Первая часть
КАССЕТА
Вечерняя электричка
К стеклам липли снаружи мокрые сумерки, старый вагон трясся, словно хотел стряхнуть их. Дребезжали тусклые плафоны. В соседних вагонах работало отопление, там народу было много, а здесь никого. Но если притерпеться — не так уж холодно. И главное — никто не мешает разговаривать. Михаил так и сказал Егору, Егор не спорил. Хотя всем своим видом показывал: о чем разговаривать, он понятия не имеет. Все уже сказано.
Они сели на противоположные скамьи, но не друг против друга, а по диагонали: Егор — у окна, лицом по движению поезда, Михаил — на краю, у прохода.
Наконец Егор сказал, водя пальцами по стеклу:
— Хоть убей, не понимаю, зачем тебя понесло провожать меня в такую даль.
— Чисто эгоистические соображения: если буду знать, что ты домой добрался нормально, спокойнее спать стану…
— А что со мной может случиться? — сказал Егор с легкой ноткой презрения к трусости Михаила.
— Да ничего. Я же говорю: просто мне спокойнее…
— Ну-ну,— сказал Егор и зевнул. Потом съязвил:— Ты, наверно, забыл, что я не беглец из интерната, а ты не конвоир.
— Какой же я конвоир? Наоборот… Видишь, даже в штатское оделся.— Михаил изо всех сил старался держаться ровного и мягкого тона. Потому что все еще надеялся: вдруг повернется разговор иначе? Вдруг откроется в этом мальчишке что-то знакомое, родное? Но губы Егора Петрова, которые умели расползаться в такой милый улыбчивый полумесяц, теперь были вытянуты в прямую черту.
…Эти прямые губы и абсолютно спокойные глаза сперва казались Михаилу ненастоящими. Маской. Оно и понятно, говорил себе Михаил. В четырнадцать лет кому хочется показывать волнение? А в этом случае особенно. После такого знакомства в кабинете директора! Вот и смотрит братишка независимо и вроде бы безучастно. А в душе небось клубок сомнений, вопросов, тревог и… может быть, и радости? Ведь свой же в конце концов! Примчался же, черт возьми, из другого города!
…В первый миг, увидев Егора, Михаил качнулся к нему, взял за плечи.
— Ты… Егор…— Он чуть не сказал «Егорушка».— Надо же… Значит, она все сказала?
— Кто? — Егор медленно посмотрел из-под низко надвинутой вязаной шапки с этой вездесущей идиотской надписью «Adidas».
— Ну… мама твоя. Алина Михаевна…
— А…— Он улыбнулся тогда первый и последний раз.— Нет, она ничего не говорила. Это дело техники…
И он вытащил из-под куртки серебристый плэйер.
— Д-да…— озадаченно сказал Михаил. Ох как нехорошо это все его царапнуло. Он не удержался: — Ты, я вижу, тертый мужик…— И спохватился: «Ох, дубина, зачем так?»
— Жизнь такая,— разъяснил Егор.— К тому же век электроники…
— Что и говорить,— улыбнулся Михаил (и со страхом поймал себя, что улыбка получилась чуть ли не заискивающая).— Ты современный юноша…
— Хочешь послушать? — спросил «современный юноша», никак не отозвавшись на улыбку. И вынул дужку с мини-наушниками.
— Подожди,— Михаил оглянулся на изнемогшую от любопытства Агашу, на чуткого дежурного у входа.— Пойдем отсюда…
За низким зарешеченным окном был виден сквер с ярко-желтыми березами. День был не холодный и к тому же сделался разноцветный — пробилось солнце.
В сквере они сели на усыпанную листьями скамейку.
— Хочешь послушать? — опять сказал Егор, и Михаил с удовольствием отметил, что брат говорит ему «ты».
— Послушать?.. Да я и так помню разговор… Ловко ты сработал с этой машинкой. Оперативник, да и только…
Егор пренебрежительно спросил:
— Видимо, с милицейской точки зрения, это комплимент?
— Ну что ты ёрничаешь, Егор…— осторожно проговорил Михаил (а сердце перестукивало, щеки теплели от тревожной радости).— Ну, давай, я послушаю.
— Я не оперативник. Просто машинка была под рукой, вот и нажал кнопку… На.
Михаил снял фуражку, надел крошечные холодные наушники. В них что-то шелохнулось, и сразу возникло ощущение пространства — с шорохом шагов, шелестом портьеры. Да, техника. Действительно, стерео. Если закрыть глаза — полное впечатление, что находишься в комнате и два человека говорят в разных углах.
Свой голос Михаилу показался чужим, так всегда бывает, если слышишь себя в записи. Но Алину он представил, как живую.
«Я вас слушаю… Он что-то натворил?»
