде, созданной одним человеком — молодым уральским композитором Александром Пантыкиным. Ведь оба спектакля «озвучил» именно он, причем и философская драма, и легкомысленный водевиль благодаря его мастерству обрели на редкость точное, соответствующее авторским замыслам музыкальное оформление. А вообще-то с театрами Саша сотрудничает недавно. Противоречивые начала же вот уже более десяти лет уживаются в его творчестве. С одной стороны, Пантыкин — автор концерта для фагота с оркестром, ряда хоровых произведений, фортепианного цикла «Лесные картинки», с другой — его называют одним из основателей рок-движения в стране, «отцом» свердловского рок-клуба…
Наверняка кому-то из читателей, особенно — музыкантам, подобное сочетание интересов покажется абсурдным, нелепицей. Ведь война между «консерваторами» и «авангардистами» в искусстве, хоть и стала уже притчей во языцех, тем не менее продолжается. Последователи музыкальных богов прошлого ну никак не хотят уступать место поклонникам новых идеалов, последние порой, чересчур уж беззастенчиво теснят, отвергают «старичков»…
Пантыкин принадлежит к той категории музыкантов, которые не видят ни малейшего смысла в этом конфликте, делом доказывают возможность мирного сосуществования и тех, и других. Причем он, едва ли не единственный на Урале,- занимается этим талантливо и всерьез. Тем и уникально его многообразное творчество, тем и интересен он как личность.
ПРОЗРЕНИЕ В «СЛЕПОМ МУЗЫКАНТЕ». ДОСПЕХИ ПРОТИВ ХУЛИГАНА
Случилось это шестнадцать лет назад, в далеком 72-м. Музыкой восьмиклассник из 45-й свердловской школы Саша Пантыкин уже тогда увлекался основательно. Он имел за плечами музыкальную семилетку, занимался по классу фортепиано у преподавателей специализированной школы при Уральской консерватории. Великие имена, прекрасные наставники окружали одаренного мальчика, перед ним лежал прямой путь к сияющим академическим вершинам, и казалось, ничто не собьет его с этой проторенной дороги, как вдруг произошло непредвиденное. В классе появился новый ученик, Игорь Скрипкарь. Он приехал с родителями из ГДР и привез с собой огромное количество записей ведущих западных рок-групп, среди которых были последние концерты «Дип Перпл», «Лед Зеппеллйн», Энергичный Игорь начал создавать школьную рок-группу, настаивая на том, что это — завтрашний день музыки и нельзя отставать от времени. И в конце концов «правильный Саша», к величайшему изумлению своих педагогов, сделался ее участником…
— Надо сказать, что поначалу те записи мне не нравились, причем активно. Группы казались вульгарными, пошлыми, плоскими… Из-за этого я даже несколько раз уходил из «Слепого музыканта» (так назвали школьный коллектив.— А. П.), не мог играть подобное. Но постепенно, шаг за шагом, мое отношение к року менялось, и для меня это был довольно серьезный перелом. Я начал осознавать: окружающее нас музыкальное поле настолько обширно, разнообразно, что иногда просто нельзя сравнивать одни его проявления с другими. Есть специфика стиля, жанра, войти в которую сразу, без определенной подготовки, не так-то просто. Освоив же специфику рока, я вдруг поймал себя на том, что настроения, которые он выражает, наиболее созвучны моим собственным. Ведь мы, молодежь 70-х,, не просто видели — кожей чувствовали творящиеся вокруг безобразия, ложь, лицемерие. И нам хотелось не просто петь — кричать об этом. Отсюда — такое «громкое» начало.
— Какова же была дальнейшая судьба «Слепого музыканта»?
