Долго считалось, что один из первых домов Екатеринбурга простоял от закладки города до нашего времени. Это будто бы был дом Шамшурина на Госпитальной (ныне ул. Добролюбова, 20). Исследования этого не подтвердили. Дом действительно жил долго: сто шестнадцать лет. Он построен был после опустошительного пожара — в первой трети прошлого века; Мы не можем доподлинно знать, как выглядел домовый убор Екатеринбурга в восемнадцатом столетии. И все же попытаемся заглянуть в историю.
В 1734 году было решено строить дом для В. Н. Татищева, нового командира уральских заводов. Место выбрали на холме близ Шарташского бастиона. Холм господствовал над крепостью. По обоим берегам реки, за глинобитной плотиной раздавалось могучее дыхание тридцати фабрик. Широкая перспектива прорезала крепость от Московского к Восточному бастиону. На фоне деревянной застройки вырисовывался крытый белой жестью высокий шатер мазанковой колокольни.
Горный офицер Андрей Хрущев и автор «Чертежа нового завода на Исетн» Никифор Клеошш рапортовали в апреле 1734 года, что, со слов плотника Сомова, подле Шувакишского озера вырублены для командирского дома пятьсот бревен. Лес заготовили до таяния снега, пока деревья не наполнились весенней влагой. Срубы, сложенные из сухих бревен, теплей и долговечней. Венцы, протертые поваренной солью, плотник считал береженными от гнили и насекомых.
Прежний начальник горных заводов незадолго до отъезда запретил плотникам вручную вытесывать доски из бревен. Пильная мельница делала это быстрее и экономней. Однако бревно, расколотое клиньями по старинке, меньше впитывало влагу, дольше противилось тлену. Пила, наверное, предрешила недолгую жизнь командирского дома: он простоял чуть более полувека. В 1789 году его купили с торгов церковные власти, решив построить на этом месте каменный храм. Память о доме Татищева, срубленном из пятисот шувакишских бревен, хранит мраморная доска у входа в Свердловский историко-краеведческий музей.
При первом же командире привезли в Екатеринбург и поселили в Елизавете отряд олонецких плотников. Это, несомненно, послужило толчком к возникновению нижнеисетского гнезда древоделов. В том же 1729 году на фабрике воздуходувных мехов впервые ввели должность резчика по дереву. Он получал годовое жалованье в двадцать рублей, тогда как столяру платили пятнадцать. Его изделия не сохранились, но в описях можно встретить и резные стулья в обер-бергамте, и похожее на трон кресло с кожаною подушкой, и резные золоченые тумбы зерцал для указов, и узорчатые рамы для стенных зеркал и картин. А однажды казенный резчик искусно вырезал из кленового бревна кандалы — «образец, по которому железа ковать, присланный во обер-бергамт от господина генерал-лейтенанта де Геннина».
Затем в Екатеринбург прибыла партия заонежских плотников. В 1766 году их расселили в Верх-исетском заводе. Не случайно именно в этом поселке потом расцвело столярное дело и мебельное производство. В те годы плотники из Заонежья работали и в Сысерти. Это были подневольные казенные мастеровые.
Тянулись на Урал и свободные люди. Их приток из северных русских земель объяснялся просто: в Олонецком крае пуд немолотой ржи стоил двадцать три коцейки, а здесь, на Урале, готовую ржаную муку продавали по семь копеек за пуд.
Екатеринбург восемнадцатого столетия был средоточием разнообразных народных художественных традиций. Не только русский Север влиял на развитие здесь плотницкого ремесла. Крестьяне Тавлтуйской волости — прямые потомки стрельцов и старообрядцев, сосланных или бежавших в необжитые просторы Урала,— тоже шли в город подряжаться на артельные плотницкие работы. В их строениях проявлялись традиции средней России — Москвы, Твери, Поволжья. Дома украшали крылечком на резных столбах, ставнями столярной работы, лобовыми досками, «подзоринами с некоторой по приличности надрезью».
Надрезь — вот, пожалуй, тот термин, что характеризует домовую резьбу тех лет. Доску не пропиливали, не выбирали из пласти глубинных слоев, а делали ногте видные или трехгранной формы надрезы, как это и теперь еще водится в деревнях. Узорная разработка плоскости была чисто крестьянским, народным началом в деревянной домовой резьбе. Ее до сих пор можно видеть на матичных балках церкви в подмосковном селе Васильевском или на поздних, но ставших уже старомодными, екатеринбургских наличниках. Эта плотницкая манера резьбы — узор из-под топора — гармонировала с ритмикой бревенчатых стен, делала нарядным городское жилище. В Свердловске теперь таких нет, а, например, в Туринске немало еще домов с наличниками, выполненными в щедрой манере народной трехгранно-выемчатой резьбы.
