В прошлогоднем августовском номере, продолжая наши коллективные интервью с писателями-фантастами, мы предложили читателям задавать вопросы лауреату «Аэлиты»-87, ленинградской писательнице Ольге Ларионовой. Полученную почту мы передали Ольге Николаевне — и вот теперь публикуем ее ответы…
— Братья Стругацкие и Кир Булычев, отвечая на наши письма, рассказывали о своих взглядах на развитие советской фантастики. Интересно узнать и ваше мнение…
— Мой взгляд на развитие советской фантастики? Что ж… Только не буду повторяться и говорить о ее прошлом: о нем сказано много и подробно, хотя бы в тех же ответах Булычева и Стругацких. Скажу о ее настоящем, отчасти — о будущем.
Сейчас, естественно, созрело новое поколение. Реальность фантастична: это не просто те, кто на десять-двадцать лет моложе нас, нет, это люди, сформировавшиеся в иных условиях.
Что я имею в виду? Поясню.
В формировании этого нового поколения огромную роль сыграл видеоряд, которого мы были лишены: телевидение, пропитавшее нашу жизнь, новое — иное, чем в дни нашей юности,— кино. И музыка у этого поколения своя и совершенно иная, да и сам темп жизни иной — повышенный. Ведь даже синтетика, употребляемая в пище и одежде, вызывает изменения в поведении, создает иной его тип: эти люди более раздражительны, более остро реагируют на все, поскольку изменился даже гармональный баланс человека. Сказанное относится, естественно, в равной степени и к пишущим, и к читателям. Среди этих последних уже трудно найти таких, кто читал бы писателя целиком: всего Франса, всего Стендаля или, к примеру, всего Толстого — любого из однофамильцев… У этого поколения новый культурный базис. Новые имена — в том числе из старых, но прежде не доступных. Иные кумиры, иные ориентиры в творчестве. Иной взгляд на прошлое, настоящее, будущее…
Понятно, что среди представителей этого поколения в литературе есть и будут писатели и талантливые, и бесталанные, обязательное их отличие от нас — не в том, что они лучше или хуже (это-то они пусть выясняют между собою), а просто они — иные. Какого-либо четкого противостояния, проблемы «отцов» и «детей» у нас, считаю, нет.
Кстати, у нашей «новой волны» — более острая и быстрая реакция на современные социальные проблемы, это хорошо можно увидеть по нынешним сборникам, где рядом со старшим поколением представлены молодые.
— Хотелось бы узнать, что вы думаете о перспективах развития «космической оперы».
— «Космическая опера» получила и у нас право на существование, а теперь — уж как повезет ей с авторами. Именно от этого зависит ее судьба. Если будут писать те, кому она по душе, и писать будут с удовольствием и юмором, вкладывая и не жалея вот эту свою авторскую душу, то и сказки «о прекрасных принцессах, отважных рыцарях и жгучих тайнах» не затеряются рядом с самыми безукоризненно научными романами.
К слову сказать, автора одного из писем этот подзаголовок — «космическая опера» — явно ввел в заблуждение: заставил вслушиваться в каждую строчку, искать в ней музыку… Нет, к музыке этот жанр фантастики никакого отношения не имеет, просто таково юмористическое название, данное еще перед войной популярным в Америке произведениям о космических похождениях супергероев.
Сам же этот вопрос продиктован, как нетрудно догадаться, тем, что буквально год назад— и именно в «Уральском следопыте» — опубликована моя повесть «Чакра Кентавра». (Редакция предложила для нее параллельное — более, на ее взгляд, поэтичное — название: «Звездочка-Во-Лбу»; возражать против него в журнальной публикации я не стала — не было оснований). Многие— особенно молодые — читатели «Уральского следопыта», к сожалению, почти ничего не знают больше из того, что мною написано: слишком ощутимо дает знать о себе один из парадоксов фантастики — сложность ее издания. Вы можете многократно переиздавать (в разных издательствах) откровенно серое нефантастическое сочинение — Госкомиздат попросту не заметит его среди тысяч других книг. Фантастику же, в силу ее малочисленности у нас, легко держать под контролем: она вся на виду. И контроль этот с давних пор имеет необъяснимо жесткий характер: даже лучшие произведения современных авторов издаются лишь единожды — на долгие годы. Исключение составляют отдельные книги отдельных авторов; переиздание же классики, нашей и зарубежной, не в счет, поскольку только с помощью классики нам никогда не покончить с искусственным и оттого особенно острым дефицитом фантастики. Тем дефицитом, от которого, замечу, страдают не одни лишь авторы НФ и ее читатели, но и общество в целом. Ведь роль фантастики в развитии воображения, чисто экономическая отдача от ее чтения общепризнана ныне и с успехом используется во всем мире. Не отрицается она и у нас. Но, как во многом ином, и тут слово у нас не подтверждается делом… Положение обидное и, главное, непонятное.