— Мы еще не знали тогда, что будем делать в жизни. Наряду с музыкой я много занимался физикой, математикой, побеждал на разных олимпиадах и в результате поступил на физико-технический факультет УПИ. Ребята пробовали себя в других сферах. Но без музыкального творчества мы уже не могли. Почти в прежнем составе вместе с Игорем Скрипкарем и барабанщиком Иваном Савицким собирались в клубе архитектурного института, много экспериментировали, искали. Толчком к более серьезному, углубленному поиску послужил успех композиции «Я — человек» по мотивам поэмы Эдуардаса Межелайтиса, сделанной совместно со студентами-архитекторами. С ней мы поехали на фестиваль политического искусства в Ригу, где заняли первое место. Эта победа и предопределила окончательный выбор каждого. Впервые нас по-настоящему поняли и приняли — значит, был смысл идти дальше…
Во второй половине 76-го в Свердловске создается новая экспериментальная студия — «Сонанс» — при Уральском университете. Через нее проходят почти все «ищущие» свердловские музыканты того времени. Пантыкин ее главный организатор и основатель. За четыре года существования студия добивается заметных успехов: показывает интересную программу на традиционном празднике «Весна УПИ», ее тепло принимает жюри фестиваля молодежной музыки в городе Черноголовка, где «Сонанс» выступает вместе с «Машиной времени», Александром Ситковецким — лидером будущего «Автографа», другими потенциальными знаменитостями.
Однако «Сонанс» отнюдь не был чистым рок-коллективом. Я помню один из его концертов. На сцене играл солидный оркестр, наряду с бас-гитарой — весьма примитивной тогда — звучали скрипки* Это был очень тонкий, причудливый сплав рока и джаза, современной симфонической и камерной музыки, да еще при почти полном отсутствии пения, текстов — главного «оружия» большинства групп. Те, кто знал и ценил Пантыкина, наверняка решили тогда, что эстетское, академическое начало возобладало-таки в его творчестве, насущные проблемы перестали его волновать. Поэтому-то, вероятно, и произошел его разрыв е Игорем Скрипкарем, другими участниками студии. В 80-м «Сонанс» прекратил свое существование. Возникла новая группа — «Трэк», уже без прежнего лидера.
Но очень скоро у «Трэка» появился конкурент с еще более экстравагантным названием — «Урфин Джюс», популярность которого настолько выросла уже в самое ближайшее время, что даже «Литгазета» обратила на него внимание. Пел «Урфин» голосами Пантыкина и нового гитариста Егора Белкина. Пел песни, по тем временам, на редкость острые, ершистые и одновременно достаточно простые, понятные многим…
Все это, конечно, хорошо — перемены, известность. И можно было бы перейти к более подробному разговору о нашумевшем в свое время тезке сказочного злодея, тем более что он этого вполне достоин. Но тогда остается без ответа один важный на мой взгляд, и естественный в данном контексте вопрос. Дело в том, что я вовсе не считаю, что всякое искусство, а тем более музыкальное, обязано быть откровенно проблематичным, политизированным. Настоящий художник «все же должен творить но велению своего внутреннего голоса, а не под влиянием сиюминутных поветрий.
— Александр, куда же делся тогда твой утонченный композиторский эстетизм, почему от сложных, сулящих куда более серьезные творческие открытия жанров ты вернулся к упрощенному року? Уж не сыграли ли тут свою роль конъюнктурные соображения?
