Знаем ли мы свой язык?.. О, да! — обязывает нас ответить утвердительно всеобщее десятилетнее образование. Мы знаем, где ставить точку, а где — двоеточие; знаем,, что глагол , отвечающий на вопрос «что делать?», имеет мягкий знак, а «что делается» — не имеет мягкого знака…
А вот это: «Не лъпо ли ны бяшетъ, братие…» Каждый ли из нас может досконально перевести слово за словом? А ведь это тоже наш, русский, язык. Только не современный, а древний. Увы, мы потеряли значение многих слов, звуча ни е их непривычно для нас. Мы не знаем древнерусского.
То же самое можно сказать о других языках. У каждого из них есть свой древний предтеча. И на слух, и на глаз старые языки воспринимаются как ребус или иносказательная речь. Например, язык Шекспира, по сравнению с современным, гораздо богаче словообразовательными моделями, и многие их значения в словарях, которыми пользуемся мы сегодня, не обозначены. Интерес переводчиков только подогревается этим обстоятельством: известны четыре полных перевода «Гамлета» и целых пятнадцать переводов знаменитого монолога «Быть или не быть?»…
…Аркадий Застырец — учитель истории из Свердловска. Он давно и серьезно занимается переводами со старофранцузского. Один из его любимых поэтов — Франсуа Вийон, живший в X V веке. Иностранный язык мы все изучаем в школе, возможность такая дана каждому. Но не каждый доводит это знание до умения, до совершенства — чтобы взять на себя труд переводить, да еще не с современного языка, а, как в данном случае,— со старофранцузского. Задача очень сложная.
Думается, сам Аркадий, немало поломавший голову над строками Вийона и самостоятельно установивший многие загадочные значения, лучше и интереснее расскажет, как ему это удается.
Широко известный катрен этот обозначен среди разрозненных стихотворений номером «13» и предваряет знаменитую «Эпитафию», впоследствии названную «Балладой повешенных».
Катрен — самая простая и маленькая по объему форма из встречающихся у Вийона (меньше объемом разве что японские хокку), короче говоря — четверостишие: четыре строчки, одна рифма, одно предложение и сочетание предельной концентрации смысла с предельной легкостью. Но вся эта простота для переводчика как раз таит непреодолимые сложности: здесь не разлетишься, как в большом объеме; строчки местами поменять вряд ли возможно; дыхания не задержишь в каком-нибудь пункте, чтобы в следующем выдохнуть и дотянуть до конца, не сбившись,— всего-то и есть: первые две строки — вдох, вторые — выдох; за текстом кроется подтекст, за первым смыслом — второй, как почти везде у Вийона, и в ходе перевода они начинают спорить друг с другом, какой важнее, как только выясняется, что в русском варианте их сосуществование невозможно.
И, наконец, самое главное: уже есть блестящий перевод Эренбурга, то самое четверостишие, которое любил В. Маяковский:
Я — Франсуа — чему не рад! —
Увы, ждет смерть злодея,
И сколько весит этот зад,
Узнает скоро шея.
Я и сам люблю эти строчки и, даже не заглядывая в оригинал, уверен: не то что лучше — хотя бы на равном уровне маленький шедевр перевести нельзя.
И все-таки начинаю вникать в старофранцузский текст, вначале только с одним желанием: узнать, чем же отличается Вийон от Эренбурга. По опыту я уже знаю, что сделать такой перевод, который сам по себе прекрасен и как будто написан на русском языке, без потерь практически невозможно.
Итак, что же в оригинале? Дословно следующее:
Я Франсуа, что меня удручает,
Рожденный в Париже около Понтуаза,
И посредством веревки длиной в туазу
Скоро узнает моя шея, сколько мой зад весит.
Как говорится, невооруженным глазом видно, что Эренбург пожертвовал второй строкой: прозрачный намек на виселицу в третьей заменил лобовым утверждением «ждет смерть злодея», а четвертую строчку разбил пополам. Но эти потери кажутся незначительными, поскольку главное — великолепную шутку неунывающего висельника, основанную на неожиданном определении повешения как повода к небывалому отношению абсолютно разделенных при жизни частей тела,— ему удалось сохранить.
На этом можно бы и остановиться. Однако тщеславие переводчика требует покопаться именно в потерях — не удастся ли, сохранив главное, еще более приблизиться к оригиналу? И тем самым «обставить» Эренбурга хотя бы с чисто академической точки зрения? И выясняется следующее.