О первых плотниках Екатеринбурга располагаем мы лишь отрывочными сведениями. Купец Леонтий Пономарев в 1782 году нанял плотника Данилу Хухрина оборудовать и украсить новый бревенчатый’ дом. Постройка была двухэтажной. Надо было сделать крыльцо к нижним и верхним сеням, парадную лестницу между ними, приладить к окнам личинки и ставни, отделать покои, а в горницах поставить лавки с резными причелинами. По договору Хухрин получил девяносто рублей — почти двухлетнее жалованье заэодского штатного мастера. Через год он уже рубил деревянную церкозь в Брусянской слободе под Екатеринбургом.
О существовании «плотницкого конца» прямых сообщений не попадалось. Но если внимательно вчитаться в «Опись всем екатеринбургским жителям» (1788), то многое прояснится. Признаки такого ремесленного «конца» мы находим на небольшом пятачке, где сгрудились дворы городских плотников. Когда-то, может быть, мастера селились тут погуще, но в последней четверти века оставалось не больше десятка имен. Вот они: Петр Колташев, Федор Лачихин, Фарафонт Максимов, Филат Микудин, Осип Палкин, Петр Плотников, Родион Попов, Тихон Сеначев, Тит Симанов, Василий Стариков, Семен Стрыков… Плотники-домовладельцы принадлежали к ремесленной элите. Вместе они поддерживали цену на строительные работы, следили за спросом, контролировали предложение. Порознь конкурировали друг с другом, подавляли соперников, переманивали к себе молодых, а подчас бывалых, но неимущих плотников. Ремесло давало им средства к существованию, но не делало богатыми.
Как-то раз на главной площади под барабанную дробь объявили розыск Хухрина, не закончившего к сроку работу по договору. В те времена строительная незавершенка наказывалась сурово. Хозяину недостроенного дома, хотя он и был пострадавшим, грозила вторая неделя голодной отсидки с головой и конечностями, продетыми в тесные отверстия позорной колоды. Первую неделю истец уже отсидел, страдая от жары, насекомых и оскорбительного внимания добропорядочных горожан. На его счастье, плотник Стрыков взялся доделать в короткий срок незавершенную работу, и купец не пожалел денег.
Недалеко от этого лобного места, как раз напротив обер-бергамта, плотники возводили новый рубленый дом. Он стоял на главном проспекте за большими воротами, окруженный прекрасным садом — одноэтажный, с семью окнами по фасаду и парадным подъездом. Д. Н. Мамин-Сибиряк, описывая в «Приваловских миллионах» дом Половодова, похоже, имел в виду этот одноэтажный дворец: «Пролетка остановилась у подъезда низенького деревянного дома в один этаж с высокой крышей и резным коньком. Фронтон, окна, подъезд и ворота были покрыты мелкой резьбой в русском вкусе и раскрашены под дуб. Домик был тем, что называется полная чаша. От ручки звонка до последнего гвоздя все было пригнано под русский вкус, и гостя сейчас за порогом охватывала атмосфера настоящего богатства».
Последний владелец дворца купил эту землю с домом и садом в свое время у Харитонова за три тысячи рублей, а в 1850 году уступил городу. Потом здесь выросло каменное здание училища, сохранившееся и в наши дни. Сейчас на этом месте напротив Уральской консерватории размещена средняя школа. Ничто больше не напоминает о чуде плотницкого умения — дворце из сосновых бревен, походившем на большой русский ларец.
Наряду с купеческими и мещанскими усадьбами в городе было немало крестьянских домов. По всей Пермской губернии избы рубились одинаково. Строительство вели в три этапа: плотники одновременно укладывали и ровняли каменное основание, делали сруб и готовили кровлю. Затем из частей они собирали всю постройку. После этого приступали к внутренней и внешней отделке.
Уже через шестьдесят лет после возникновения города появились предприниматели, пытавшиеся прибрать к рукам жилищное строительство. Купец Степан Негодяев, поставлявший артельным подрядчикам косяки для изб, ввел стандарт на этот товар, заказав крестьянину Ивану Косулину большую партию «избных косяков длиною полтора аршина, а толщиною в одну сторону восемь, в другую пять вершков, и чтоб оные были из плашенного тесу кондовые». Каждая пара таких косяков обходилась купцу в одиннадцать копеек — цена полпуда пшеничной мурси. Непросто было крестьянину заработать на собственную избу в Екатеринбурге.