— С самого начала ни я, ни те люди, с которыми я работал, не ставили перед собой цели стать знаменитостями, получить какие-то деньги. Это в принципе было нам чуждо, да и не было их — денег… Источником и стимулом нашей деятельности была прежде всего работа головы, искреннее стремление разобраться в чем-то, выразить определенные мысли. Присутствовали они, конечно, и в музыке «Сонанса», и люди подготовленные улавливали их. Но музыка та, при всем ее новаторстве, необычности, оказалась слишком ранимой, оголенной, что ли. Конечно, это очень грубое сравнение, но иные наши выступления перед разношерстной публикой напоминали встречу физически неразвитого интеллигента с громилой-хулиганом на улице. Нашу музыку можно было ударить, растоптать. Мне же хотелось как-то защитить свои идеи, чувства, «пронять» ими максимально большее число людей. Если угодно, для нас рок стал своеобразными доспехами против этого хулигана, который уважает только силу. Такова, видимо, была логика момента. Впрочем, возможно, я и ошибался…
«УРФИН ДЖЮС» И СРАЖЕНИЯ ЕГО СОЛДАТ
«Я умер, все в порядке», «Не видно, приятель, выхода», «Эй, вы, там, на другой стороне холма!» — кто из вчерашних, да и нынешних студентов не помнит этих и других «джюсовских» рефренов? Магнитофонная слава песен группы очень быстро обогнала спрос на сотни и сотни пластинок официальных эстрадных звезд, дошло до того, что их начала цитировать центральная печать, одним этим оказавшая небывалую по тем временам честь провинциальному рок-коллективу. Огромная заслуга здесь принадлежит тогдашнему студенту-химику Илье Кормильцеву, главному «идеологу» и автору большинства текстов «Урфина» (о его творчестве мы рассказывали в № 12, 1988.— ред*). Нас же интересует здесь музыкальная сторона дела, которую обеспечивал Пантыкин. Ведь без его фантазии, находок вряд ли достигли бы ребята таких высот. Чем же привлекали молодежь именно эти мелодии и аранжировки, чем выделялись они на фоне прочей эстрадной продукции тех лет? Вот как теперь объясняет это сам Саша:
— Мне кажется, секрет нашего успеха прежде всего состоял в том, что мы, в отличие от многих других тогдашних ансамблей, коллективов, играли очень необычную, нетрадиционную и в то же время хорошо воспринимаемую любым ухом музыку» нами была найдена та межстилевая золотая середина, которая устраивала всех и одновременно несла в себе немалый интеллектуальный, социально-критический заряд, заставляла думать. Молодежи приелась бессмысленная эстрадная жвачка, ей хотелось чего-нибудь свеженького. В какой-то степени «Урфин» удовлетворял этим запросам по исполнительскому уровню, уровню продюсирования альбомов и так далее; это была все же не самодеятельная, а профессиональная группа. Уже тогда мы были озабочены вещами, которые теперь неотъемлемы от такого рода деятельности — качество записей, зрелищная сторона концертов, что, конечно же, привлекало. Кроме того, мы никогда ни от кого не прятались, в противоположность тому же «Трэку», старались как можно больше выступать, общаться с людьми, изучали их реакцию на наши композиции. Собственно, мы и работали ради общения, и общение это, видимо, получалось…
Но «Урфин Джюс» общался не только со зрителями, слушателями. Постепенно вокруг группы сама собой сформировалась целая творческая лаборатория, в которую вошли не только музыканты, но и представители других профессий. Концерты ее стали своеобразным полигоном для испытания новых идей художников, фотографов и даже инженеров. Работал полигон приблизительно так. На репетицию приходил некий студент и приносил ребятам готовые костюмы. «Спасибо!» — говорили ребята, и студент, даже не назвавшись, исчезал, довольный уже тем, что его труд кому-то полезен Роль конферансье одно время выполнял пианист и будущий философ Николай Остарков, приобретая таким образом ораторские навыки, «технари» придумывали различные зрелищные эффекты, и сцену вдруг обволакивали клубы дыма, а за аппаратурой вырастали сказочные существа… Параллельно с рождением музыки создавались слайды, снималось кино, велась даже теоретическая работа. Члены «Урфина» и их единомышленники разработали целый манифест, в котором изложили свою идейную программу. Думаю, читателям будет небезынтересно познакомиться с отрывками из нее: .
«Мы считаем, что наша аудитория — это молодые люди в возрасте от 15 до 20 лет,— писали «джюсовцы».— Характерным для этой возрастной категории является то, что она находится в процессе социализации, то есть активного вовлечения в жизнь общества и, как следствие этого, выбора системы ценностей, и формирования нравственной и гражданской позиции… Этот процесс не всегда идет в нужном направлении… К сожалению, западная рок-музыка далеко не лучших образцов достаточно популярна в среде советской молодежи, что безусловно настораживает и заставляет нас вести активную работу no созданию советской молодежной музыки как сильного средства контрпропаганды…»
«Наша музыка — это не развлечение,— сказано в другом месте.— Мы — русские люди и отдаем себе отчет в том, что живем в социалистической действительности. Пусть «Секс-пистолз» поет о разрушении — мы будем петь о созидании, о человеке, который в борьбе со своей душой пришел к добру. А выразить эту борьбу по-настоящему могут не легкомысленные мелодии эстрады, а интенсивный, страстный, кипучий ритм рока…
Мы — прогрессивное начало. Слушайте «УРФИН ДЖЮС»!»