Возможно, что эренбурговский перевод проигрывает оригиналу уже в первой строке. Дело в том, что старофранцузское произношение имени «Франсуа» таит в себе вероятную игру слов: «Франсуэ» — вот как оно произносится (причем «у» здесь короткое, почти «в», а следовательно, «Франсуэ» практически совпадает со словом «франсэ» (по-русски «француз»). Так чем же удручен приговоренный к смерти поэт? Тем, что он Франсуа, а не Жан и не Пьер, которые разгуливают на свободе в безопасности? Безусловно. Но возможно, что он удручен и тем, что является «французом», то есть жителем Иль-де-Франса, а значит, находится под юрисдикцией парижского прево, вследствие чего и приговорен к смертной казни. Возможно, возможно… Но возможно ли передать в русском варианте этот скрытый, не более, чем вероятный, смысл? К сожалению, нет, никак невозможно, даже, если изменить транслитерацию имени. Здесь и француз не понял бы намека без помощи специальных знаний. А специальные знания — вещь, трудно приложимая к поэтическому тексту.
Значит, в первой строке Эренбурга не обойти. Переходим ко второй. Что это вообще за бредовая фраза — «рожденный в Париже около Понтуаза»? Вот представьте, один говорит: «Я родом из Москвы», а другой ему отвечает: «А, из Москвы? Это, что ли, около Владимира?» Юмор ясен. Перед нами шутливый перевертыш и плюс к тому еще и насмешка над провинциоцентризмом эпохи борьбы за централизованное государство… Возможно, возможно… Но возможно ли заставить улыбнуться русского читателя над этой фразой: «…в Париже около Понтуаза»? К сожалению, нет. Вот если бы: «…в Москве, что под Владимиром»… Да и то, кто их там знает, в средние века какой город был крупнее! К тому же по-русски всяко выходит гораздо длиннее и в строку размера «Когда не в шутку занемог» не влезает.
Получается, что во второй строке тоже ничего не светит. Что в третьей? Ничего особенного. Просто указана длина веревки — одна туаза, или по-русски — сажень. Нормальная длина для того дела, на которое автор намекает. Он же не говорит, что его повесят — просто указывает, что его зад будет взвешен посредством веревки. Но как раз подходящая длина уже в третьей строке дает знать, о чем идет речь на самом деле. А в четвертой — подключается шея, и сомнений никаких.
Итак, очевидно, что в катрене два смеховых узелка — вторая и четвертая строки. Причем первый узелок уступает второму, и не зря Эренбург им пожертвовал. Четвертая строка — центр тяжести стихотворения. У Эренбурга — третья и четвертая, содержащие в себе смысловую нагрузку вийоновской четвертой.
Вникнув в текст оригинала, мы пришли к выводу, что обойти ставший классическим перевод маленького шедевра Вийона просто не в чем. Само по себе четверостишие Эренбурга прекрасно и суть оригинала передает. Более приблизиться к оригиналу нельзя. Нельзя? Но прочитаем еще раз внимательней — мы не заметили потерю рифмы! Вернее, ее однообразия. У Вийона рифма-то одна. А нельзя ли добиться того же в переводе? Пробую, ищу, подставляю, отбрасываю вариант за вариантом и наконец выходит следующее:
Я Франсуа, и в том беда:
Я буду вздернут, господа,
И сколько весит зад,— тогда
Усвоит шея навсегда.
Лучше это, чем у Эренбурга? Пожалуй, не лучше по части передачи главного смысла. Но зато по форме ближе к оригиналу. Маленькая победа в результате немалых мучений…
…Франсуа Вийон — не только один из самых замечательных поэтов западноевропейского средневековья, но и одна из самых загадочных фигур в мировой литературе. Загадочна его личность, в которой поэтический гений уживался с «уголовной» биографией: от участия в ограблении до поножовщины и убийства. Загадочно его творчество, плоды которого невелики объемом, но несут в себе такое хитросплетение реальности, тайного смысла, игры и пародии, что расшифровать его до конца и однозначно по сей день представляется невероятным делом.
Несколько раз Вийона забывали на долгие десятилетия, чтобы затем вернуться к нему с новым приливом горячего интереса. Из положения презренного парии от литературы он не однажды возносился до ранга великого поэта-реформатора, создателя нового поэтического языка, новой поэтической реальности.
В XVIII веке основатель и теоретик французского классицизма Никола Буало в своем трактате «Поэтическое искусство» дает Вийону характеристику одного из провозвестников литературного классицизма.
Однако в XIX веке Теофиль Готье, исследуя творчество Вийона, не менее высоко оценивает его с позиций поэта-романтика.
На рубеже последних веков Вийон, объявленный «проклятым поэтом» средневековья, оказывается в одном ряду с Верленом и Ре мбо.