— Как была написана «Чакра Кентавра»?
— Вот-вот: подавляющее большинство писем— именно о ней…
Многие читатели журнала спрашивают об этом: каким образом она появилась на свет, не характерная для советской фантастики, да и для меня тоже? И очень много комплиментов в письмах: что написана легко, даже изящно, с определенным духом рыцарства… Об изяществе судить не берусь, это дело критики, что же касается легкости письма — доля истины в этом есть.
Действительно: пишу обычно с трудом и очень медленно, а «Чакра» была написана на одном дыхании.
Писала ее под впечатлением самодеятельных переводов Роджера Желазни и других хороших «космических опер», по принципу: а я что, не могу? Как когда-то с «Леопардом с вершины Килиманджаро» — не считала, что повесть будет напечатана. Писала легко, с таким авторским заданием — вогнать в нее все аксессуары «космической оперы»: герой-супермен, его двойник, верный друг, прекрасная принцесса (из духа противоречия сделала все-таки ее брюнеткой: обычно она непременно белокурая), консерватор-король, мерзавцы-принцы, несчастная любовь в начале, все виды оружия — от первобытных мечей до сверхсовременных десинторов, а также драконы, кентавры, призраки и магические карты… По мере написания использованное отмечала «птичкой», остальное появлялось само собой. Такое, вероятно, бывает у безудержных вралей — такое было и со мною: сама удивлялась, как здорово подделываюсь под стиль, который мне казался соответствующим «космической опере» и который шокирует критиков, принимающих его за чистую монету…
— Зачем вам понадобилось появление землян на Джаспере — неужели джаспериане не могли справиться с крэгами сами? Так ли необходима была гибель Гаррэля — ведь у сказки должен быть хороший конец? Согласны ли вы что крэги — это символ застойных времен с их бездуховностью, соглашательством, всеобщим безразличием?
— Прежде всего, у меня не было ни малейшей мысли отражать Период застоя либо времена культа — как не было, надо полагать, у А. С. Пушкина мысли о том, чтобы дать в «Евгении Онегине» типичного представителя дворянства в период разнузданной тирании… Просто так уж мы, читатели, устроены, что невольно подгоняем произведение под свой уровень мысли — ведь и в «Гамлете» сейчас видим современные проблемы…
О землянах на Джаспере. Ну, во-первых, не правы те, кто ссылается на Асмура, заподозрившего крэгое в вероломстве, и заключает из этого, что джаспериане могли бы справиться со своей бедой без постороннего вмешательства. В повести Асмур ничего понять не успел — он же погиб в первой битве с кентаврами. А во-вторых, раз уж столько веков сами джаспериане были бессильны перед крэгами — стало быть, и впрямь нужен был кто-то со свежим, непредвзятым взглядом на положение вещей. К сожалению, не только обитатели фантастического Джаспера, но и люди совершенно реальной нашей Земли умудрялись иной раз обманываться по многу веков…
Сказке — хороший конец? Ho обязательно ли? Самая моя любимая сказка — «Русалочка»; счастливым ее финал не назовешь… Конечно, хорошо бы всех переженить — и чтоб все жили долго и счастливо; правда, гриновская формулировка «и умерли в один день» прочитывается сегодня как-то не очень жизнерадостно, такого сегодня уже не пожелаешь… Всем бы счастья — и поровну, как в «Пикнике на обочине», но так не бывает в жизни, значит, неправомерно это и в фантастике.