«Алина Михаевна, вы меня, конечно, не узнаете. А я вас сразу узнал. В шестьдесят седьмом году, в Севастополе, помните?.. Меня тогда звали Гай…»
Молчание… Молчание, молчание. Но не глухое. Тончайшие ферромагнитные чешуйки отпечатали еле слышное дыхание двух людей. И как шевельнулся под Михаилом стул.
«Да…— наконец сказала Алина.— Действительно, вас не узнать…»
И снова молчание. Полное холодными вопросами:
«Ну, и что же вам надо от меня? Вы понимаете, что я не жду от вашего визита ничего, кроме осложнений? Вы понимаете, что у меня нет желания вспоминать и вас, и тот шестьдесят седьмой год?»
Он это понимал. И спросил сразу — будто головой в парашютный люк:
«Алина Михаезна, Егор — сын Толика?»
И моментально:
«С чего вы взяли?.. Господи, с чего вы это взяли?!»
«Мы же не дети, Алина Михаевна… День рождения — первое июня… Кто еще мог быть его отцом?»
«Вы… Простите, но вы как-то очень уж примитивно рассуждаете».
Он, кажется, позволил себе улыбнуться. Чуть-чуть.
«Алина Михаевна, это не я такой примитивный. Это законы природы…» Снова тревожная тишина. И вдруг резкий вопрос:
«Ну, и что вы хотите?»
«Что… Вы и сами понимаете. Знать хотелось бы…»
«Но вы и так уже знаете…— Михаил вспомнил, как она стала покусывать пухлые губы.— Вы, простите, высчитали… И разыскали… Видимо, это ваша специальность…»
«Я понимаю, что мой приход вас не радует… Но меня-то понять вы можете? Если это так, то Егор — мой двоюродный брат».
«И что из того? Вы узнали о нем случайно. И двоюродный — не родной…»
«Он — сын Толика. А Толик для меня…» Ох как не вовремя, как по-дурацки у взрослого мужика что-то по-детски сорвалось в горле. Она сказала помягче:
«Как все это неожиданно… И долго вы нас искали?»
«Боже мой, да совсем я вас не искал! Был в школе по служебным делам, директор говорила с вами по телефону, я услышал ваше имя, вспомнил…»
«Значит, нелепая случайность».
«Нет…— Михаил слегка ожесточился. Особенно на слово «нелепая».— Думаю, так или иначе наши пути пересеклись бы. Все-таки в одном краю живем. Вы и с Толиком-то познакомились именно поэтому, он мне рассказывал. Вы с ним разговорились, когда он узнал, что ваш брат живет недалеко от Среднекамска…»
«У брата почти такая же судьба, он погиб в катастрофе…»
«Простите, я не знал…»
«Не в том дело. Если бы не этот разговор в школе…»
«Но он случился».
«К сожалению…»
«Все-таки…— Михаил вспомнил, как с резиновой натугой произнес это «все-таки».— Что же здесь плохого? Чем я могу повредить вам и Егору?»
«Извините, я не помню вашего… настоящего имени…»
«Михаил».
«Михаил… и?..»
«Михаил Юрьевич, если угодно».
Она скользнула тогда по нему глазами.
«Я понимаю,— сказал Михаил.— Такому имени более соответствовал бы изящный мундир поручика Тенгинского полка, а не потертый пиджак милицейского сержанта… Но дело не во мне…»
Вздох.
«Дело именно в вас… Вы сотрудник милиции и должны знать юридические нормы. Законы… Тайна усыновления охраняется законом. Кто ее нарушит…»
«Я не нарушу. Не за тем пришел. Не бойтесь»,— это в нем уже закипела досада.
«Вы должны меня понять, Михаил Юрьевич… Моя… мое знакомство с Анатолием было… оно коротким было… Почти что случайным. А Виктора… моего нынешнего мужа я знала еще задолго до того. Хорошо знала… Когда он вернулся из плавания, то ни в чем не упрекал меня. Мы поженились, будто ничего не было, он любил меня. Даже его родители не догадывались, что Егор не его сын. И сам Виктор ни разу… ни намеком, ни словечком про это не напомнил. Ни мне, ни себе. А вы хотите сейчас…»
«Ничего я не хочу, Алина Михаезна… Но как бы вы поступили на моем месте, если бы узнали… про такое…»
«Ох, не знаю… Михаил Юрьевич. Я женщина, и вот на меня вы свалили… все это. Сразу, неожиданно».
«Простите… Но была еще женщина, мать Толика. Я думаю, она прожила бы гораздо дольше, если бы знала, что у Толика остался сын, ее внук».
«Может быть… Честно говоря, я не думала об этом…»
«Верю»,— вздохнул он.