В начале XX века его переводят на русский язык одновременно символист В. Брюсов и акмеист Н. Гумилев. Сегодня его сравнивают с Брассенсом, Окуджавой и Высоцким.
Вот в чем еще одна загадка загадочного поэта: он бессмертен, вопреки тому, что его поэзия «с потрохами» живет в Париже XV века с незнакомыми современному человеку именами, лицами, кабацкими вывесками, обычаями, бродячими артистами-разбойниками с их жаргоном, сегодня до конца не понятным никому, даже французским филологам.
Более того, несмотря на пугающие сложности перевода, Вийона вновь и вновь пытаются заставить говорить по-русски. И. Эренбург и ф. Мендельсон в начале 60-х годов осуществили почти полный перевод наследия Франсуа Вийона (исключая баллады, написанные на жаргоне).
Некоторое время «их» Вийон был единственным и, так сказать, истинным Вийоном для советского читателя. Но в последние годы, как это бывало уже не раз, интерес переводчиков к нему возрождается: в печати появляются буквально только что сделанные переводы В. Орла, Н. Стрижевской, Ю. Стефанова, А. Парина и других.
Как оценить этот новый «штурм»? Не будем торопиться. Перевод неизбежно связан с потерями и жертвами: переводчик, кроме всего прочего, вынужден выбирать— чем и во имя чего пожертвовать, предпринимая перенос поэтического текста из одного языка в другой.
Переводов Вийона много, и это положительно и ценно, это означает возможность широкого выбора, предоставляемого читателю.
Но как бы ни был ухищрен переводчик, каким бы ни представлял себе Вийона читатель — важно одно: чтобы творчество замечательного средневекового поэта в иноязычном варианте на потеряло своего главного качества, того самого, благодаря которому оно живо в сердцах людей уже более пяти столетий. Качество это — удивительная неподдельность, рожденная не утонченным интеллектом, не сознанием реформатов и не сложными рефлексиями изощренного мастера, но лишь бесконечной любовью к жизни и отчаянной энергией пустого желудка.
Предлагаемые переводы — одна из попыток сохранить именно это качество наследия Франсуа Вийона.
Франсуа ВИЙОН В переводе Д. Застырца
БАЛЛАДА ПОСЛОВИЦ
Воды из сита не напиться,
На свой хребет коза скребет,
На ночку и вдова — девица,
Козла пустили в огород,
Отвага города берет,
Вода по капле камень точит,
А под лежачий не течет,
Не поминайте черта к ночи!
Кто хочет жить — умей крутиться,
Красноречивый много врет,
Дорожка в гору не торится,
А умный гору обойдет,
Покой дороже, чем почет,
Но путь запретный всех короче,
И слаще всех запретный плод,
Не поминайте черта к ночи!
Лишь слот скоро говорится,
А дело медленно идет,
И лучше кажется синица,
Когда журавль из рук порхнет,
Хоть видит око — зуб неймет,
Всегда ни с чем, кто много хочет,
Свинья повсюду грязь найдет,
Не поминайте черта к ночи!
Кто сам не может расплатиться,
Тот щедро каждому дает,
Краса пройдет — добро сгодится,
Сулить язык не устает,
По осени цыплятам счет,
Младенец истину пророчит,
Не надо забегать вперед,
Не поминайте черта к ночи!
Мой Принц, всем дуракам везет,
Последний громче всех хохочет,
И всяк мудрец, когда прижмет,
Не поминайте черта к ночи!
БАЛЛАДА ПО НИЧТОЖНОМУ ПОВОДУ
Я знаю, грязь чернее мела,
Я знаю, кто во что одет,
Я знаю, в праздник не до дела,
Я знаю, слив на дубе нет,
Я знаю тысячу примет,
Я знаю, листья опадают,
Я знаю, старцу много лет,
Я знаю всё — себя не знаю.
Я знаю, что под рясой тело,
Я знаю, как надеть колет,
Я знаю, что монашка — в белом,
Я знаю, дама — не валет,
Я знаю брань и пьяный бред,
Я знаю, дурня сыр питает,
Я знаю, есть в вине букет,
Я знаю всё — себя не знаю.
Я знаю, лошадь сено съела,
Я знаю, груз горбу во вред,
Я знаю, нет игре предела,
Я знаю звон чужих монет,
Я знаю, Берта — не Жаннет,
Я знаю, чех раскол рождает,
Я знаю Рима горний свет,
Я знаю всё — себя не знаю.
Мой Принц, я знаю вкус и цвет,
Я знаю, бледность украшает,
Я знаю, смерти хуже нет,
Я знаю всё — себя не знаю.