В семидесятых годах прошлого столетия на окраине города поселился крестьянин Казанской губернии Павел Липатов. Вскоре обыватели уже знали его как старательного ассенизатора. Постепенно он монополизировал очистку города, скупил подряды, назначил собственные расценки. А в последнем десятилетии века завладел имуществом бывшего городского головы В. А. Грамматчикова. Его большой деревянный с мезонином дом на равных соперничал с домом архитектора Малахова. Эти два величественных здания открывали живописную перспективу Малаховской улицы, известной горожанам чистой водой Малаховского ключа.
В 1894 году П. И. Липатов открыл деревообрабатывающее производство. Городская дума «рассмотрела ходатайство крестьянина П. И. Липатова о разрешении поставить на принадлежащем ему усадебном месте близ Малаховского ключа лесопильный станок с паровым двигателем и разрешила его в утвердительном смысле».
В отличие от лесопилок, работавших на Урале, предприятие Липатова не ограничилось пилением и продажей леса. Он наладил изготовление весельных и моторных лодок, столярных изделий, дверей, мебели, широко освоил выпуск резного убранства для деревянных домов — ажурных фризов, накладных украшений к прибойным доскам, пропильных тесовых карнизов, причелин, узоров к наличникам и фронтонам. Артельные плотники не могли состязаться с человеком, организовавшим чистодеревный промысел на широкую ногу.
По индивидуальным заказам делал художественные наличники и парадные двери из дуба в собственных мастерских резной и кутаной мебели верх-исетский крестьянин М. Ф. Просвирин, арендовавший двухэтажный каменный дом Котляровского (Главный проспект, 15/2).
Не один десяток щедро декорированных обывательских домов поставила плотницкая артель братьев Тиуновых, имевших большую столярную мастерскую на одной улице с заведением Липатова. Каждый из братьев владел резным, столярным и плотницким ремеслами. Но в борьбе с Липатовым им пришлось отступить и заняться строительством мучных мельниц, не нуждавшихся в резьбе по дереву.
В 1900 году хозяин переоборудовал свое предприятие на углу Малаховской и Васенцовской в лесопильно-деревообрабатывающую фабрику с паровым двигателем в двенадцать лошадиных сил и вообще освободился от конкурентов. Газета «Слово Урала» сообщала в 1908 году, что резьбу и украшения для городских и дачных домов выполняет единственная на Урале фабрика Павла Игнатьевича Липатова. Таким образом, екатеринбургский фабрикант распространил свою монополию на все уральские города.
Производство резного узорочья на продажу в эпоху расцвета промышленного капитализма, лишенную романтической сентиментальности, выглядит по крайней мере весьма смелым предприятием. Деловой человек не мог отважиться на такое дело без достаточной гарантии на успех. Для Липатова гарантией служили его профессиональные навыки и уверенность в приглашенных дипломированных рисовальщиках.
Хорошо знавший екатеринбургскую жизнь, писатель Павел Петрович Бажов утверждал, что многие обывательские дома здесь резным своим убором, обязаны искусству художника Александра Никитича Парамонова (1874— 1949). Но трудно себе представить, что художник мог в одиночку или даже с помощниками выстрогать, разметить и вырезать выкружной пилой тысячи погонных метров тесовых узоров для наличников, фризов, карнизов пилястр и фронтонов сотен домов в Екатеринбурге и его окрестностях.
Предприятие Липатова действовало двадцать пять лет: с 1894 по 1919 год. Выпускник Петербургского училища технического рисования, преподаватель декоративной мастерской художественно-промышленной школы, Парамонов жил и работал здесь с 1905 по 1928 год.
Нетрудно заметить, что пропиловочные узоры на домах, имеющих охранные доски конца девятнадцатого века, большей частью однообразны и наивны. В их композиции не чувствуется навыка и художественной фантазии уверенного в себе рисовальщика. Напротив, начиная с первого десятилетия нашего века, домовые узоры приобретают законченность, раппорты пропильного орнамента — образность и стилевую определенность. Поэтому нельзя не высказать догадку о сотрудничестве Липатова и Парамонова с 1906 по 1918 год. Сегодня можно определенно назвать до десятка сохранившихся в Свердловске старых домов, чей нарядный убор создан под наблюдением художника А. Н. Парамонова и тиражирован фабрикой П. И. Липатова.