Не правда ли, любопытный документ?
При всей претенциозности стиля, проскальзывающего местами откровенного самолюбования написан он вполне «3 духе» и «в соответствии». Казалось бы, уж в чем в чем, а в аполитичности, безыдейности обвинить их нельзя, и комсомол, учреждения культуры должны бы с распростертыми объятиями встречать «Урфина» и его бескорыстную армию, на пользу себе неукротимую энергию. Однако не тут-то было. Официальным вниманием их не баловали. И это еще очень мягко сказано…
— Мы никогда не ставили своей целью быть некой подпольной группой, исподтишка воевать с кем-то. С самого начала мы действовали открыто, гласно, пытались найти контакт с работниками культуры, обкомом ВЛКСМ. Однако очень долго нас откровенно игнорировали, не хотели замечать. Всех просто пугало слово «рок»… Во всем Свердловске мы не смогли найти даже временной репетиционной базы— пришлось переехать в Верхнюю Пышму. А позже, когда, оставив тщетные попытки добиться официального разрешения выступать, мы начали делать это «самовольно», начались совсем странные вещи. На Егора Белкина, например, после одного из концертов пришла бумага в университет с обвинением едва ли не в антисоветской деятельности. Меня однажды уволили с работы, и так далее, и тому подобное… Причем я заметил удивительную вещь: разные чиновники воспринимали нас поразному. В Свердловске ;считали антисоветчиками; в Казани — восхищались, говорили: вы —новое слово, носители прогресса… То есть никаких правил в этой игре ярлыками не было. Наше творчество полностью зависело от настройения конкретных людей, уровня их культуры, образованности.
Застой не имел единых законов.
И все же солдаты «Урфина Джюса» выстояли, остались верны своим принципам несмотря ни на что, и за одно это их уже стоит уважать. Но в этом — отнюдь не единственная заслуга краброго тезки знаменитого волшебника. По существу, начав войну с засилием голого подражательства в так называемой магнитофонной культуре, он стал одним из основоположников содержательного советского рока, оставил после себя множество последователей, учеников, среди которых, например, Юрий Шевчук из уфимского «ДДТ», братья Соллогубы из ленинградских «Странных игр». Я уже не говорю о «Наутилусе Помпилиусе», других свердловских коллективах, которые являются прямыми наследниками «Урфина». Причем богатство этого наследства, по-моему, до конца еще не оценено. Теперь часто говорят о том, что рок дает слишком мало собственно музыкальных открытий, чересчур «завязан» на социальную злободневность. У «Урфина Джюса», особенно— в альбоме «15», таких открытий достаточно. Так что, возможно, «урфиновские» композиции Пантыкина впоследствии войдут не только в историю рок-движения, движения социального протеста, но и в музыкальную историю…
ВСТРЕЧА НА НОВОМ ВИТКЕ
В 1984 году «Урфин Джюс» распался. Главных причин тому, если я правильно понял, было две. Первая, думается, уже ясна читателям — отсутствие элементарной поддержки, постоянное давление «сверху». Вторая — общая беда многих групп, о которой хорошо сказал однажды Александр Градский: «Составу музыкантов сохраниться на долгое время очень непросто. Увязать противоречия между несколькими людьми гораздо сложнее, чем свои собственные ». Но была у Пантыкина еще и третья причина, заставившая его на довольно длительное время отойти от активной концертной деятельности: он прекрасно понимал, что профессиональному музыканту для нормального развития технического образования явно недостаточно, и всерьез занялся учебой. Экстерном закончил музыкальное училище, поступил в консерваторию на отделение композиции. Одновременно много писал для театра, взялся за «Конец света», «озвучил» несколько спектаклей Свердловского ТЮЗа, один из которых — «Иуда Искариот» — был удостоен впоследствии первой, премии на престижном столичном фестивале. Мы считали с Сашей: из его сегодняшних тридцати двадцать два года, включая школьные, затрачены на учебу, параллельно с которой шло практическое постижение секретов мастерства. Лично меня эта цифра поразила. Подумалось: сколько же жажды нового, энергии может вместиться в одном человеке! И какую же волю, упорство нужно иметь, чтобы не растратить это все по мелочам, всегда быть в состоянии уметь сосредоточиться на главном, сохранить свое лицо.