Баллада «По ничтожному поводу» (такое название ей дал в 1854 год у П.-Л. Жакоб) представляет собой пародию на традиционный средневековой жанр стихотворного монолога, в котором автор похваляется своими глубокими познаниями и талантами. Пародийный эффект достигается за счет очевидной банальности «познаний» и комического противопоставления рефрена куплету (не знать самого себя — в смысле элементарного самосознания — очевидный признак безумия).
1) …дурня сыр питает…— по традиции в средневековой Франции сумасшедших кормили сыром.
2) …Берта — не Жаннет…— здесь просто использованы женские имена, которые невозможно спутать друг с другом.
3) …чех раскол рождает…— намек на ересь гуситов и церковный раскол, происшедший в результате сожжения на костре Яна Гуса в 1415 год у.
4) …Рима горний свет…— расправа над Яном Гусом могла бы служить примером могущества папы римского, но, поскольку она не предотвратила раскола, здесь явно слышится иронический оттенок. В целом, в этой и предыдущей строках отражена общеизвестная в XV веке политическая ситуация.
БАЛЛАДА ДОБРОГО СОВЕТА ДУРНО ЖИВУЩИМ
Будь папских булл ты продавец,
Лихой разбойник иль грабитель,
Мошенник хитрый, вор, подлец,
Худых монет изготовитель
Из тех, кого для вящей прыти
Прилюдно варят в кипятке,
Где ваша выручка, скажите?
У девок всё и в кабаке!
Звени в кимвол и бубенец,
Нахальных выходок любитель,
Будь ты актер, паяц, игрец,
Бесстыдных фарсов исполнитель —
Жонглера всюду любит зритель,
В любом селе и городке…
Но сколь зевак ни оберите —
У девок всё и в кабаке!
Не из таких — спаси, Творец! —
Кобыл и мулов покровитель,
Усердный пахарь, швец и жнец,
Глуши невежественный житель…
Но, люди добрые, учтите,
Что как ни жмите в кулаке —
Окажется, уж извините,
У девок всё и в кабаке.
Плащи и мантии снимите,
Штаны несите в узелке:
Пока не поздно, заложите
У девок всё и в кабаке!
ПОСЛАНИЕ К ПРИНЦУ БУРБОНСКОМУ
Мой господин и повелитель грозный,
Цвет лилии, потомок королей,
К вам Франсуа Вийон в посланьи слезном,
Судьбой избитый некуда больней,
С мольбою обращается своей,
О милостивом просит одолженьи!
Он все вернет, не ведайте сомненья:
Перед любым судом вам клятву дать
Готов он, опустившись на колени,—
Вернутся деньги, стоит подождать.
Гораздо лучше, если платят поздно,
Чем никогда! Он мог вернуть скорей
Те шесть экю,
но с новой ссудой ровно!
Не лучше ли все сразу и поздней?
Вам одному из множества князей
Он подает нижайшее прошенье,
Он все вернет, примите заверенье,
Лишь доведется желудь отыскать
В окрестностях Патэ,
в лесу весеннем,
Вернутся деньги, стоит подождать.
Ростовщики-ломбардцы виртуозны! —
Здоровье заложить бы им, ей-ей!
Нехваткой денег болен я серьезно,
Когда дошел до этаких затей!
Ни одного денье в мошне моей.
Мой добрый Бог! Какое пот ряс енье —
Не вижу денег даже в сновиденьи!
Уже их облик начал забывать,
Но как увижу,
к вам без промедленья
Вернутся деньги, стоит подождать.
Лилейный Принц,
участья воплощенье!
Вы знаете, что в путах невезенья
Противно мне впустую обещать!
Поймите верно, я прошу прощенья,
Вернутся деньги, стоит подождать.
НАДПИСЬ НА ОБОРОТЕ ПИСЬМА
Ступай, посланье, в дальний путь,
Хоть безъязыко и безного,
Внуши своим высоким слогом,
Что в нищете не продохнуть.
ЭПИТАФИЯ
В каморке этой с миром спит,
Стрелой Амура умерщвлен,
Несчастный маленький пиит,
Чье имя— Франсуа Вийон.
Хоть не имел угодий он,
Всяк был его посевом сыт
И хлебом-солью наделен;
Пускай над ним сей стих звучит.
СТИХ (РОНДО)
Мир праху бренному его
И со святыми упокой.
Он миски не имел худой,
Ни корки хлеба, ничего!
Да и волос — ни одного —
Как лук со снятой кожурой,
Мир праху бренному его.
Изведал злобы торжество
Спроваженный пинком изгой,
Как ни мотал он головой
В знак возмущенья своего.
Мир праху бренному его.