Литературные произведения пишутся, чтобы оказать какое-то воздействие на читателя. Человек устроен, к сожалению, так, что трагический исход действует на него сильнее, более результативен в воспитательном плане. Мне и самой жалко своих героев, насколько я знаю — и не только мне. В одном из самых первых моих рассказов («Перебежчик») как раз говорится о неуемной жалости автора к его героям, внутреннем сопротивлении неумолимой для них гибели… И потом, авторы тоже бывают разные: бывают веселые, бывают мрачные; я — автор трагический, уже заработала такое вот определение…
К слову сказать, мне бросилось в глаза странное воздействие «Чакры» на читателей: пишут о ее поэтичности — и сами их письма становятся поэтичными. (А в одном из них я обнаружила и стихи, посвященные Джасперу,— они напомнили мне песни Райслинга из «Зеленых холмов Земли»). И уже в главном герое видят — с этих романтических позиций — некоторую заземленность, даже вульгарность…
А ведь он — рядовок, обыкновенный земной космолетчик, такой, каковы сейчас десятки тысяч работников воздушного транспорта, всего лишь с полвека назад олицетворявшего собою безудержно смелый (вспомните первых Героев Советского Союза, вспомните Валерия Чкалова!) прорыв в будущее…
«Чакра» писалась почти пародийно, но потом, оценивая уже написанное, я вспомнила, что в течение двадцати лет мечтала написать увлекательную авантюрную повесть. Однажды даже попыталась это сделать, но получилась «Вахта «Арамиса» — вещь., которую я считаю одной из самых неудачных… Кроме того, тоже буквально со школьной скамьи, жила во мне какая-то неудовлетворенная любовь к псевдорыцарскому роману. И пожалуй, «Чакра Кентавра» — в большей степени все-таки рыцарский роман, чем «космическая опера». А в рыцарских романах, что характерно, очень часто погибают положительные герои — во имя чести, доблести, любви, верности.
Между прочим, еще совсем недавно могло казаться, что благородные эти идеалы бесследно канули в прошлое и уж никогда больше не будут востребованы чересчур прагматичным нашим обществом. К счастью, торжество прагматизма, как бывало всегда, и на этот раз не было конечным: сегодня нам, нашему обществу вновь потребовались люди смелые, чистые, благородные, элементарно — вполне по-старомодному — порядочные. Но в приказном порядке таких людей не воссоздашь: слишком долго означенные качества выдавались за анахронизм, откровенно высмеивались и обесценивались. Теперь нужна долгая воспитательная работа — и литература, как всегда заблаговременно, уже приступила исподволь к этой работе. В том числе (и едва ли — не в первую очередь) и фантастика: чутко уловив ностальгию общества по герою, она давно уж занялась поисками образцов для подражания. Достаточно вспомнить хотя бы то, что печаталось в «Следопыте»: мир добрых мастеров С. Другаля, героическую сказку «Срубить Крест» В. Фирсова, вполне трагедийную «Голубятню на желтой поляне» В. Крапивина…
Нетрудно предсказать, что ближайшее будущее именно за такой — героической — фантастикой.
Столь же нетрудно вот этой же ностальгией по герою объяснить и всплеск интереса (особенно — у молодых: и авторов, и читателей) к той разновидности НФ, которую мы еще вчера бездумно и полупрезрительно именовали «боевиками»…
— Думаете ли вы продолжать «Чакру Кентавра»! И не кажется ли вам возможной ее экранизация?
— Об экранизации «Чакры» идет речь в целой группе писем; не прочь помечтать увидеть ее на экране и я. При этом совершенно согласна с Н. Рысевой (Набережные Челны): это должен быть мультипликационный фильм, в двух сериях. А в игровом кино — не получатся крылатые кони, не получатся крэги… Но писать сценарий по «Чакре» не собираюсь: мало времени, не могу позволить себе повторять себя же, пусть даже и в ином жанре. Пускай уж занимаются этим (если заинтересуются) профессионалы: любое дело нужно делать умеючи, профессионально, во всяком случае — стремиться к этому.