«Да. Вы можете осуждать меня, но прежде всего я думала о своей семье. Так устроены женщины».
«Не все…»
«Можете осуждать меня»,— опять сказала она.
«Алика Михаевна… Разве я пришел, чтобы осуждать?»
«Не знаю, зачем вы пришли… Если Егор обо всем узнает, неизвестно, чем это кончится. Переходный возраст, с ним и так нелегко… Давайте говорить откровенно…»
«Давайте»,— уже безнадежно согласился Михаил.
«Наверно, я скажу вам жестокую вещь, но когда женщина защищает свое… свое гнездо, она способна на все. Ведь Анатолий погиб из-за вас. Неужели вы хотите сделать несчастным и его сына, разрушить семью, где он вырос?»
Сейчас, в сквере, Михаила опять придавило тоскливым грузом давней вины. И через много-много тягостных секунд он услышал свой осевший голос:
«Откуда вы это знаете? Что из-за меня…»
«А разве не так? Если бы вас там не было, если бы он не возился с вами, не поехал бы вас провожать…»
Михаил вспомнил, как обмяк с горестным стыдливым облегчением. Конечно, она ничего не могла знать о гранате. Но облегчение было обманчивым, секундным. Словно расталкивая обвалившиеся на него мешки с !сыпучим грузом, Михаил тогда поднялся со стула.
«Я мог бы в свою очередь упрекнуть вас: если бы вы в тот раз на бульваре не кинулись за милицией, не было бы всей этой истории. Но какой смысл обвинять друг друга?.. Я мог бы при желании доказать вам, что мы оба здесь вообще ни при чем и что бандиты выслеживали Толика специально, старательно… Только вас это, конечно, не интересует».
Еле слышно вздохнуло кресло — это поднялась мать Егора.
«По правде говоря, меня интересует, могу ли я жить спокойно?»
«Можете…— медленно сказал Михаил.— Даю вам слово, что Егор от меня ничего не узнает… Могу даже расписку дать».
«Ну при чем тут расписка? Я рада, что вы меня понимаете…»
«Как много раз тут говорилось слово «понимаете»,— печально подумал Михаил.— А где оно, понимание?» Он опять услышал свой голос:
«Пойду я… Еще раз прошу извинить… Вначале у меня была мысль: можно ведь ничего и не говорить Егору, мы могли бы просто… ну, общаться, что ли. Как друзья… Да какая уж тут дружба, вы будете на меня смотреть как на вечную опасность…»
«Вот видите, вы же сами судите трезво… И кстати, зачем вам, взрослому человеку, это… общение с мальчиком?»
«С братом… Я вам объяснил. Извините, если непонятно… Брат есть брат, тем более что…» — Михаил запнулся.
«Что?» — нетерпеливо сказала она.
«Егору с братом, наверно, все-таки лучше иметь дело, чем с работниками милиции… Я имею в виду не себя… вообще…»
«Он что-то натворил?» — опять быстро спросила Алина Михаевна.
«Натворил?.. По-моему, пока ничего, кроме того, что вы слышали от директора… По крайней мере, я не знаю… Он достаточно умный парень и не будет шутить с законами открыто. Но в конце концов может и не рассчитать. Сам не влипнет, так дружки втянут».
«Но позвольте… какие дружки? Вы что хотите сказать?»
«Увы, то, что сказал».
«Но… что вы в нем такого увидели? Он не ангел, конечно, но и… Он вполне нормальный мальчик».
«Вполне нормальные не караулят вчетвером одного».
«Но они же мальчишки! Мало ли что бывает,..»
«У мальчишек разве не должно быть совести?» — спросил Михаил. Опять в наушниках возникла шуршащая тишина. И наконец Алина Михаевна произнесла:
«Знаете… молодой человек, на свете все так сложно. Сейчас и взрослые порой готовы съесть вчетвером одного…» .
«Боюсь, что эту мысль Егор усвоил уже достаточно крепко…»
Он тогда шагнул в прихожую, ощутив глубокое отвращение к дальнейшему разговору. Слышно было, как шлепнулись на паркет сброшенные с сапог «лапти». Глухо (видимо, уже далеко от микрофонов), мать Егора сказала:
«Я не хотела вас обидеть. Я… обдумаю ваши замечания…»
Кажется, Михаил буркнул в ответ «обдумайте» и затем «до свиданья». Но это на пленке уже не записалось. Отпечатался только звук закрывшейся двери. А потом — долгая тишина. Пустая и горько-недоуменная — как то ощущение потери, с которым уходил Михаил из этого дома…
Вдруг ударили по ушам дребезжащие аккорды и какой-то кретин завыл на тарзаньем языке: «Бы-улы-улы-а, а, а, а-ха-ха…» Видно, Егор проник в комнату и остановил запись…