— Изменилось ли что-нибудь с приобретением новых знаний, опыта в твоих взглядах на работу? Нуждается ли сегодня в поправках та, «джюсовская» теоретическая программа?
— Конечно, в программе тай немало юношеской запальчивости, максимализма. Но если это все отбросить, оставить суть, идею, то она осталась прежней. Как и тогда, смыслом труда моего и моих единомышленников остается борьба за новое искусств©, борьба со всем косным, застоявшимся. Одну весьма существенную поправку пришлось внести в свои прежние представления о музыке. Долгая работа в самых различных жанрах — симфоническом, хоровом, джазе и так далее — привела к выводу: музыка едина, едины законы, но которым она пишется, по которым общаются с ее помощью люди. Я не выделяю теперь рок в какую-то особую ее разновидность. Есть музыка плохая и есть хорошая. А все остальные деления — чистая условность, придуманная для удобства в разговоце. Вот почему сегодня я не вижу особой разницы между «металлистом», который кроме своего «металла» ничего не слушает, и человеком, признающим только академические формы, а остальное отвергающим. Оба они одинаково ущербны, оба многого лишены.
Два года назад «творческий отпуск» Пантыкина закончился. К нему обратился Игорь Скрипкарь с просьбой помочь записать сольный альбом. Естественно, Саша не отказал своему школьному другу. А в результате в Свердловске появилась новая группа «Кабинет», вернее сказать, группа старых единомышленников под новым названием. Ведь все ее участники — в том числе гитарист Михаил Перов, саксофонист Михаил Архипов — начинали когда-то в «Сонанее». Как видим, творческие интересы музыкантов тоже имеют тенденцию к развитию по спирали. Разойдясь в какой-то момент, на новом, более зрелом витке они иногда сходятся снова. Только на этот раз встреча их состоялась в совершенно иной ситуации.
— С 85 года, и особенно со времени открытия в Свердловске рок-клуба, воздух вокруг нас переменился. Стало возможным все: концерты, фестивали, записи. Когда-то о таком мы не могли мечтать. Впрочем, я-то в глубине души всегда знал, что рано или поздно это должно случиться. Ведь остановить столь массовое движение, охватившее не только Свердловск — всю страну, невозможно.
В новых условиях знатоки многого ждали от «Кабинета» и уже вскоре надежды он оправдал, хотя и не все. Первая запись коллектива — альбом «Вскрытие» — отличается высочайшим исполнительским уровнем, имеются в ней и просто уникальные композиторские находки. Однако кое-кто из критиков вновь находит, что слишком отстранены эти композиции от жизни, чересчур уж они усложнены, академичны, а значит, опять не найдут выхода к широкой публике. Мне так не показалось. Впрочем, лучше всего на эту тему высказался автор:
— «Кабинет» не стремится стать особенно популярным. Для этого надо играть поп-музыку. Мы же ставим перед собой совсем другие задачи. По-прежнему ищем, осваиваем новые идеи, и счастливы, если это удается.
— Может ли наступить такое время в обозримом будущем, когда вкус массового слушателя дорастет до интереса к сложным музыкальным формам?
— Думаю, что может. Более того,, отчасти оно уже наступило. Популярность таких групп, как «Аквариум», «Телевизор»,— лучшее тому доказательство. Ведь тот же Борис Гребенщиков далеко не конъюнктурщик. Он намного умнее, образованнее среднего своего слушателя, он поднимает его до своего уровня, и тот идет за ним. Но «Аквариум » шел к успеху непростым, долгим путем. «Кабинет» же в его нынешнем составе лишь начинает работать. «Дойти до каждого» нам, конечно, хотелось бы. Это тоже одна из наших задач. Но куда вынесет нас творческая дорога,— может показать лишь время.,.