Не буду ее — «Чакру»— и продолжать либо дописывать, как о том просит кое-кто из читателей (в одном из писем даже изложен подробный план-проспект романа в четырех частях под общим названием «Крэг»: «Чакре» предложена судьба 3-й его части…). Повесть писалась в определенном состоянии души, с определенным настроением, это была игра с самою собой… Возьмись я за нее сейчас — получилось бы, скорее всего, хуже. Тем более что продолжения и вообще-то, как правило, не удаются; я практически не припомню исключений из этого правила…
Кстати, вопреки мнению читательницы из Ейска Краснодарского края, никаких глав в публикации «Следопыта» не пропущено, журнальный вариант «Чакры» ничем не отличается от книжного. Просто: если бы я стала подробно описывать все приключения каждого из героев, повесть потеряла бы свою динамику. Поэтому о некоторых событиях упомянуто одной фразой,— автор считает, что этого вполне достаточно.
— Не собираетесь ли вы напечатать в «Уральском следопыте» что-нибудь подобное? Планируете ли выход книги?
— Стараюсь не писать произведений, подобных уже написанным, и каждую новую вещь стараюсь писать так, как еще не писала.
Выход книг планирует Госкомиздат — автору остается только радоваться, когда они выходят, и суеверно помалкивать, пока не окажется в руках сигнальный экземпляр.
А в «Уральском следопыте»… Жизнь продолжается — продолжается и моя дружба с журналом, когда-то напечатавшим ведь и «Сказку королей», а в недавнем 1987 году вручившим мне свою «Аэлиту». Отчего же и не допустить, что эта дружба со временем будет вновь подкреплена публикацией на страницах журнала? Впрочем, тотчас оговорюсь: новых моих рукописей в портфеле «Следопыта» в данный момент нет.
— Существует ли «женская» фантастика? Принадлежат ли к ней ваши произведения?
— Решительное «нет»! Никакой женской фантастики, по-моему, нет и быть не может! Как не существует,
например, женской поэзии— или управдомовской, или, скажем, поэзии академиков и отдельно — поэзии член-корров…
Наличествует только фантастика хорошая или плохая. Если, разумеется, не углубляться в литературоведческие дебри и не разграничивать ее по жанрам или темам, которым несть числа. Вычленение же любой группы авторов из общего потока всегда искусственно и, как правило, может быть объяснено только одним — поисками привилегий, жаждой пресловутой «скидки на жанр», стремлением занизить критерии оценок. Страдает от всего этого в конечном счете не только читатель, но и сама фантастика.
— Что вам нравится в музыке, в живописи? Имеете ли музыкальное или художественное образование? Довольны ли рисунками Дмитрия Литвинова к вашей повести в «Следопыте»?
— По образованию я физик, ни музыке, ни живописи специально не обучалась. В живописи люблю ранних (самых ранних) итальянцев и Чюрлёниса. В музыке — тоже самая ранняя классика: все семейство Баха, музыка бельканто; у меня коллекция классических реквиемов.
Иллюстрации в «Уральском следопыте» — лучшие из тех, что у меня были в жизни. Будучи в Венгрии на конгрессе писателей-фантастов, всякий раз, когда заходила речь о переводах «Чакры», просила сохранить иллюстрации Литвинова. Что из этого получится, не знаю: каждый издатель обычно дает заработать своим художникам…
— Как появился — и будет ли продолжен — ваш «Чюрлёнисовский цикл»?
— Я долго работала инженером в лаборатории с ограниченным доступом других сотрудников. А меня тянуло к общению с большим количеством людей, интересно было посмотреть на их поведение в экстремальных условиях. В один прекрасный день бросила свое инженерство и стала экскурсоводом на туристском поезде «Ленинград», где условия нередко бывали близкими к фронтовым: интересно и полезно работать любому писателю. Кстати, читательнице из Наро-Фоминска, спрашивающей совета — как выбраться из-под гнета давящих занудных обстоятельств? — отвечу: способ — один. Резко переменить судьбу. Не бояться, не сидеть и не ждать чуда — один раз в жизни можно (а иной раз — и нужно) решиться самому на рискованный шаг…
Частые поездки в Каунас позволили мне познакомиться с картинами и музыкой Чюрлёниса, которая постоянно звучит там в музее. У меня есть рассказы, написанные точно по его картинам («Соната ужа», например), иногда я вношу в какой-то рассказ один, всего один элемент какой-нибудь картины: это у меня уже как талисман — присутствие какого-либо чюрлёнисовского мотива, иногда даже незаметно для читателей. «Чакра» была, пожалуй, единственной из последних моих вещей, где Чюрлёнис не присутствовал. Но когда повесть уже находилась в редакции, я обнаружила среди набросков Чюрлёниса не более не менее как… крэга — рисунок головы с птицей, которая опустила свой клюв на лоб женщины. До сих пор этот рисунок мне не попадался (я запомнила бы его!), но это был тот самый крэг, что у меня в «Чакре». Как это получилось, сказать не могу.
Продолжать «Чюрлёнисовский цикл» буду, в голове у меня несколько повестей и рассказов.
— Не планируете ли вы, расширяя область своих интересов, обратиться, в частности, к драматургии?
— Нет, во всяком случае — пока. Хотя в детстве, в том же пятом классе, мечтала стать драматургом и писала пьесы.
Задавая этот вопрос, учредители нового клуба любителей фантастики из райцентра Камень-Рыболов Приморского края жалуются на отсутствие добротных и при этом небольших по размеру, доступных в постановке НФ сценариев и пьес. Таких, поставить которые на сцене мог бы и не самый могучий КЛФ. Самостоятельно-то инсценировать литературное произведение не всякий может…
Думаю, что эту проблему должны бы общими усилиями решать сами клубы. Поздней осенью я была в Уфе в гостях у КЛФ «Прометей». Они сами пишут сценарии— и показали мне пьесу по «Планете, которая ничего не может дать». Кто-то из желающих может, вероятно, съездить в Уфу, познакомиться с работой их режиссера, сумевшего создать самодеятельный театр при каком-то ЖЭКе… Либо — списаться с уфимцами..
А вообще-то письмо из Приморья доставило мне, пожалуй, больше всего радости. Дело в том, что свой клуб ребята хотят назвать по моему рассказу: «Не охоться» — и первейшей обязанностью «фэнов» полагают именно вот эту — не охотиться. «Не охотиться — в самом широком смысле,— поясняет Д. Бабченко, один из учредителей клуба.— Злоумышлять, желать страданий ближнему своему — это охотиться на себя. Я это в армии наглядно увидел».
Никто из нас, конечно, не верит тем недоброжелателям, которые еще и в наши дни не перестают твердить: фантастика-де отвлекает, уводит от жизни с ее реальными проблемами… Но когда конкретное мое убеждение, что охота — это в любом случае уничтожение человеческого в самом себе,— становится и убеждением моих читателей, более того, руководством к действию,— это выше любых гонораров и любых премий. Это высшее, что может получить писатель.
— Как вы пишете?
— Как я работаю? Если в двух словах,— медленно и мучительно. Описывать свою работу не могу: слишком люблю ее, это какой-то чересчур интимный процесс, которой неловко выносить на люди…
Некоторые из авторов писем признаются, что тоже пытаются (или пытались) написать что-то. Что ж, очень приятно, когда читатель, доверяя, выдает тебе свой секрет… Но советовать что-либо— трудно, даже если поставлены конкретные вопросы. Скажем, как подобрать нужные слова, ритмику фразы.» Мне кажется, это не главное. Главное — представить своего героя, ощутить так реально, как будто — вот он, стоит за спиной. А нет героя с его чувствами, проблемами, мыслями — никакие приключения не спасут, никакой — самый разэтакий! — НФ антураж, Но сразу должна оговориться: это — для меня. У других авторов может быть по-другому.
Не существует и единого рецепта — как набрести на значимую идею. Такую, чтобы оживила, спаяла в целое (притом — в интересное и ценное для других) все те находки, художественные и технические, которые вы не без робкой гордости уже готовы выплеснуть в мир… Идею эту каждый ищет сам и по-своему. Ясно, кажется, лишь одно — она должна волновать и самого автора.
— Банальный вопрос: в чем же смысл жизни? Точнее, в чем смысл существования человечества?
— Вопрос действительно «банальный»: из нерешаемых, а если и решаемых — то по-разному даже одним и тем же человеком в разные моменты его жизни.
Сравнительно недавно, раздумывая на подобные темы, которые мучают, конечно же, каждого человека, я утешала себя иллюзией существования какого-то мирового разума, может быть — и не разума, но какой-то упорядоченной системы, слагающейся под общим воздействием всего живого и разумного из элементов мыслительных процессов. Гипотетически каждый человек, поскольку он мыслит, что-то меняет в этой системе… хотя бы па уровне биополя, если существует единое биополе вселенной… ведь человек — генератор всех возможных полей, в том числе и еще не открытых, и сам факт существования каждого из нас как-то влияет на эту систему… Такое вот «нечто», навеянное, быть может, учением о ноосфере Вернадского.
Но в самые последние годы я от этой иллюзии отказалась, потому что поняла: она рождена элементарным человеческим страхом перед бесследным исчезновением. И смысл человеческой жизни для меня теперь в том, чтобы прожить ее по возможности каким-то наилучшим, наичестнейшим образом, может быть — даже самым (прибегая к старомодным категориям рыцарских романов) благородным образом, причем именно памятуя все время о том, что все равно все это бесследно исчезнет, что нет ни бога, ни единого духа, ни наблюдающих за нами пришельцев; ты — как одинокий пассажир в пустом трамвае: никто не видит, берешь билет или нет. Это какая-то высшая ответственность. Если бы существовал выбор, перед кем отвечать — перед богом или перед собою, так перед собою — труднее. Там можешь вымолить индульгенцию, как-то обмануть может быть, не заметит, пронесет… Перед собою — нет. В этом и отличие человека от животного: только человек может быть честен сам перед собою.
Автор этого «банального» вопроса, поклонник философской фантастики из Ужгорода, разумеется, едва ли рассчитывает всерьез, что мне известен ответ на этот вопрос, перед которым, не стесняясь или в смущении, но пасу ют-таки и философы…
Что же касается возможности представить себе гибель всего человечества, маячащую с давних пор где-то на сверхдальних горизонтах… Сегодня это, по-видимому, не так. уж трудно; к возможным и неизбежным природным катаклизмам самого глобального характера человек добавил призраки «доморощенных», самим им изобретенных катастроф — атомной, экологической…
— Кто ваш любимый советский фантаст? А американский?
— Вначале — несколько слов для десятиклассника из Тольятти: я прочитала все письма. И отвечаю — среди других — на этот вопрос вовсе не для того только, чтобы ответ послужил индикатором прочтения конкретного письма… Теперь по существу. Кого выделяю в фантастике?
У нас — это писатель-фантаст «Братья Стругацкие» (именно так!) и Сергей Другаль. В Америке — Роберт Янг
и Роджер Желазни.
— Расскажите подробнее о себе… Сообщите, пожалуйста, ваши анкетные данные…
— Я не случайно оставила напоследок подобные вопросы: что больше всего не люблю — так это отвечать на анкеты! И ни за что не поверю, то кому-нибудь это занятие — в радость…
Один из читателей пишет, что не отнимет много времени — а дальше… дальше следует анкета из 58 пунктов. Отвечать на все?! Да если на полном серьезе — ни в жизнь не ответить на столько-то!..
Родилась в Ленинграде, год и месяц — у женщин их обычно не спрашивают, согласна сообщить лично авторам будущих энциклопедий, вообще же считаю, что писатель ничего не должен оставлять после себя: ни автобиографий, ни фото — только книги, и пусть они живут — как поживется…
Первая публикация— в пятом классе, стихотворение «Праздничный салют» — по поводу снятия блокады, а подписано именно так: ученица 5-а класса.
Веду ли дневник? Попробовала один раз — в 10-м классе, На немецком языке, чтобы мама не прочитала.
Спорт? Не занимаюсь, ибо считаю, что это — физкультура, доведенная до абсурда.
Впрочем, действительно — стоп! В ответах на эти частные вопросы неизбежна вкусовщина, а я не хочу, чтобы мои собственные далекие от неиспорченности вкусы накладывались на чьи-либо незрелые убеждения. Личные вкусы и должны быть — личными.
